Между Европой и Азией. История Российского государства. Семнадцатый век - Борис Акунин

Шуйский воцарился не по решению Земского собора, как Годунов, и не в результате военной победы, как Лжедмитрий, – он «самохотно восхищением наскочивше безстудне [бесстыдно] на царство» (дьяк Тимофеев). Боярина хорошо знали в столице, но не в регионах. Многие провинциалы впервые услышали это имя из воззвания о смене власти. Настоящей опоры у Шуйского нигде не было – для высшей аристократии Василий был ровней, московский люд знал цену этому «богопомазаннику». Государство двинулось еще дальше по пути деградации: теперь власть стала не только сомнительной, но и слабой. Это главная особенность следующего периода Смуты.

Князья Шуйские происходили от старшего брата Александра Невского – то есть генеалогически были родовитей московских Рюриковичей и всегда помнили об этом. Пик могущества Шуйских пришелся на годы малолетства Ивана IV, когда эта семья фактически управляла государством. Будущий Грозный ненавидел узурпаторов и, войдя в возраст, велел слугам умертвить регента Андрея Шуйского (1543).

После этого влияние рода уменьшилось. Внук убитого диктатора Василий Иванович начинал службу с низших придворных должностей. Его карьера вся состояла из взлетов и падений.

Первый раз он чуть не погиб в конце царствования царя Ивана – чем-то разгневал старого деспота, был заточен в темницу и спасся только чудом.

Потом, уже при царе Федоре, род Шуйских проиграл Годуновым в борьбе за первенство, и Василий вместе с родней угодил в опалу.

В третий раз, как мы помним, он провинился перед Лжедмитрием и чуть не сложил голову на плахе.

Но всякий раз, упав, Василий Иванович поднимался – и взлетал выше прежнего. Борис Годунов и Дмитрий не доверяли ему, но ценили за ум, распорядительность и полезность. Немалую роль играло и то, что князь Василий считался главным «экспертом» по Угличскому делу, которое с 1604 года обрело огромную важность. Тогда, в 1591 году, Шуйский возглавлял следствие по делу о смерти маленького Дмитрия и потом неоднократно менял свою позицию: то царевич зарезался сам, то его спасли от убийц, то все-таки убили и так далее. Не нужно удивляться тому, что современники каждый раз относились к свидетельству старого лиса с доверием – он всегда говорил то, что от него хотели услышать.

В мае 1606 года Шуйский наконец доманеврировал до царского трона.

Новый государь был хорошо на шестом десятке, держался и выглядел не по-царски: «с наружностию невыгодною (будучи роста малого, толст, несановит и лицом смугл; имея взор суровый, глаза красноватые и подслепые, рот широкий), даже с качествами вообще нелюбезными, с холодным сердцем и чрезмерною скупостию», – пишет Карамзин. Надо сказать, ни у кого из современников и историков не нашлось для этого царя доброго слова. Очевидно, любить Василия Ивановича было совсем не за что.

Кажется, что все силы и способности этого человека истратились на достижение заветной цели, а ухватившись за кормило высшей власти, Шуйский не знал, что с нею делать. Интриганство и управление страной – таланты совершенно разного свойства.

Единственное, что у Василия хорошо получилось и в чем он не имел себе равных – придворные рокировки.

Царь Василий. (На рисунке XIX века он выглядит вполне благообразно)

Как обычно при смене власти, новому царю нужно было прежде всего заручиться поддержкой церкви, а для этого требовалось поставить своего человека в патриархи.

Прежнего патриарха Игнатия, скомпрометированного близостью к Лжедмитрию, сняли сразу же. Самым очевидным кандидатом в преемники был митрополит Филарет Романов, и Василий вроде бы дал свое согласие. На этом этапе он нуждался в поддержке сильного боярского рода. Но одновременно царь затеял расследование о связях Романовых со сторонниками Лжедмитрия, потянул время и, когда положение несколько стабилизировалось, отменил свое решение. В качестве компромиссной фигуры патриархом стал престарелый митрополит Гермоген, после смерти которого Василий, вероятно, рассчитывал сделать главой церкви кого-нибудь из верных людей.

Примерно такую же операцию царь провел в правительстве, многие члены которого были ставленниками Самозванца. Подвергать их репрессиям хитрый Василий не стал, для этого он был недостаточно силен, но перевел неугодных ему людей на службу подальше из Москвы. Князь Григорий Шаховской поехал воеводой в Путивль, князь Рубец-Мосальский – на шведскую границу, Богдан Бельский – в Казань и так далее.

(Забегая вперед, скажу, что даже и эти «аппаратные» решения, в которых Василий был докой, в конечном итоге вышли ему боком. Гермоген оказался упрям, трудноуправляем и вовсе не так уж дряхл, а высланные из столицы соратники Лжедмитрия скоро перебаламутят окраины.)

Другой тревогой Василия были упорные слухи о том, что Дмитрий спасся. В изуродованном трупе, выставленном на всеобщее обозрение, узнать свергнутого царя было трудно, все толковали о зловещих знамениях, а поспешное сожжение праха Самозванца (да и самозванца ли?) многим показалось подозрительным.

Шуйский придумал акцию, которая должна была произвести перемену в общественных настроениях: эксгумировать останки царевича и предъявить их Москве.

Эта жуткая и одновременно комичная эпопея заслуживает отдельного рассказа.

Идея состояла в том, чтобы окончательно убедить «площадь» в гибели маленького Дмитрия. Привезли из Углича гроб с останками, раскрыли, выставили в Архангельском соборе Кремля, чтобы все желающие могли убедиться: мальчик мертв.

Как положено, привели Марию-Марфу Нагую. Она, как положено, поплакала.

Шуйский опять поменял версию случившегося – царевич-де не зарезался сам, а его убили. Это нужно было для того, чтобы Дмитрия можно было канонизировать, а самоубийца святым стать не мог.

Устроители спектакля несколько перестарались. Мало того что покойник был целехонек («на лице плоть и на главе власы целы чермны и на костях плоть цела») и в нарядной, нисколько не истлевшей одежде, но на груди для пущей трогательности положили орешков – «а сказывают: как он тешился, и в ту-де пору те орехи кушал, и как ево убили, и те орехи кровью его обагрилися». Орешки за пятнадцать лет тоже совсем не высохли. (Буссов пишет: «Чтобы эта дурацкая затея выглядела как можно лучше, Шуйский приказал сделать новый гроб. Он приказал также убить одного девятилетнего поповича, надеть на него дорогие погребальные одежды, положить в этот гроб и отвезти в Москву»).

Немедленно начались чудеса, необходимые для канонизации. В первый же день у мощей исцелились тринадцать недужных, во второй – двенадцать. Грамоты об исцелениях были разосланы повсюду.

Огромная толпа окружала собор днем и ночью, все жаждали новых чудес. Казалось, пропагандистское шоу отлично удалось.

Но затея оказалась действительно дурацкой. Через две недели произошла неприятность. Один скорбный телом, еле переставлявший ноги, вдруг взял и помер прямо перед гробом. Очень возможно, что это не была случайность – поговаривали, будто тайные враги Шуйского нарочно запустили в церковь умирающего.

Так или иначе после этого спектакль пришлось сворачивать. Тело спрятали. Акция провалилась. По всей Руси по-прежнему шептались, что царь Дмитрий спасся от заговорщиков.

Ситуация в стране становилась все более опасной. Соловьев описывает ее так: «До сих пор области верили Москве, признавали каждое слово, приходившее к ним из Москвы, непреложным, но теперь Москва явно признается, что чародей прельстил ее омрачением бесовским; необходимо рождался вопрос: не омрачены ли москвитяне и Шуйским? До сих пор Москва была средоточием, к которому тянули все области; связью между Москвою и областями было доверие ко власти, в ней пребывающей; теперь это доверие было нарушено, и связь ослабела, государство замутилось».

Сильная власть могла бы восстановить порядок мерами устрашения, но у Василия были связаны руки. При воцарении он целовал перед боярами грамоту, что отказывается от права карать кого бы то ни было по собственному произволу, без надлежащего следствия и суда. Иными словами, монарх поступился главным принципом «ордынского» самодержавия: что слово государя выше любых законов и что он «волен казнить своих холопей».

Лишенный «кнута», Василий не мог прибегнуть и к помощи «пряника». Лжедмитрий опустошил казну своим расточительством: подготовлениями к турецкому походу, расходами на свадьбу, подарками польским соратникам. У Шуйского не хватило денег даже на коронационные торжества; тем более ему нечем было жаловать и награждать слуг.

Всего через неделю после воцарения Василия чуть не свергли. В Кремль ворвалась толпа недовольных. Шуйский говорил боярам, плача и отдавая скипетр, что он готов уйти и пусть они выбирают царем, кого захотят.

В тот день толпу кое-как успокоили, но власть «боярского царя» всё время висела на волоске. По словам Костомарова, «природная неспособность сделала его [Шуйского] самым жалким лицом, когда-либо сидевшим на московском престоле».