Тропами северного оленя - Мариуш Вильк

— Так важенка хоркает,[57] когда рожает.

Пример Антоновой подтвердил мое убеждение, что саамская речь родом из тундры и ближе к звукам природы, чем к человеческому языку. Любая попытка ее записать — латиницей ли, кириллицей (какие диакритические знаки ни используй) — обречена на неудачу: нам никогда не передать глубину выкрика рожающей важенки.

Что же касается споров об алфавите, они разгорелись с новой силой — быть может, под влиянием российских татар, которые собираются отказаться от кириллицы. Снова пошли разговоры, что кириллица — символ оккупации, что скандинавские саамы пишут латиницей, и сегодня — в эпоху Интернета — кольские саамы должны вернуться к своим европейским корням. Молодежь смеется — это, мол, вопрос времени, надо просто дождаться, пока вымрет старшее поколение.

Да что там — здесь спорят не только об алфавите, но и о литературном языке. Не существующем! А вернее — не существовавшем до недавних пор! В 1990 году вышел сборник стихов Октябрины Вороновой под названием «Ялла». Первая книга на саамском языке! Казалось бы — вот оно, начало саамской письменности!

Но вместо радости — скандал. Потому что Октябрина Владимировна писала свои стихи по-иоканьгски, а не по-кильдински. Ассоциация кольских саамов (одна из местных политических организаций) пыталась воспрепятствовать публикации книги, обвиняя поэтессу в профанации саамского языка. Во властные структуры полетели письма, петиции, доносы. И хотя Воронову поддержал академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, а также профессора Никита Толстой и Георгий Керт, не говоря уж о собратьях по перу, Октябрина Воронова от переживаний заболела и, не дождавшись выхода сборника, умерла. После смерти она была названа первой поэтессой кольских саамов.

Расскажу немного об Октябрине Вороновой. Она родилась в 1934 году в селении Чальмны-Варрэ[58] на берегу реки Поной. Мать поэтессы происходила из знаменитого рода саамских нойдов Матрехиных. Отец — русский. Дед — Михаил Распутин, последний священник ловозерской церкви — был расстрелян. Отец взял фамилию матери, а дочери дал революционное имя. В молодости он якобы принимал участие в штурме Зимнего дворца. Детство Октябрина провела с родителями в тундре. Мать была чум-работницей,[59] а отец — руководителем красного чума.[60] Потом Воронова училась в ловозерской школе, жила в интернате. Дальше — Ленинградский институт народов Севера, работа в библиотеке в Ревде (сейчас там музей ее имени!), первые пробы пера. Поворотным в судьбе Октябрины Вороновой стал 1975 год, когда она познакомилась с поэтом Владимиром Смирновым. Смирнов стал переводить стихи Октябрины на русский. Злые языки говорят, что он сам их и писал — по-русски: кто бы оценил их по-иоканьгски? Но даже если в этом есть доля правды, сама идея мне нравится. Этакий постсаамизм, верно?

Сегодня мнения разделились. Одни называют Воронову матерью саамской поэзии и выдвигают заумные теории о неоматриархате в литературе. Другие же посмеиваются — мол, за бабьей поэзией прячется русский мужик.

Живя среди саамов, я начинаю понимать слова Брюса Чатвина о том, что в эпоху бездушного материализма, воцарившегося в современной Европе, единственное право, за которое следует бороться, — наше право жить в бедности. Не права человека, свобода слова или свободный рынок, а именно это основополагающее право на пространство, где можно быть нищим и не стыдиться.

Я вспомнил об этом сегодня утром, зайдя в магазин. Оборванный саам, стоявший в очереди передо мной, покупал дешевые сигареты и хлеб, а потом попросил огромную кисть винограда — полтора кило, сто восемьдесят рублей (более шести долларов). Не может быть, подумал я, чтобы пастух был гурманом. И точно — виноград он презентовал прелестной продавщице, пожелав ей здоровья в Женский день. Многие ли состоятельные граждане способны на подобный жест?

По эту сторону Полярного круга мир видится немного иначе, чем по ту. К примеру, вся эта шумиха вокруг птичьего гриппа кажется очередным реалити-шоу в стиле старого доброго Хичкока. С приходом весны птицы отправились на север, и теперь на телевидении самая горячая новость — грипп. Рейтинги растут. Репортажи с места событий, с зараженных территорий: штурмовые отряды в белых халатах, жертвенные костры (гекатомба кур и гусей), слезы крупным планом (рыдают мелкие производители птицы). Ни дать ни взять сообщения с линии фронта. Ну и политики, куда ж без них… Жириновский вот требует выставить на южных рубежах страны военные кордоны и перебить прилетных птиц — всех до единой!

Глядя на все это отсюда, я вспоминаю хороший и печальный фильм Перрена, Клюзо и Деба «Птицы». Сцены, в которых перелетные птицы гибнут в сернистых испарениях, в мазуте, под гусеницами комбайнов — в общем, от рук человека… Глядя на эти кадры пару лет назад, я подумал, что рано или поздно они нам отомстят. И вот время пришло.

Не хочу гадать, действительно ли вирус птичьего гриппа настолько угрожает человечеству, как пугают СМИ, или это в большей степени способ продвинуть на рынок новые лекарства, а может, новый метод борьбы с конкурентами по производству птицы. Как бы там ни было, одно можно сказать наверняка: люди все больше опасаются живой природы. Которую сами же и загадили! Сегодня это птицы, завтра — рыбы, комары или клещи… Достаточно СМИ кинуть клич — и глобальный homo sapiens в панике начнет защищаться от природы.

Я выглядываю в окно. Скоро прилетят птицы. По дороге им следует остерегаться пятен мазута, сернистых испарений, ружей охотников и санитарных кордонов.

— Удачи вам, братья-птицы!

— Секрет кустарных промыслов — в кончиках пальцев, — говорит Анастасия Елисеевна, гуру саамской вышивки, а я все пытаюсь припомнить, где слышал похожую фразу. — Разные девушки ко мне приходят учиться. Есть более способные, есть — менее. Но случаются такие, которые с первого урока вышивают как по писанному. Сразу видно, их пальцы сами вспоминают древнее ремесло. Не знаю, может, гены, а может, и материя подсказывает им, как действовать. Ведь наши ладони тысячелетиями выделывали кожи, обрабатывали кость и сплетали сухожилия. Порой только коснешься материала — и память возвращается.

Как и вся жизнь саамов, их кустарные промыслы связаны с оленем. Он дает основные материалы для работы: кожу, рога и кость. В зависимости от продукции, саамские художественные промыслы подразделяются на твердые (из рога и кости) и мягкие (из кожи и меха). Школа мягкого рукоделия — в двух шагах. Из моего окна видно маленькое деревянное здание, а рядом снежные призмы — там вылеживаются кожи недавно забитых оленей — это один из способов очищения их от шерсти. Я воспользовался случаем, чтобы поговорить со знаменитой мастерицей Анастасией Мозолевской. Мы встретились в ее классе.

О себе Анастасия Елисеевна рассказывает скупо. Из семиостровских саамов. Фамилия — от русского мужа. Самые светлые воспоминания сохранились о детстве в тундре. Летом они кочевали с оленьими стадами к Баренцеву морю, на зиму возвращались в Семиостровье. Сегодня мало кто знает, как на самом деле жили в те времена. Твердят, например, что кочевники не мылись, а Анастасия Елисеевна помнит, как мама два раза в день купала ее в деревянном корыте — «чтобы лучше росла». Или вот тараканы… Здесь все квартиры ими кишат, а в тундре никто и не подозревал об этой напасти.

— А потом?

— Коллективизация, колхоз в Варзине. Из ста двадцати семиостровских саамов погиб каждый третий. А тех, что выжили, прикончили госпоставками.

Слово «госпоставка» Елисеевна записывает мне на листочке бумаги, чтобы я лучше запомнил. Когда она говорит об этом, губы у нее дрожат. Саамов обязали сдавать государству определенное количество мяса. Последнего оленя отец забил в 1938 году.

И вскоре умер сам. Семья постепенно распалась. Мать жила в колхозе, дети — в интернатах.

В 1961 году Анастасия Елисеевна закончила Ленинградский институт народов Севера имени Герцена. Затем преподавала биологию и химию в школах Умбы, Оленегорска и Кировска. Надолго нигде не задерживалась. Может, гены предков-кочевников? Особенно летом на нее находило. Массу денег тратила на путешествия. Тем временем варзинский колхоз ликвидировали. Маму и других жителей переселили в Ловозеро. Дали квартиру, мама уговаривала ее приехать. Остепенись, — твердила, — хоть мебель купи.

— А я чувствовала, что если на меня снова накатит, я эту мебель топором изрублю.

Ловозеро Елисеевне не по душе. Ни моря, ни привычной с детства семги (здесь ловят только озерную рыбу). У них в Семиостровье говорили, что выдать девушку за ловозерского саама — все равно что важенку под нож пустить. Но только это в книге лучше не писать, а то местные живьем съедят.