Секты-убийцы (Главы из книги) - Джеймс Бойл

За малейшее нарушение этих и сотен других правил виновных жестоко наказывали. Избиение или порка стали делом обычным. Другим видом наказания была так называемая растяжка, когда четыре здоровяка-охранника хватали нарушителя за руки и за ноги и тянули каждый в свою сторону, пока тот не терял сознание. Провинившихс женщин избивали, после чего выставляли голыми или принуждали оказывать экзекуторам сексуальные услуги на виду у всего лагеря. Если мужа с женой заставали за беседой с глазу на глаз, то женщину или ее дочь (если в этой семье была девочка-подросток) могли принудить к прилюдной мастурбации. Провинившихся наказывали теперь едва ли не каждый час, но самые серьезные провинности разбирали поздно вечером, на общелагерных собраниях, где председательствовал Джонс. Он восседал на своем деревянном "троне", на деревянных подмостках для алтаря, построенных на просторной веранде, служившей одновременно и лагерной столовой. Иногда нарушителей приволакивали, предварительно избив или накачав наркотиками до бессознательного состояния, - и Джонс их "воскрешал". Если ребенок совершал даже незначительную провинность - скажем, обращаясь к Джонсу, забывал назвать его "Отец", то его могли неделями держать в деревянном ящике или давали есть острый перец, пока не начиналась рвота, а потом заставляли глотать рвотную массу. В избиении детей Джонс участвовал лично, метко нанося удары и пинки, при этом не выпускал из руки микрофона, и вопли жертв транслировались через усилители, развешанные по всему лагерю: "Прости, прости меня, Отец!" Детей избивали, окунали головой в воду, подносили к лицу живых змей, и на все это они обязаны были отвечать: "Спасибо, Отец!"

Во время долгих ночных сборищ, разглагольствуя перед собранием, Джонс прочитывал и вести из дома, мрачными красками расписывая все ухудшающиеся условия жизни в США, например, сообщал, что в Лос-Анджелесе объявлена эвакуация в связи с угрозой войны двух рас. Все это время джонсовское восприятие окружающего мира все более искажалось от постоянного приема амфетаминов и транквилизаторов. Психотропными средствами, которыми обычно успокаивают буйнопомешанных, напичкивали лагерных "смутьянов" и просто недовольных, в том числе и детей. Таких людей держали под стражей в специальных "отделениях длительного лечения", внешне напоминающих сараи.

Уйти из лагеря живым было абсолютно невозможно. Днем и ночью вооруженные охранники обходили границы поселения, одним своим видом отбивая охоту бежать у всякого, кто в безумии отважилс бы поискать спасения в непроходимой чаще. Трижды в день проводилась перекличка. Никакой надежды на спасение не было. Посторонних в колонию не пускали, а те немногие, кому удалось добиться разрешени побывать в лагере, видели только счастливые лица людей - за работой в поле, на лесопилке, на отдыхе, на баскетбольной площадке. Гостей угощали вкусным обедом, за ним следовали песнопения и выступлени взрослого и детского ансамблей.

Джонстаун находился под особым покровительством правительства Гайаны, и работники посольства США в столичном Джорджтауне не склонны были устраивать шумное расследование в ответ на жалобы, поступающие из Калифорнии. Они ответили, что понимают всю серьезность заявлений, но предупредили, что в лагерь нельзя нагрянуть неожиданно - потребуется как минимум два-три дня, чтобы получить пропуск. Один из дипломатов позднее скажет, что никто толком не знал, что собой представляет Джонстаун. "Мы думали, они вроде квакеров", - простосердечно сознался он.

Безнадежно оторванная от остального мира колония, жизнь которой из-за безудержной истерии параноика Джонса превратилась в постоянный кошмар, готовилась к смертельному исходу.

Так называемые "Белые ночи" - жуткие репетиции массового самоубийства стали неотъемлемой частью лагерной жизни. Без предупреждения, обычно в предрассветный час, вдруг начинали завывать сирены, а из громкоговорителей неслось: "Тревога! Тревога! Тревога!" Мужчины, женщины, дети вставали, одевались и молча направлялись к веранде, где в ярком свете прожектора уже поджидал их Джонс. "Наемники ЦРУ добрались до нас и ждут момента, чтобы нас уничтожить", - верещал он, тыча рукой куда-то в черноту леса, стеной окружившего лагерь.

Во время "Белых ночей" все выпивали по стакану ароматизированного напитка, зная со слов Джонса, что это яд. Таких ночей за последний год существования Джонстауна было сорок четыре. И каждый раз поселенцы покорно выпивали, что им было велено, и отправлялись спать, потому что, как объяснял Джонс, "это была очередная репетиция". И только в последний раз все разыгралось по-настоящему.

Людей, с тревогой следивших за развитием дел в Джонстауне, становилось все больше. Расследовать происходящее решился член Конгресса от округа Сан-Матео, демократ Лео Райан. Сторонники называли его либералом-реформатором, болеющим за дело общества, противники же подсмеивались над его попытками прославиться любой ценой. Так или иначе, пятидесятитрехлетний член Комитета по иностранным делам Палаты представителей предпринимает поездку в Гайану, чтобы получить ответы на некоторые вопросы, касающиеся, как он выразился, угрозы для тысячи человек стать жертвами бандитизма в Джонстауне. Райан заверил, что, если подтвердятся сообщения о том, что людей там удерживают силой, он всех привезет домой.

Из этой поездки он не вернулся.

Поездку наметили на ноябрь. Райан постарался заручитьс поддержкой общенациональных информационных агентств. Сопровождать его согласились восемь журналистов, в числе прочих репортеры из "Вашингтон пост", "Эн-би-си ньюс" и "Сан-Франциско кроникл". Ядро делегации составляли сам Райан, его помощница Жаклин Спир и Джеймс Скоулларт из Комитета по иностранным делам. К ним присоединились тридцать "товарищей по несчастью".

С первых же дней в Джонстауне существовала должность начальника медицинской службы. Доктор Ларри Шахт, получивший специальное образование на деньги "Народного храма", стал главным медиком колонии. Делегация Райана летела в Гайану, а доктор Шахт в своей аптеке в это время занимался важным делом. Он принимал новую партию медикаментов, заказанных Джонсом. Это был жидкий цианид.

15 ноября 1978 года американские гости прибыли в аэропорт под Джорджтауном. Но им пришлось проторчать в столице еще несколько дней, прежде чем правительство Гайаны дало разрешение на посещение Джонстауна. Для начала им недвусмысленно дали понять, что их приезду никто особенно не радуется: в гостинице, где разместили американцев, появился человек от Джонса и вручил Райану петицию, в которой шестьсот обитателей колонии расписались под требованием к своим согражданам убираться прочь и оставить их в покое.

В сопровождении репортера "Вашингтон пост" Чарльза Краузе Райан направился в офис "Народного храма", расположенный в Джорджтауне. "Я Лео Райан, отчаянный парень. Кто-нибудь хочет поговорить со мной?" - спросил он прямо с порога. Желающих не нашлось. Ему сообщили, что с Джонсом поговорить тоже не удастся: тот не дает интервью. Вернувшись в гостиницу, Райан решительно заявил репортерам, что он поедет в Джонстаун независимо от того, ждут его там или нет. Утром в пятницу, когда наконец от правительства пришло разрешение на поездку, представители "Народного храма" в Джорджтауне адвокаты Марк Лейн и Чарльз Гарри позвонили Джонсу на плантацию и посоветовали все-таки принять гостей. Гарри сказал Джонсу: "Вы, конечно, можете послать куда подальше и американский Конгресс, и прессу, и всех этих родственников. Если вы это сделаете - всему конец. Другой вариант: вы встречаете их и доказываете всему миру, что ваши клеветники - просто безумцы".

Джонс согласился принять делегацию, хотя все это ему явно не нравилось. Незадолго до прибытия гостей обитателей Джонстауна предупредили, что нужно быть начеку. Громкоговорители внушали: "Каждый, кто сделает что-нибудь не так, будет жестоко наказан".

Делегация Райана вылетела во второй половине дн на небольшом заказном самолете, на борту которого могли разместитьс только девятнадцать пассажиров. Вместе с Райаном летели два его помощника, девять журналистов, сотрудник посольства США в Гайане Ричард Дуайер, один представитель гайанского правительства и четверо "товарищей по несчастью". Полет в Джонстаун, над девственным тропическим лесом, занял один час.

Около четырех часов дня самолет сел на взлетно-посадочной полосе простая гравийная дорожка и жестяной навес вместо ангара. Неподалеку виднелась тихая деревушка под названием Порт-Кайтума, от которой до Джонстауна было шесть миль на север, по грунтовой дороге. К самолету подъехал желтый грузовик с шестью представителями "Храма".

Краузе вспоминал, что, когда он впервые увидел плантацию, глазам его представилась идиллическая картина, как из фильма "Унесенные ветром": "Старые негритянки пекли хлеб в пекарне, кто-то стирал в прачечной, белые и черные ребятишки играли в салочки на детской площадке, а чуть поодаль сидели за длинными столами в ожидании ужина остальные колонисты, в основном чернокожие". И поначалу лагерь показался ему "мирным буколическим уголком".