Энтони Джон - Джером Джером

Вначале она подала мысль собрать несколько человек состоятельных родителей и предложить им поддержать начинание; она не находила достаточно лестных выражений, чтобы охарактеризовать молодого преподавателя.

— И они скажут вам, — объяснил Энтони, — что с вашей стороны очень хорошо помогать бедным молодым джентльменам, но что касается их собственных детей, они уже решили поместить их в другую школу.

— Почему ты так думаешь? — удивилась мать. — Вот как раз миссис Гленни, которая торгует фарфором, говорила мне недавно, как она сожалеет, что не знает, куда поместить своего мальчика.

— Вы как-нибудь зайдите к миссис Гленни, — посоветовал Энтони, — и заговорите с ней о погоде и о том, что цена на все поднимается. И если случайно заговорите о новой школе, которую основал Теттеридж, скажите, как все стараются поместить своих мальчиков в эту школу, и как это трудно ввиду того, что Теттеридж может принять только ограниченное число учеников, и что вы обещали посодействовать миссис Херринг, замолвив Теттериджу словечко за ее Томаса. Остальное сделает сама миссис Гленни.

Очень часто Энтони спрашивали, сколько ему лет, и, когда он говорил, сколько, на него смотрели косо и спрашивали его: «А вы в этом вполне уверены?»

В последнее время постоянно болел дядя. Он схватил ревматизм во время своих походов в болота на охоту. Он как-то дал себе слово никогда не надевать пальто. Энтони застал его в постели. Один из его приятелей, столяр, устроил ему над кроватью блоки, при помощи которых он мог садиться без чужой помощи. Старый Симон сидел около кровати, положив голову на одеяло. Симон последние две зимы сам страдал ревматизмом и, очевидно, понимал состояние своего хозяина.

— Не говори тетке, — сказал дядя, — а то начнет ходить вокруг меня с молитвами, а мне хочется покоя. Но я чувствую, что конец приближается. Я надеюсь, что умру спокойно.

Энтони спросил, не может ли он чем-нибудь помочь. Он всегда любил дядю и особую чувствовал между ними связь.

— Позаботься о старом псе, — ответил дядя, — если я помру первый.

Он протянул руку, которая с трудом сгибалась, и погладил голову старого Симона.

— Если считать, что ему четырнадцать лет, это по человеческим меркам будет около девяноста, так как собачий год равен шести человеческим, — сказал он. — Мне идет шестьдесят пятый. Мы довольно прожили с ним.

Энтони взял стул и сел между ними.

— Это все, что вы хотите мне сказать? — спросил Энтони.

Старик понял, о чем он говорит, и покачал головой.

— Я много думал и говорил об этом всю мою жизнь, не стоит больше говорить.

Он немного помолчал, борясь с болью.

— По существу, я верю в Бога, — сказал он. — Кто-то должен же за всем смотреть. Я только никогда не мог переварить того, что о нем говорят. Это никак не могло ужиться в моем мозгу.

— А вам не страшно? — спросил Энтони после некоторого молчания.

— Почему мне должно быть страшно? — ответил старик, — Он меня знает. Он не должен ждать от меня чуда. Если я для него достаточно хорош, он найдет для меня местечко, если нет…

Старый Симон подполз поближе. Они посмотрели друг другу в глаза.

— Странно было бы, если бы там не было собак, — сказал дядя. — Почему бы им там и не быть? Если любовь, преданность и самозабвение для чего-нибудь нужны Богу, чем бы ты был плох для него, старик?

Он засмеялся.

— Не говори только тетке, что я сказал, — предупредил он Энтони, — она и так уже достаточно плачет надо мной, бедная старуха.

Тетка очень надеялась, что он на смертном одре одумается, но конец пришел гораздо скорее, чем она ожидала, ночью же.

— Он, право, был хорошим человеком, — говорила она, плача. — Но я надеялась, что перед концом он все-таки поверит в Бога.

Энтони старался утешить ее.

— Может быть, благодать сошла на него, покуда он был один, — сказал он.

Тетка выразила надежду, что так и случилось. Похороны сопровождались неприятностями. Тетка обеспечила себе место, которое она так желала, под плакучей ивой, и очень бы хотела, чтобы он лежал рядом с ней, но все слишком хорошо знали его взгляды и мысли. Соседи совсем не желали, чтобы он лежал среди них. На старом кладбище имелся отдаленный угол, где лежали такие, как он, но положить его сюда означало бы потерять навсегда надежду на его спасение. Господь Бог никогда не заглянет сюда.

Энтони посоветовал обратиться к священнику. Он взял на себя переговоры с викарием, приятным старым джентльменом, который, может быть, не станет задавать вопросов.

Он нашел викария в ризнице, где только что состоялось совещание церковных старост. Мистер Шепскин был головастый, голубоглазый джентльмен. Он слыхал о дяде Энтони.

«Очень твердый орех», — дал понять викарий.

— Но всегда был согласен выслушивать чужие мнения, — добавил викарий. — Таким образом, ошибка ложится на нас, мы не сумели направить его на правильный путь.

Что-то толкало Энтони рассказать викарию о том, что ему как-то в детстве говорил дядя: будто свет совершенно изменил бы свое лицо, если бы народ действительно верил в то, во что он, по его собственным словам, верит.

Потом он сожалел, что сказал это. Старый джентльмен молча сидел некоторое время, показавшееся Энтони очень продолжительным.

— И что ему на это отвечали, — спросил наконец викарий, — он вам не говорил?

— Он говорил, что никогда не мог получить ответа, — сказал Энтони.

Викарий искоса взглянул на него.

— Это не ответ, конечно, — сказал викарий, — ваш дядя на этом-то нас и ловил. — Я как-то об этом думал, — продолжал он. День клонился к вечеру, быть может, он даже забыл, что Энтони сидел здесь, в тени, рядом с ним. — Жить ради Христа, не думая ни о чем постороннем. Что вы будете есть, что будете пить, во что оденетесь?.. Великая вещь — вера.

Он как будто снова заметил мальчика, сидевшего рядом и почти скрытого темнотой.

— Очень многие из нас, Стронгсарм, — сказал он, — думают, что все, что нужно делать, это кричать о том, что мы верим, повторять это на всех улицах и площадях. И что этого достаточно. «Возьми свой крест и следуй за мною». Вот здесь и начинается недоразумение. Очень легко сделать это со сложенными для молитвы руками, склоненной головой и опущенными плечами…

Он встал и отодвинул свой стул.

— Да, это нелегко. Мир держит человека в своих лапах. Которое сегодня число? — спросил он внезапно.

— Пятое декабря, — ответил Энтони.

— Осталось ровно три недели до Рождества.

Викарий начал ходить взад и вперед по комнате, затем остановился шагах в пяти от юноши.

— Знаете ли вы, что для меня значит Рождество? Счета! Счета от мясника, счета от булочника, счета от сапожника — столько сапог нужно детям! Затем счет из школы, счет от врача и рождественские подарки. Делается страшно, когда об этом подумаешь. Рождество Христа! А мне делается страшно! О чем мы только что все утро разговаривали здесь, в ризнице? Как помочь делу Христа? Как распространять веру в него? Нет, мы говорили о плате за постоянные места на скамейках церкви, о кассе взаимопомощи для священников, о жалованье служителям церкви, о счетах за освещение, о центральном отоплении и о ремонте здания. Как я могу проповедовать имя Христа, служителя нищих, носителя креста? Я начал говорить об этом. Они только рассмеялись. Каждый из них, вероятно, говорил про себя: «Он живет в большом доме, у него четверо слуг, когда ему было бы довольно и одного, его сыновья учатся в университете». Богу известно: все это достаточно тяжело. Но мне не хотелось бы нести эту тяжесть. Мне бы хотелось пойти в народ и проповедовать Христа не только при помощи слов, но и собственным примером.

Сделалось совсем темно. Викарий наткнулся на небольшой столик и опрокинул его. Энтони нашел спички и зажег газ.

— Все будет сделано для вашего дяди, — промолвил он. — Найдите мистера Гранта и переговорите с ним обо всем.

Энтони поблагодарил священника и вышел. Викарий позвал его обратно.

— Не судите меня слишком строго, — сказал он с усмешкой. — По крайней мере, покуда вы не будете немного старше. Что-то заставило меня говорить, не подумавши. Если вы когда-нибудь вспомните о том, что я говорил, подумайте над этим. Эта проповедь была, пожалуй, немного лучше, нежели те, которые я обычно произношу.

Тетка была очень рада, услышав о результатах визита Энтони к викарию.

— Я не удивлюсь, если он все же спасется, — сказала она. — Во всяком случае, мы сделали для него все, что могли.

Старый Симон вернулся в железнодорожный вагон. Он как будто понимал, что все конечно, стал быстро чахнуть, сердце его еле билось, и однажды утром пса нашли мертвым.

Между Энтони и молодым Моубри возникли дружеские отношения. Несомненно, Эдвард Моубри подал для этого первый повод, но Энтони нравился симпатичный и милый характер Эдварда. Отец Моубри также хорошо относился к Энтони, и он сделался частым гостем в приорате.