Новая семья - Лидия Чарская

Тот уже был среди расшалившихся мальчуганов.

Один из них подбежал к Кире, дернул его за фалду куртки и пробасил:

— Господин гимназист, высокородие-сковородие, где свои блестящие пуговицы растерял?

— Первые да будут последними… Из гимназии да в школу прямым путем-дороженькой! — вторил ему в тон другой мальчуган.

— Иванов! Тебе не стыдно? — крикнул на него Вася. — Попроси у меня задачу объяснить — ничего не получишь за такие каверзы.

Голос всеобщего любимца возымел свое действие. Мальчики отхлынули от Кири, оставили его в покое.

Учительница русского языка должна была в нынешний урок делать диктовку. Она вызвала Кирю писать на доске, в то время как остальные мальчики писали у себя в тетрадках. Не прошло и пяти минут с начала работы, как Киря услышал позади себя сдержанные смешки и насмешливые возгласы:

— Вот так гимназист!

— Да он грамоты и не нюхал, братцы!

— Ай да синяя говядина! Видно, был последний из последних учеников.

Анна Ивановна взглянула на доску и тоже ахнула. Диктовка Кири была вся испещрена ошибками.

Теперь уже даже Вася не смог спасти Кирю от насмешек. После уроков мальчики гурьбою окружили доску с диктовкою и осыпали Кирю градом насмешек.

Тот стоял красный, злой, надутый… И вдруг сжал кулаки и, расчищая ими дорогу, кинулся из класса.

Забыв в училище пальто и шапку, Киря мчался теперь по слободской улице… Отсюда завернул в поле, из поля — в лес… Он не замечал ни ветра, ни хлопьев мокрого снега, падавшего с самого утра. А опомнился только тогда, когда был уже далеко от слободы и ее обитателей. Тут он бросился ничком на мокрый снег и разразился беспомощными горькими слезами.

Обида, душевная боль, раскаяние в прошлом нерадении — все это сразу потоком затопило его душу. Он понимал отлично, как неглупый от природы мальчик, что винить ему некого, что он во всем виноват один. И слезы его лились неудержимо. Опомнился Киря только тогда, когда холод стал пронизывать его насквозь и все тело его дрожало, как в лихорадке. Он сделал усилие над собою, поднялся с земли и медленно поплелся к дому.

В этот день Киря не вышел к обеду и спозаранку завалился спать, ссылаясь на головную боль и лихорадку.

А на следующее утро Лукерья Демьяновна, заглянувшая в уголок к племяннику, вскрикнула от испуга. Все лицо мальчика было покрыто красноватыми пятнами, глаза неестественно блестели, а сам он горел, как раскаленная печь.

Доктор, приведенный отцом Паисием, долго осматривал, выстукивал больного и покачивал головою. Наконец он отошел от постели Кири, метавшегося в жару, и, тщательно намыливая у рукомойника руки, сказал с трепетом ожидавшему его приговора отцу Паисию:

— У мальчика заразная болезнь. Это злющая форма рожи. Она прилипчива при прикосновении к больному. Отделите других детей, да и сами остерегайтесь. Повторяю, болезнь заразительна и очень опасна.

У отца Паисия руки опустились при этом известии.

Он не хотел отпустить Кирю в больницу Мальчик был, как и все дети, бесконечно дорог отцу, и он желал иметь его около себя дома А в то же время сам он не имел возможности и времени ухаживать за больным. Просить же об этом Лукерью Демьяновну он и не рискнул бы, зная ее отношение к Кире. А больной мальчик так нуждался в уходе и попечении…

Две скупые слезинки выкатились из глаз священника и покатились по изможденному, страдальческому лицу.

Так был жалок отцу Паисию его бедный больной Киря! Все негодование, весь гнев, вполне заслуженный мальчиком, исчез из груди отца при виде больного сына.

— В больницу не отдам, а самому ухаживать не придется. Утром и вечером служба церковная, днем требы… Ночью только… А днем-то кто ему, «бедняжке», лекарства подаст, кто услужит ему, кто напоит водою?.. — вырвалось вслух из груди отца Паисия, и глаза его взглянули с печалью на горевшего в жару Кирю.

Чья-то невысокая фигурка метнулась от двери и неслышно приблизилась к священнику. Детская худенькая рука легла на его руку.

— Не беспокойтесь, батюшка, Киря один не останется, я за ним похожу. Я не боюсь заразы. И в больницу его отвозить не придется, — прозвучал тихий голос. Это был Вася.

Отец Паисий живо обернулся к мальчику и обнял его.

— Спасибо, родимый… Только береги себя, опасайся голыми руками прикасаться к больному… Дезинфекцию делать надо, спиртом натираться, прежде чем к нему подходить. Ведь если заболеешь ты, Васюта, никогда не прощу себе того, что разрешил ухаживать тебе за Кирой. Храни тебя Господь, мальчик мой милый! — И отец Паисий благословил широким крестом своего приемыша.

С этого часа началась новая жизнь для Васи. Он буквально не отходил от постели больного. Безропотно вынося стоны и вопли нестерпимо мучившегося Кири, он просиживал подле него, не отводя глаз от красного как кумач, обезображенного и вздутого лица больного. Терпеливо клал на темя больного промасленные тряпки и давал лекарства по часам. А процесс болезни все ускорялся и ускорялся к худшему.

Киря уже не стонал, не жаловался, не капризничал больше. Он лежал пластом без движения, и дыхание со свистом вылетало из его груди. А по ночам отец Паисий, присоединявшийся к Васе, чтобы сменить его на несколько часов, мог слышать бессвязный бред и заплетающиеся речи больного сына…

Вася находился тут же, несмотря на все уговоры священника отдохнуть, выспаться до утра… Иногда он, обессиленный, сваливался в кресло и на час-другой засыпал как убитый.

Лукерья Демьяновна, Митинька и Маня всячески обходили «заразную» комнату, где в страшных муках терзался Киря. Они, боясь заразиться и заболеть, не ходили туда сами, не пускали и младших детей. Несколько раз Любочка порывалась навестить брата, и всякий раз Лукерья Демьяновна отводила ее от двери комнаты, где лежал больной.

— Отец там, и ладно! Ему, как отцу, Сам Бог велел нянчиться с больным. А если Василий заразится и умрет, беда в этом небольшая… Кому он нужен? Сирота круглый, Господь к месту только приберет, — говорила она.

— А нас от лишнего рта избавит, не правда ли, тетушка? — не мог не уколоть ее в таких случаях Митинька.

— А как этот лишний рот, забыли разве, не покладая рук на нас работал? А услугу какую отцу оказал, отыскав деньги, а сейчас сколько пользы около больного Кири приносит? — вступилась за Васю и Маня.

Лукерья Демьяновна невольно смолкала на все эти аргументы и прикусывала язык. За последнее время она сама стала убеждаться понемногу, что Вася — это драгоценное приобретение и находка для их семьи. Теперь уже о лишнем рте не было и речи. Теперь Лукерья Демьяновна при встречах и в коротких неизбежных разговорах с мальчиком была много ласковее и добрее к нему. Впрочем, не одна Лукерья Демьяновна. И Митинька, и Маня совершенно иначе сейчас относились к Васе… И они признали в нем доброго гения семьи.

Ночь… Весенняя ночь начала апреля. Ползут легкие сумрачные тени по слободе, по кладбищу, по двору с крошечным палисадником, окружающим домик священника. Где-то скользит высоко бледная, одинокая луна… В церковном доме тихо… Все спят… Царит молчание в крошечных горницах. Отец Паисий, измученный за день исповедниками (идет седьмая неделя Великого поста), дремлет, обессиленный, в кресле. Вася только что переменил повязку на лице Кири, намазав ее свежей мазью, только что дал лекарство больному, которое он неизменно дает по часам, помня завет доктора, что только от тщательного, педантично-аккуратного лечения зависит спасение Кири, его слабо теплящаяся жизнь, и теперь озабоченно склоняется над спящим или бесчувственным Кирею. Вот уже несколько дней как будто дыхание Кири ровнее, лучше… И бредит он реже и лежит спокойнее… «Не есть ли это отдаленный признак начала выздоровления?» — робко думает Вася.

А бледная луна все скользит по небу. Заглядывает в окно… Огонек лампад уступает место ее слабому лучу, упавшему на обезображенное промасленной повязкой лицо больного. Вася наклоняется ниже к этому бледному страшному лицу. И кажется ему, как будто глаза Кири, выглядывающие черными точками сквозь отверстия бинтов, смотрят на него… А изо рта, оставленного тоже на свободе, вылетают какие-то слабые звуки.

— Кто тут? — слышит Вася хрипловатый Кирин голос.

Неожиданная волна радости захватывает мальчика… Киря заговорил, значит, ему легче, пришел в себя, значит, выздоровеет, значит, будет жить Киря! — ликующим вихрем пролетело в голове Васи.

— Что тебе, милый, что? — нежно-нежно и ласково-ласково спросил он больного.

— Кто тут? — снова глухо сорвалось с запекшихся Кириных губ.

— Твой папаша и я. Мы оба. Устал папаша, задремал на полчасика…

— Ты? Василий? Пить дай, — скорее угадал, нежели расслышал Вася.

С трогательной заботливостью приподнял он одной рукой обезображенную болезнью, опухшую голову Кири, другою поднес стакан к его запекшимся губам.