Хроника обыкновенного следствия - Алексис Леке

6. Пятый допрос

Являюсь на работу с опозданием из-за посещения комиссара и короткого разговора с прокурором Республики. Недовольные выражения их лиц красноречивее слов сообщают о неприятностях, связанных с этим делом. Подозрительное самоубийство. Компаньон находился на месте преступления с клиентом-любовником. Отягощающее обстоятельство – полицию вызвали не моя жена, не Ван Хренятина, а соседи.

Полицейские нашли покойную на полу – Ван Штрумпф снял её с люстры (неловкий поступок, который свидетельствует о его невиновности, подчеркиваю я, не встретив ни малейшей поддержки), – а Ван Донген лежал на кровати в спальной (что также ничего не доказывает, сообщил я тем же добродетельным тоном, хотя кое-что это доказывает – Эмильена и Ван Штукен понеслись прямо в спальню, даже не заглянув в гостиную, где висела Электра).

Грязное дело, весьма грязное дело, свидетельствуют выражения лиц облеченных властью чиновников. Каждый из них с жалостью и едва скрытым презрением смотрит на меня. Я их понимаю. Не очень-то подходит следователю быть женатым на женщине, замешанной в гнусном убийстве, закамуфлированном под самоубийство. К тому же, сообщает мне комиссар, свидетели рассказывают о жуткой ссоре компаньонов накануне, причина которой неизвестна.

Уходя из дома, я не стал будить Эмильену. Пробуждение у нее будет тяжелым.

Возвращаюсь к работе. Обвиняемый смотрит на меня со спокойным вызовом, который мне так еще и не удалось принять. В конце концов, клиент у меня не такой уж неприятный. Непонятный, но не неприятный. Никаких заявлений прессе, никакого адвоката, никаких неоправданных требований. Что он сказал бы, узнав о моем поступке? А мадам Жильбер… Я сдерживаю улыбку. Вчера я еще был невиновен. Происшедшее кажется мне адской махинацией. И самое худшее в том, что я здесь в общем ни при чем… Кто мог предвидеть, что Эмильена и её толстый мудак-голландец понесутся трахаться к Электре? Наверное, я… Я знаю Эмильену. Выбор места был ограничен. Эмильена любит устраиваться с удобствами…

Честно говоря, обстоятельства сложились очень странно, а главное – сами по себе.

Мадам Жильбер покашливает. Я с извинением улыбаюсь обвиняемому и секретарю и возвращаюсь к прошлому.

– Скажите, – спрашиваю я обвиняемого, наклонившись вперед, – когда вы убили свою жену, вы действительно хотели её убить?

Мой вопрос застает его врасплох.

– Конечно. Ведь она была моей женой!

Конечно. С одной стороны, ему сопутствовала удача там, где она отвернулась от меня, поскольку я убил двойника Эмильены. С другой стороны, он в тюрьме, а я нет.

– Не скрою, мы допросили ваших знакомых. Все они без исключения описывают вас как человека здравомыслящего, уравновешенного, любезного, умного. Доклад психиатра рисует вас таким же. Однако ваша сотрудница намекнула на супружеские трудности, хотя ничего не уточнила. Похоже, вы жаловались, не произнося ни слова жалобы.

– У меня нет привычки хвастаться своими неприятностями перед публикой, – гордо заявляет обвиняемый.

– Однако вы сделали именно это, разложив жену по банкам для варенья.

Ибо мы постоянно возвращаемся к одному тому же. Издевательства, пытки -это бывает. Ужасно, но не так уж редко. Но почему банки? Почему бы их не припрятать получше? В этой театральной постановке кроется тайна. Она частично рассеялась, но я по-прёжнему не знаю, почему совершил убийство он.

Со вчерашнего вечера, с прошедшей ночи мне кое-что открылось. Даже психически здоровый человек может убить без особых причин, просто и объяснимо. Я стал посвященным. УБИТЬ НЕ ТРУДНО. Мы с обвиняемым разделяем тайное знание. Хотя он и не знает этого, но частично стал моим сообщником.

– Вы должны были её сильно любить, чтобы обработать таким способом, – говорю я.

Мой вопрос приводит его в легкое замешательство.

– Скажем так, обработка, которой я её подверг, соответствует моему разочарованию.

Опять стена. Он больше ничего не скажет.

– Вижу необходимость прибегнуть к тщательному обыску вашего жилища, – заявляю я.

Его замешательство еще больше, чем от предыдущего вопроса.

– Вы всё перевернете вверх дном! К тому же это вам ничего не даст! Что вы собираетесь найти? Орудие преступления? Доказательства тому, что я сделал? Напоминаю, я вам все сказал, предоставил все доказательства. Что вам может дать обыск?

– Мне одному предоставлено судить о его своевременности, – холодно произношу я.

Он покорно пожимает плечами.

– В конце концов, если это вас развлекает… Это называется выбрасыванием денег налогоплательщиков в окно.

Впервые он шипит. Он ищет столкновения. Интересно. В какую болевую точку я попал, сам того не ведая? Любопытна эта внезапная интуиция, родившаяся во мне после того, как я совершил убийство. Не могу объяснить причины, по которым я решил провести обыск. Однако покорность обвиняемого меня не обманывает. Похоже на неумелое и запоздалое желание скрыть подлинное беспокойство. Каких открытий в саду или подвале он опасается? Новых трупов? Но разве не он сам сообщил об убийстве других женщин, хотя не удалось найти ни малейшего подтверждения этим преступлениям.

Когда я собираюсь отправиться домой, раздается телефонный звонок. Прокурор Республики просит меня зайти к нему в кабинет.

Он принимает меня без свидетелей и с участием в голосе сообщает, что открыто следствие против X. по поводу подозрительной смерти Электры и что он поручил вести его одному из моих коллег, следователю Брийару.

– Превосходный выбор, – киваю я. – Кроме того, должен заявить, господин прокурор, что ни я, ни моя жена не потерпим никакой снисходительности. Напротив, мое особое положение требует от меня строжайшего подчинения Закону.

– Это делает вам честь, – торжественно подчеркивает прокурор.

Он почти смущен тем, что вызвал меня.

– Я в полном распоряжении господина Брийара, – добавляю я.

– Не сомневаюсь, дорогой, не сомневаюсь. Из достоверных источников знаю, что он пока не собирается предъявлять обвинение. Ваша жена и её, гмм, клиент будут допрошены в качестве свидетелей. И всё до производства вскрытия.

– Понимаю, – говорю я тоном ничего не понимающего человека. – Мое почтение, господин прокурор.

– Насколько я знаю по слухам, – сообщаю я Эмильене по возвращении домой, – тебе обвинения предъявлено не будет. По крайней мере, сейчас.

Она дрожит то ли от ярости, то ли от страха. Не знаю. Со вчерашнего вечера произошли странные изменения и в физическом облике Эмильены, и в чувствах, которые я питаю к ней. Ее сходство с Электрой оказалось не обманом, не миражем, вызванным её паникой и моим сонным состоянием. В одну ночь, на моих глазах, она переступила роковой барьер сорока лет. Однако она по-прежнему хороша – полные сладострастные формы, тонкие черты лица, кожа… Изменения, которые я наблюдаю, относятся к пустякам. Слишком застывший взгляд, какая-то неловкость верхней части тела и лица, излишний макияж, чтобы скрыть бледность.

– Невероятно, – бормочет она. – Моя лучшая подруга кончает самоубийством, а меня отправляют в тюрьму.

– Ты не в тюрьме, – тихо напоминаю я.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Просто я уверен, что ты никак не замешана в смерти Мартины, прости, Электры. Но у меня нет уверенности в твоем так называемом бизнесмене. Я его не знаю.

– Этот так называемый бизнесмен является известным арматором, дарителем произведений искусства музею Гронинген. К тому же он абсолютно честный человек.

– Тем лучше. В этом случае ему не составит никакого труда обелить себя. Но совет свой не снимаю. Даже если он тебя трахал, побыстрее отойди в сторону.

– Даже если ЧТО? – я не узнаю голоса Эмильены в этом вопле.

– Даже если он тебя трахал, – повторяю я. – Я понимаю, что ты считаешь меня дураком, это полное твое право, но будет ошибкой считать таковыми следователя и полицейских. Выслушай меня внимательно. Я даю тебе свой самый лучший совет. Не лги им. Особенно если ты невиновна. Никогда не лги.

– И ты…

– Помолчи. "Да, господин следователь. Я поддерживала внебрачные связи с Ван Штрумпфом. Ну и что? И с Эдуардо, и с прочими. Об этом известно всем. И ничего не значит. Есть женщины, которые улыбаются и обмениваются пожатием рук, а я раздвигаю ножки, это почти так же быстро, а приносит куда больше".

Несмотря на кажущееся спокойствие, я вынужден замолчать, в груди у меня тесно, в висках гудит. Мне надо несколько секунд, чтобы отдышаться. Эмильена не шелохнулась. Она растерянно смотрит на меня, губы её побелели.

– Боже, – наконец шепчет она. – Боже. Электра ничего не придумала. Это была правда. Всё, что она рассказала, было правдой. Теперь я знаю это. И когда думаю…

– Перестань думать об Электре, – прерываю я её почти нормальным голосом. – С Электрой покончено. Подумай о себе. Только о себе.

Я встаю и выхожу из комнаты спокойным шагом, пытаясь совладать с головокружением. Закрыв дверь, я буквально бросаюсь в ванную и наливаю себе горячей воды. Мне надо прийти в себя. Она в шаге, в шажке от истины. Я увлекся, а теперь, считая, что ситуация у меня под контролем, снова оказался в непредсказуемом положении. У Эмильены немало недостатков, но она далеко не идиотка, если не считать заблуждения по поводу меня. Она увидела, вернее, подметила во мне кое-что, чего не знала, о существовании чего даже не подозревала (ничего удивительного, потому что несколько дней назад и я не подозревал об этом кое-чем). Старый парадокс о невероятном и невозможном. В это мгновение попытка задушить и содомизировать Электру не кажется ей столь невероятной. Стоит поэкстраполировать, и можно домыслить остальное.