И была любовь в гетто - Марек Эдельман

Если б я помнил, как ее звали…

У нее было двое детей, близнецы, две девочки. Одна худющая как щепка, а вторая, в мать, — кругленькая, толстощекая. Она была учительница. Муж в Лондоне, деятель. До войны был то ли председателем, то ли секретарем еврейской молодежной организации. Это он присутствовал при аресте Эрлиха и Альтера в Куйбышеве. Мы считали своим долгом спасти его семью. Владка Пельтель, главная связная Леона Файнера, нашла для всей семьи очень хорошую квартиру. Как было дело, мне уже после войны рассказала одна из близняшек — сам я почему-то не запомнил.

В тот день, когда стемнело, я пришел за ними. Отвел к стене на Свентоерской и без труда перебросил детей на другую сторону. Подставлялась лестница, по ней поднимались наверх, и потом оставалось только спрыгнуть. Если внизу не ждал кто-нибудь, чтобы помочь, можно было, как Стася, вывихнуть ногу. Но их ждала приятельница, которая благополучно подхватила сестричек. Истинное чудо, что в этот момент в этом месте не оказалось шмальцовников[28]. Настал черед матери. И тут она говорит, что никуда не пойдет. Уже год у нее кто-то есть, и это самый счастливый год ее жизни. И осталась. Стояла рядом со мной до тех пор, пока девочки не помахали ручками из окна на арийской стороне, как мы условились. Утром Владка отвела их в заранее приготовленную квартиру, где они прожили всю оккупацию. Но после войны у меня с ними было много хлопот. До отъезда к отцу они жили у подруги матери, от которой то и дело убегали ко мне.

А их мать я встретил один раз во время последней акции, то есть, как сейчас говорят, во время восстания в гетто. В бункере на Налевках, когда мы искали Целину, которая по дороге на Милую свалилась в подвал, открылся какой-то замаскированный проход, и я увидел ее и того самого мужчину, ради которого и с которым она осталась. Красивый, стройный, с мягкими чертами лица, он стоял и держал ее за руку. «Теперь я ничем не могу вам помочь», — сказал я ей. Она спокойно на меня смотрела, а по лицу ее блуждала безотчетная улыбка. «Мне от тебя ничего не нужно. Это был самый счастливый год в моей жизни».

Улицы гетто

Кармелицкая

А вернее, часть Кармелицкой: от улицы Лешно, где она начинается, до скверика на пересечении Мыльной и Новолипок. Дальше Кармелицкая еще пересекает Новолипки и заканчивается на Дзельной, почти напротив тюремных ворот. По Кармелицкой надо идти, чтобы попасть в малое гетто. Людской поток почти со всего гетто движется по Дзельной от Заменгофа, по Новолипкам и Новолипью. Улица узкая. За сквериком на Мыльной уже тесно. В течение всего дня туда и обратно перемещается масса народу. Толпа заполняет тротуары и всю мостовую. Если хочешь добраться до малого гетто, приходится продираться, протискиваться сквозь толпу, расталкивая людей. Шум страшный, все кричат. И так до пересечения с Лешно. Тут внезапно становится просторнее. Улица Лешно шире, чем Кармелицкая. Толпа редеет. Теперь нужно свернуть направо на Лешно, потом налево на Желязную, пройти вдоль перерезающей улицу стены и подняться на мост, переброшенный над арийской частью Хлодной, — тогда попадаешь в малое гетто.

В начале Кармелицкой, в доме номер шесть парадная дверь находится в небольшом углублении. Там сидят дети и просят милостыню. Без кровинки в лице, истощенные, еле-еле шевелятся, но каждый протягивает руку. Рядом лежит ребенок, прикрытый бумагой. Умер уже здесь. Ближе к Лешно обычно стояла девочка и, в надежде получить хоть грош, пела какую-то песенку. Долго там стояла, а однажды села и заснула. Чтобы уже никогда не проснуться. Прислонившись головой к стене, ждет, пока на следующий день приедет похоронная команда и ее бросят на повозку с трупами. Перед тем снимут чистенькое пальтишко, которое было на ней, несмотря на лето, туфли и рубашку и швырнут на повозку, полную голых трупов.

Идем дальше по Кармелицкой в сторону улицы Лешно. На самом углу большущее окно. «Вроде бы» чайная, где подают «вроде бы» чай. Ничего другого я там никогда не видел. Через окно видны стаканы, над которыми поднимается пар. Еще более-менее прилично одетые люди сидят и пьют этот «вроде бы» чай, а дети, прилипнув снаружи к стеклу, смотрят. Ничего не говорят. Только во взгляде просьба. Иногда кто-нибудь, выходя, бросит им пару медяков. На эти гроши ничего не купишь, но ведь они собственные. Драки из-за разлетевшихся монеток не будет, будет только голод в глазах.

Хорошо, если на Лешно не появится ни один немец. Тогда можно перевести дух.

И так «вроде бы» спокойно будет до трех часов. Дети умирают под стеной, а взрослые снуют туда-сюда по Кармелицкой: одни по направлению к Лешно, другие — к Мыльной. Через Кармелицкую также проходит путь к Павяку и Сербии[29]. Всегда около трех, в основном по Лешно со стороны Желязной, несется грузовик с брезентовым тентом, везущий заключенных с допроса в гестапо. Заключенных не видно. Видны только стоящие у заднего борта двое охранников — жандармы с плетями и заряженными пистолетами. Машина, не снижая скорости, сворачивает на Кармелицкую и врезается в толпу. Толпа такая густая, что не расступиться, людям некуда бежать. Грузовик вынужден замедлить ход. Эсэсовцы прокладывают себе путь. Наезжают на тех, кто перед кабиной, в тех, что позади, стреляют, бьют плетями. Неизвестно, не погибает ли кто-нибудь под колесами, да если и погибает, никого это не волнует. Убитых убегающие отшвыривают к стене. Сзади уже пусто, перед грузовиком по-прежнему толчея. Эсэсовцы пытаются плетями, будто лассо, вылавливать из этого скопища отдельных людей. А если не получается, стреляют.

Грузовик медленно подъезжает к пересечению Мыльной и улицы Новолипье, к скверику между ними. Тут он часто останавливается. Но толпы здесь уже нет, людей нет. На Новолипье, напротив скверика, стоит довоенная гостиница «Бретань», где немцы устроили ночной клуб. Теперь один из них выскакивает из машины и через минуту возвращается с двумя бутылками — вряд ли содовой. Свистят плети, и грузовик неторопливо продолжает движение по Кармелицкой, чтобы отвезти заключенных в Павяк. Сколько их в кузове — неизвестно. Ворота тюрьмы на Дзельной уже открыты, машина въезжает внутрь и исчезает. Ворота захлопываются, улица пуста.

Но на Кармелицкой ближе к Лешно полно народу, все куда-то бегут, толкаются. Трудно сказать, сколько человек погибает после такого проезда. Потом всегда приезжает повозка Пинкерта, с улицы собирают трупы. Неизвестно, где и когда с мертвецов стащат одежду, чтобы голыми бросить в общую могилу.

Каждый вечер после наступления комендантского часа к гостинице «Бретань» подкатывают автомобили. Немцы развлекаются здесь каждую ночь. У них свои женщины; неизвестно, клуб это или бордель. На улице пусто. Слышна музыка. Вероятно, немцы танцуют. А возле скверика стоят дети. Ждут: может, кто-нибудь бросит из окна окурок. А под утро снова приедет повозка и заберет несколько детских трупов.