Новые приключения Гулливера - Даниэль Мусеевич Клугер

Год Синего Лепестка соответствовал 1694 году нашего календаря.

— Да, он, разумеется, жив, — нехотя ответил кормолап. — Тот еретик раскаялся, стал правоверным остроконечником, и император помиловал его и даже осыпал милостями.

— Что же, я мог бы с ним встретиться? — мне казалась заманчивой сама мысль о таком разговоре с непосредственным участником событий. — Можете ли вы это устроить?

Кормолап явно помрачнел.

— Не думаю, что это удастся. Он… Я даже не знаю, где он сейчас живет, — уклончиво сказал он. — И вряд ли он станет обсуждать с вами те события. Думаю, он постарался поскорее забыть о них. По вполне естественным причинам. И я не понимаю, для чего вам разговор с ним? Ведь вас интересует история второго злодейства, а не первого. Конечно, вам кажется, что они связаны. Но ведь возможно, что и нет! Мы же не знаем, этого несчастного умертвили до тех ритуальных убийств или нет! Возможно, что он — жертва вспышки фанатизма более раннего. Разве нет?

Я был вынужден признать справедливость его замечаний. Мое предположение о связи двух преступлений не основывалось на фактах. Чувства — и только. Видя, что его слова несколько поколебали мою уверенность, господин Гурго добавил веским тоном:

— Мы ведь слишком мало знаем об обычаях коркуров. Не исключено, что тут вообще не было никакого преступления — кроме кощунственного захоронения. Что если такой вид погребения является, напротив, самым почетным для еретиков? Представим себе, что тела наиболее уважаемых членов своей общины после смерти непременно замуровывались в храмах. Разве такое невозможно?

Зная о том, сколь различны обычаи разных народов и разных общин, я принужден был признать справедливость рассуждений кормолапа. Но тотчас, вспомнив о найденном мною плаще, я заметил, что тогда покойника завернули бы в саван. А останки, найденные мною, укрывал самый обыкновенный плащ с боковыми разрезами для рук, которые можно было наблюдать на лилипутских плащах ежедневно.

Гурго потребовал немедленно показать ему плащ. Рассматривая полуистлевшую ткань, он хмурился, потом сухо сказал:

— Все, опять-таки, зависит от обычаев еретиков. Возможно, они пользовались при погребении не саванами, а вот такими плащами.

Видя, что тема загадочного погребения не занимает моего гостя и даже, напротив, раздражает его, я перевел разговор на предстоящие состязания, на личности возможных соперников моего друга, среди которых особо выделялся главный прыгун — адмирал Болголам. Гурго высказал предположение, что адмирал пользуется какими-то приспособлениями, позволяющими ему крепко стоять на канате и в то же время прыгать чрезвычайно высоко — на целых полдюйма выше других. Из вежливости я поддакивал ему.

Наконец Гурго откланялся, оставив меня наедине со множеством мыслей, порожденных его рассказом о страшных событиях недавнего прошлого. Даже наступление вечера не принесло успокоения и не изменило направления моих размышлений.

Правда, на сей раз мне не пришлось тайком выбираться из храма. Караула больше не было, гвардейцы ушли еще утром. Так что с заходом солнца я вынес свой табурет наружу, сел на него и обратил задумчивый взгляд к вечернему Мильдендо.

6

На рассвете я был разбужен чрезвычайным посланником его величества, которым оказался мой друг — главный секретарь Тайного совета Рельдресель. Он вручил мне манифест его величества. Император Гольбасто извещал меня о начале войны с Блефуску и о моей мобилизации на военную службу. Одновременно он сообщал мне о милостивом даровании свободы передвижений, а также о том, что мое ежедневное довольствие отныне составит количество продуктов, достаточное для ежедневного кормления 1724 подданных императора Лилипутии. Прочие пункты манифеста, менее важные, читатель может почерпнуть из первой книги моих воспоминаний.

Получив манифест, я, разумеется, тотчас забыл и о находке, и о рассказе кормолапа Гурго. Единственное, о чем я подумал в тот момент, это о том, что мой друг не сможет продемонстрировать ловкость на высоко проложенном канате: скорее всего, важные состязания перенесут. Так что о возможном повышении кормолапу и флестрин-наздаку Гурго придется забыть до наступления мирных дней. И я решил постараться ускорить победоносное завершение войны.

Как читателям известно, мне удалось исполнить задуманное. Не буду сейчас повторять историю пленения мною пятидесяти блефускианских кораблей — фактически основной силы вражеского флота. По сути, на этом война и закончилась. Мое деяние было названо в императорском манифесте великим подвигом. Скромность не позволяет мне согласиться с таким определением; хотя, признаюсь, захватывая блефускианские корабли, я рисковал здоровьем, а возможно, и жизнью: вражеские стрелки осыпали меня градом стрел, норовя попасть в глаза. Возможно, если бы им удалось меня ослепить, я бы погиб в проливе, допустив ошибку и отправившись не к берегу, а в открытое море. Так или иначе, фактический разгром вражеской эскадры принес мне и высшую степень отличия — титул нардака, и зависть могущественных сановников — казначея Флимнапа и адмирала Болголама. Кроме того, почти сразу же я навлек на себя недовольство и самого императора Гольбасто, категорически отказавшись повторить свои действия и в отношении остальной части флота Блефуску. Император Лилипутии уже видел себя победителем соседней державы, а саму державу присоединенной к Лилипутии провинцией. Поэтому мой твердый отказ вызвал его гнев. К сожалению, я не сразу об этом узнал. До поры до времени мне казалось, что я пребываю в милости монаршей. Этой ложной уверенности способствовало многократно выросшее число лилипутов (и знатных особ, и простолюдинов), желавших поглазеть на великана, в считанные часы разгромившего могучую державу и принесшего победу Лилипутии. Что скрывать, их восхищение тешило мое самолюбие, но вскоре назойливость лилипутов начала досаждать мне. Кормолап Гурго всячески стремился облегчить мое положение, то объявляя зевакам о моем нездоровье, то заручаясь указом императора, временно запрещающим посещения Куинбуса Флестрина до восхода и после захода солнца, то придумывая еще какой- нибудь способ, позволявший мне какое-то время пребывать в покое и одиночестве.

Однажды, избавив меня от очередных посетителей, Гурго доверительно сообщил мне, что благодаря моему подвигу его величество окончательно изменил свое отношение к нему.

— Уверяю вас, — заявил он, — осталось лишь продемонстрировать ловкость на канате, чтобы войти седьмым членом в Тайный совет. Я не сомневаюсь в успехе. Скорее бы его величество назначил день состязаний.

Я искренне поздравил его. На следующий день в Мильдендо для заключения мира прибыло посольство Блефуску. Помимо официальных церемоний, в которых участвовали блефускианцы, они попросили разрешения повидаться со мною. Император милостиво позволил им это. Так что последующие дни мои были связаны беседами с послами Блефуску. Я охотно принял приглашение соседнего монарха посетить его столицу.