Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II - Борис Штерн

Они выпили на дорожку, и Муссолини отправился обратно в Венецианский дворец.

У Сашка не было ни бомбы, ни автомата, ни кинжала. Был только перочинный ножик, не предназначенный для бегемотов. Для батьки Махно перочинный ножик, пожалуй, сгодился бы, но убивать батьку не входило в военные планы страны Офир. И в личные планы Сашка. Сашко все-таки любил и боялся батьку.

ГЛАВА 8-а. Обрывки из летописи от * в женском туалете дома с химерами

«Так, так, — сказал Грангузье, — какая, однако ж, подтирка, по-твоему, самая лучшая?» — «Лучшая в мире подтирка — это пушистый гусенок, — ответил Гаргаптюа. — Но когда вы просовываете его себе между ног, то держите его за голову».

Какие уж там фрейдистские комплексы в женском туалете — обычная проза жизни, дай Бог па своих ногах добежать при таких мучительных схватках расстроенного кониной желудка!

Гайдамака смял компрометирующие бумаги со своими летописными антисоветскими художествами и, па ходу расстегивая ремень, па первой космической скорости рванул в женский туалет — рванул так, как не спуртовал в велогонках. Бриджитт Бардо на «Плейбое» с изумлением взглянула на него и даже, кажется, перестала сосать мороженое. Еще драгоценное время ушло: никак не мог попасть ключом в замочную скважину… Наконец рванул дверь, вбежал, еле донес, еле дотерпел, в глазах темно, штаны сами слетели, оторвав пуговицу от ширинки; устроился кое-как на унитазе, отворил конюшню и с ревом, кровью, бурей и натиском погнал свободолюбивую конину с гороховым супом из заточения.

Когда после первого приступа кровянисто-геморроидального поноса немного прояснилось в глазах и на душе полегчало, Гайдамака расправил первую страницу. Что тут еще про него понаписано? Примостился на унитазе и с нарастающим удивлением принялся читать:

«Он хотел посмотреть братьям Свердловым в глаза, но они отворотили взгляд. Прошлой зимой в Вышгороде на княжеском пиру по десяти рублей с брата, когда вся публика перепилась и начала хвастаться своими подвигами, эти трое хотя и долго молчали, но тоже голос подали: расхвастались, болваны, своей сестрой Люськой. Нет, мол, в Киеве девицы скромнее, краше и целомудренней. Сидит она у них за тремя дверями, за четырьмя замками, заперта ключами, а ключи немецкие у братьев в кармане, и никто эту девицу в глаза не видел, и берегут ее братья пуще глазу. Все богатыри уши развесили, и князь Мономах тоже. А Гайдамака спьяну не сдержался и при всем честном народе заявил, что братаны Свердловы чересчур уж расхвастались, не знаю, как кто, а он, Сашко Гайдамака, лично частенько видывал их сестренку Люсьену, а бывали часы, что у ней и на грудях леживал и за презумпцию девичьей невинности трогивал. Братья, услыхав про презумпцию, выхватили ножи. Гайдамака скамьей прикрылся, ножи в скамью вонзились. Тогда он предложил братьям пари при свидетелях — пусть в семь вечера кинут в ее окошко снежок и посмотрят, как она выйдет па крыльцо ему навстречу в одной ночной рубашке без пояса. Все гурьбой повалили, снежок в окно кинули, она и вышла. Братья опять за ножи, собрались ее убивать на крыльце, но их остановил сам Илья Муромец. А назавтра устроен был суд над Гайдамакой: или женись на Люсьене, или в монастырь. В Киевско-Печерскую лавру. Тут и все его подвиги не помогли, на Руси ведь всегда так — хоть в Киевской, хоть в Московской, хоть в РСФСР, — пусть ты даже Герой Советского Союза, а уж изволь жениться, если застукали. Выбрал тогда Гайдамака лавру как меньшее зло. Перезимовал. И вот они опять перед ним.

— А Вы чего вырядились? Вроде ни с кем не воюем.

— Брось дубину, идем с нами, Командир, — отвечает старший Свердлов. — Тебе Илья Муромец чегой-то скажет.

— Ладно, послушаю.

Завернули Гайдамаку на Лысую гору. Там уже собралась дружина богатырская: там были и Добрыня Никитич, и Дунай Иваныч, и Василий Касимеров, и Потаня Хромой, и Михаила Игнатьич, и даже малолетний Михайлик, который однажды с озорства утащил на себе Золотые Ворота да и бросил их на углу улицы Владимирской и Ярослава вала. Всех не перечислить, а собралась там сотня богатырская в полном составе во главе с Ильей Иванычем Муромцем».

Но тут Гайдамаку опять прихватило… и отпустило. Майор Нуразбеков прав: симптомы как при холере.

ГЛАВА 9. Бомба для Муссолини

Член боевой организации должен быть человеком, обладающим безграничною преданностью делу, доходящей до готовности пожертвовать своей жизнью в каждую данную минуту. Он должен быть человеком выдержанным, дисциплинированным и конспиративным.

Графиня возилась со своими бомбами как с детьми. Вечное напряжение, «взорвется-не-взорвется». Связи с Офиром давно не было, электрума не было, бомбы из говна не очень-то получались. Графиня решила вспомнить молодость, Смольный институт и химический кружок, который вел сам Менделеев. Она вспоминала его уроки: «Взрывчатые вещества». Нужно было изготовить пуд динамита. Задача предстояла трудная и опасная. Необходимо было незаметно приобрести нужные материалы; необходимо было соблюдать строжайшую конспирацию; наконец, необходимо было мириться с неустранимыми недостатками не приспособленной к изготовлению динамита лаборатории. Графиня справилась со всеми затруднениями. По подложному открытому листу Гамилькар закупил в аптеке у музыканта Джузеппе Верди контрабандный материал, и графиня приготовила необходимое количество динамита. На этой работе она едва не погибла и спаслась только благодаря своему хладнокровию. Размешивая желатин, приготовленный из турецких нечистых химических материалов, она заметила в нем признаки разложения, т. е. признаки моментального и неизбежного взрыва. Она схватила стоявший рядом кувшин с водой и второпях стала лить прямо с руки, с высоты нескольких вершков от желатина. Струя воды разбрызгала взрывчатую массу, желатинные брызги попали ей па правую сторону тела и взорвались на ней. Она получила несколько ожогов, но дела не бросила и изготовила динамит. К врачу не обращалась, а позировала Модильяни.

Из благородной смольной девицы и рассыпчатой пухлой купчихи графиня превратилась в модильяниевскую прокуренную курву с грязным от нецензурщины ртом и с желто-коричневыми прожженными пятнами па руках от азотной кислоты. На журнальном столике у постели графини всегда лежала Библия в черненой крокодиловой коже с тисненым золотым крестом. Графиня иногда брала Библию, но не читала, поглаживала, зачем-то измеряла ее линейкой и делала какие-то вычисления. Занятия у Менделеева не пошли ей на пользу. Знал бы Дмитрий Иванович, видя во сне свою Периодическую таблицу, на что приложится его открытие! (Зато Дмитрий Иваныч также научно обосновал в своей магистерской диссертации — кандидатской, по-нынешнему, — разбавление спирта водой до сорока градусов — именно до сорока. Магистерская называлась: «О соединении спирта с водой», где Менделеев безусловно доказал, что «продукт, полученный от Разбавления спирта водой именно в сорокаградусной пропорции, является по своим технологическим и органолептическим качествам оптимально усвояемым для человеческого организма». Еще надо подумать, какое открытие важнее — периодической системы химических элементов или рецепт хорошей современной водки. Водку, конечно, знали и до Менделеева, но сорокаградусная — единоличная заслуга Дмитрия Иваныча; все мы, грешные, пьем «менделеевку».) Графиня питала к Менделееву первую девичью неразделенную любовь. Пушкина графиня Л. К. любила платонически, а вот Менделееву могла бы отдаться по первому его требованию. Но великий ученый почему-то ничего такого не просил и не требовал. У Дмитрия Иваныча была любимая жена, дети, дом, выезд, положение в обществе. Конечно, такому русскому богатырю, наверно, маловато было любви одной жены, но он был интеллигентным богатырем и если имел любовь на стороне, то не со своими студентками, и об этом никто не знал. Графиню Элку арестовали ночью с субботы на воскресенье, провели обыск. Графиня успела выставить на окно кактус, как знак офирским связным о провале. Все правильно. Манеры итальянских карабинеров были вполне чекистскими; вот только итальянцы не матерились при женщине. Обыском руководил комиссар полиции. Понятыми пригласили пьяненьких падре Карло и дядюшку Джузеппе Верди. Внимание карабинеров сразу привлек необычный предмет на столе, они испугались крутого тульского самовара. Карабинеры не знали, что сей предмет означает, побоялись взрывного устройства. Графиня решила успокоить их, хотела отвернуть кран-тик и налить им чаю, но один карабинер с перепугу выскочил в окно, другой упал на пол, а еще пятеро вцепились в графиню, заломили ей руки и потащили к постели — конечно, без задних мыслей, но разобранная постель провоцировала и наводила именно на эти мысли.