Жили люди как всегда. Записки Феди Булкина - Александра Вадимовна Николаенко

Раньше дом наш здесь один такой был, из «семидесяток» хрущевских башня. А теперь башни эти, как клыки, отовсюду торчат и всё выше, выше и выше. Остановки же «Детский мир» больше нет. Магазина «Юность» нет, нет и игровых автоматов. Может, и права она, железная эта женщина, что не верит в то, что здесь я живу. Я и сам-то, когда на все на это смотрю, думаю, не ошибся ли адресом…

Ф.М. Булкин

Коля Здешиков торопился. «Черепаху в рай не берут», – говорил Коле папа. Вставай, Коленька, опоздаешь! Одевайся, Коленька! Торопись!

Всякий раз ему было совестно не успеть. Всякий раз наступала в нем паника, если он не мог найти ложечку для сапог. Время коротко, Коля Здешиков ненавидел шнурки. Ибо каждый стежок шнурка есть добавочная петля на отрезке времени. Даже ставил часы вперед – получить хоть сомнительную отсрочку. Ведь, в конце концов, в этом мире все относительно, все сомнительно в этом мире.

Он не шел, как вы, стараясь сохранить независимость, вдоль открывшего двери поезда по подземной платформе, но бросался в открытые двери как на амбразуру и в вагоне, толпой попутчиков сдавленный, чувствовал облегчение, что успел…

Но однажды, наискосок сокращая путь по Введенскому кладбищу, где являет жизнь несомненную альтернативу спешке, пробежав вдоль открытого колумбария, от Лефортовского надгробия до надгробия от надгробия за надгробием, Коля Здешиков неожиданно оборвал свой путь возле памятника человеку бессмертному, вроде Александра Сергеича, новогодними буднями увековеченного, – знаменитому повару Оливье. И предстала Коле череда лет, отмеченных этим салатом. «Странный праздник», – внезапно подумал он, холодея от страшной догадки. С тем пришло к нему понимание, к какой цели и зачем его торопили.

Таким образом, в некрополь Лефортовский, дабы сократить путь, вошел один человек, а вышел другой. Да и вышел-то не совсем. Совершенно иной человек стоял перед светофором на площади, благодарно глядя на красный. Постояв у красного, переждав еще один зеленый, он не ринулся вслед всем – развернулся, пошел обратно… Вот идут они толпами, обреченные, тротуарными тропами, обгоняют, отпихивают друг друга, тянут шеи, встают на цыпочки, чтоб увидеть, не брезжит ли там… надежда.

У могилы француза бессмертного сел наш Коля на лавочку. И затих.

Мимо плыли облачные громады неба столичного, обгоняли друг друга звери небесные: вдоль старинных стен, саркофагов и усыпальниц, над течением речки Синички, мимо Васнецова и Пришвина до Абдулова… Создавая немолчный гам, за высокими стенами мчались, гудели истошно, встав на светофоре, автомобили. Прыг-прыг, прыг-скок, проскакал мимо Коли воробушек, пролетел, кувыркаясь, осенний листик. Был он мертв, опалово-ал, а однако же торопился… Коля – сидел. Время шло. Но шло оно мимо.

Будь здоров!

Все бежишь, бежишь, продираешься, пробираешься, то скрываешься, то ругаешься, то один теребит тебя, то другой. Всем ты нужен, кажется, а оглянешься… одиноко так на земле.

Показалось сегодня, что чихнула она. Может, там сквозняк у ней в комнатке? Дверь же – то туда, то сюда. Людям разве ходить запретишь?

«Будьте здоровы, – говорю, – женщина!» А она: «Я вам не женщина. Вы к кому?»

Это я-то к кому?! «К себе», – говорю. Тьфу ты господи, что за кобра.

Ф.М. Булкин

– Будь здоров! – услыхав, как чихнул в своей комнате Валентин Семенович, прокричал из своей Михаил Сергеевич. Прокричал и прислушался. Нет ответа.

– Будь здоров! – набрав голосу, еще раз прокричал Михаил Сергеевич. И опять прислушался. Нет…

– Будь здоров! – с подступающим раздражением прокричал еще раз Михаил Сергеевич и прокричал снова, три раза, так что даже мы бы услышали, несмотря на расстоянье во времени: – Будь здоров! Будь здоров!! Бу-у-будь здо-ров!!! – С чем, охрипнув, взял передышку. В этот миг Валентин Семенович чихнул вновь.

– Скотина такая… – прохрипел Михаил Сергеевич и, уже с трудом набрав воздуху, просипел: – Будь здоров…

Поскольку вышло едва-едва, размахнулся и крепко ударил тапочком в стенку. И отбил себе палец.

Михаил Сергеевич взвыл. Он взвыл тихо, насколько хватало теперь возможностей связок. Взвыл, запрыгал по комнате, проклиная. Все мы прыгаем так, когда отобьем себе палец. Это больно, но обида моральная – нерасслышанность – всегда стоит выше физической боли. И слезы смешались и проступили.

Михаил Сергеевич плакал и прыгал. Плакал-скакал. И мы знаем об этом, понимаем его, но Валентин Семенович об этом не знал, хоть и был к Михаилу Сергеевичу много ближе. И поэтому он чихнул еще раз. В этот раз Михаил Сергеевич промолчал, проскакав еще несколько в ожидании, чтобы боль отступила. Боль притихла. Она улеглась. Это даже лучше, что все проходит. Но только в ступне. В душе же лишь воссияла. Загорелась, зажглась с новой силой, и… Михаил Сергеевич бросился, бросился и еще раз бросился на перегородку, безмолвную, безответную, с кулаками. Стена отбивала удары, отнимала силы; отчаянье возвращало силы и придавало надрыв.

– Будь здоров! Будь здоров! Будь здоров! – Вбивались в окаянный бетон кулаки, сверху сыпалась штукатурка, Михаил Сергеевич был сед, а сделался бел, спина и плечи его покрывались мелом побелки. – Будь здоров… Будь!.. Бу-у-дь здоров! Чтоб ты сдох, скотина глухая…

В детстве слушают наши глупости бабушки, мамы слушают, умиляются, удивляются, самые красивые девушки в юности восхищаются, потрясенно взмахивают бархатными ресницами над речами нашими… Магистранты рукоплещут нашим дипломам, седовласые деканы, профессора кивают нашим блестящим доводам. Наши дети повторяют за нами от аз до я… Дважды два будет столько, сколько мы скажем, но… К сожалению, это быстро проходит. И на довод детей и внуков своих «там тебе будет лучше» мы со временем, не от согласия, соглашаемся. «Там будет лучше нам, где уже нас не будет».

Михаил Сергеевич с Валентином Семеновичем были из тех, согласившихся. Они жили в комфортабельном пансионате для престарелых и инвалидов «Добрый уют» с ежедневым посещением и питанием в Нагатине. Впрочем, посещать Михаила Сергеевича с Валентином Семеновичем было некому, так что сами они посещали друг друга.

Более не комментируя, позабыв, что желал, Михаил Сергеевич бросался на стену. То была не простая стена из бетона-картона. А та стена, что отделяет доброе пожелание от плохого (а их много что отделяет), старость от юности, жизнь от смерти, ненужность от нужности. Так каждый из нас со своим стучится в ворота к Господу.

– Чтоб тебя… Чтоб вас всех! Чтоб вас так… – Михаил Сергеевич бил и бил. Валентин Семенович все чихал. Но уже все реже и реже.

Вскоре стихло. Стало слышно, как капает