Жизнь Шарлотты Бронте - Элизабет Гаскелл

Я слышала, что мистера Тая чрезвычайно заинтересовал учитель его детей и потому он решил не только помочь юноше выбрать область занятий, но дал совет получить образование в английском университете и подсказал, каким образом в него поступить. Сейчас в речи мистера Бронте нет и следа ирландского акцента; кельтское происхождение не заметно и в его внешности – прямом греческом носе и вытянутом овале лица. Однако можно себе представить, какую силу воли и презрение к насмешкам должен был проявить ирландец, никогда не выезжавший за пределы родных мест, чтобы в возрасте двадцати пяти лет постучаться в ворота Сент-Джон-колледжа.

Еще будучи студентом Кембриджа, он вступил в ополчение, которое в то время собирали по всей стране для того, чтобы противостоять ожидавшемуся французскому вторжению35. Позднее в нашем с ним разговоре мистер Бронте упоминал лорда Пальмерстона36 как человека, который был для него в те годы образцом воинского долга и на которого он хотел походить.

Итак, мы застаем его уже приходским священником в Хартсхеде, в Йоркшире, – весьма далеко от родных мест и ирландских знакомых. Я полагаю, что мистер Бронте не слишком старался поддерживать с ними связи и, насколько мне известно, начиная с кембриджских времен ни разу не навестил родные места.

Хартсхед – маленькая деревушка, расположенная восточнее Хаддерсфилда и Галифакса. Она находится на холме, окруженном округлой чашей других холмов, и потому из нее открывается весьма величественный вид. Мистер Бронте прожил там пять лет и именно там, в Хартсхеде, женился на Марии Брэнвелл.

Она была третьей дочерью купца Томаса Брэнвелла из Пензанса. Девичья фамилия ее матери была Карн. Как с отцовской, так и с материнской стороны семейство Брэнвелл было достаточно почтенного происхождения и принадлежало к лучшему обществу тогдашнего Пензанса. Мистеру и миссис Брэнвелл и их детям – четырем дочерям и одному сыну – довелось жить в том старомодном мире, который так хорошо изобразил доктор Дэви в жизнеописании своего брата37.

В этом городе, насчитывавшем тогда около двух тысяч жителей, имелся всего один ковер (полы в комнатах посыпали морским песком) и не было ни одной серебряной вилки.

В те времена наши колониальные владения были еще совсем невелики, армия и флот – немногочисленны, и потому в отсутствие большого запроса на умственный труд младшим отпрыскам благородных семейств часто приходилось заниматься торговлей или ремеслами, и в этом не видели никакого унижения для их дворянского достоинства. Если родители не хотели, чтобы старший сын стал сквайром-бездельником, они посылали его в Оксфорд или Кембридж, чтобы он приобрел там знания и навыки, необходимые для занятий одной из трех свободных наук – богословием, юриспруденцией или физикой. Второй сын мог поступить в ученики к врачу, аптекарю или стряпчему. Третьего отправляли учиться у жестянщика или часовщика, четвертого – к упаковщику или торговцу тканями, и так далее, – всем, до последнего, хватало занятий.

После того как молодой человек заканчивал учение, он почти всегда направлялся в Лондон, чтобы усовершенствоваться в своем ремесле или искусстве. А по возвращении в деревню брался за работу и при этом отнюдь не был исключен из того, что мы теперь назвали бы светским обществом. Визиты тогда совершались совсем не так, как в наше время. Гостей на обед не приглашали, разве что во время крупных праздников. Рождество, правда, и тогда было временем веселья и потворства своим желаниям, в это время дозволялись определенные развлечения, но они состояли в основном из званых чаепитий и ужинов. В другое время визиты ограничивались приглашениями на чаепития, которые начинались в три часа и продолжались до девяти вечера, и главным развлечением на них были карточные игры, такие как «Папесса Иоанна» или «Коммерция». Простолюдины были в то время весьма малообразованны, однако и представители высших классов отличались суеверностью: сохранялась даже вера в ведьм, и нельзя было найти человека, который совсем не верил бы в духов и монстров. Едва ли нашелся бы хоть один приход в Маунтс-Бей, где не было бы дома с привидениями и нельзя было бы указать на карте место, не связанное с чем-нибудь ужасным и сверхъестественным. С детства я помню дом на лучшей улице Пензанса, стоявший пустым, потому что в нем, по общему мнению, водились привидения. Проходя мимо него вечером, молодые люди ускоряли шаг и чувствовали сердцебиение. Средний класс и высшее общество не уделяли внимания ни литературе, ни тем более науке, и их интересы редко можно было назвать умственными и благородными. Охота, борьба, петушиные бои, после которых все собирались на пирушке, – вот занятия, приносившие здесь наибольшее удовольствие. Многие зарабатывали контрабандой, и это естественным образом способствовало распространению пьянства и нечестия. Контрабанда служила для отчаянных авантюристов средством приобрести состояние, а пьянство и разгул, случалось, разрушали самые респектабельные семейства.

Я привела эти отрывки из сочинения доктора Дэви, поскольку, как мне кажется, они имеют некоторое отношение к жизни мисс Бронте, разум и воображение которой получили свои первые впечатления либо от слуг (в патриархальном доме слуги, как правило, считались равными хозяевами и вели себя соответственно), привносивших в дом деревенские обычаи и новости, либо от мистера Бронте, чье общение с детьми было, насколько я знаю, весьма ограниченным, либо от тетушки, мисс Брэнвелл, которая приехала в пасторский дом, чтобы взять на себя заботу о детях умершей сестры, когда Шарлотте исполнилось шесть или семь лет от роду. Тетушка была старше миссис Бронте и долго жила в том самом обществе жителей Пензанса, которое описывает доктор Дэви. Однако в семействе Брэнвелл не было в чести ни насилие, ни беззаконие. Они принадлежали к методистской церкви и, как утверждают их знакомые, были искренне верующими людьми, отличавшимися чистотой и тонкостью чувств. Мистер Брэнвелл, отец семейства, по рассказам его потомков, обладал музыкальным талантом. И он, и его жена дожили до того времени, когда их дети стали взрослыми. Супруги умерли с разницей в один год: он в 1808-м, а она – в 1809 году, когда их дочери Марии было около двадцати пяти лет.

Мне разрешили прочесть девять ее писем, адресованных мистеру Бронте и относящихся к тому короткому промежутку времени в 1812 году, когда они были помолвлены. Эти послания полны самых нежных и изящных выражений и отличаются девичьей скромностью. В них сквозит та глубокая набожность, о которой я уже упоминала как о семейной черте Брэнвеллов. Позволю себе привести небольшие отрывки из них, чтобы показать, какой была мать Шарлотты Бронте. Однако, прежде чем это сделать, надо рассказать об обстоятельствах, при которых эта корнуолльская леди встретила школяра из прихода Ахадерг, близ Лоуфбрикленда. В начале лета 1812 года, незадолго до своего 29-летия, она поехала навестить дядю, преподобного Джона Феннела, священника англиканской церкви, жившего вблизи Лидса. Надо заметить, что, прежде чем стать англиканином, он был методистским пастором. Мистер Бронте уже служил настоятелем в Хартсхеде и имел среди соседей репутацию весьма красивого молодого человека, обладавшего к тому же присущей ирландцам способностью легко влюбляться. Мисс Брэнвелл была очень маленького роста и не отличалась яркой красотой. Однако она была весьма элегантна и одевалась всегда с простотой и вкусом, которые шли к ее характеру, – этими качествами ее дочь наделяла своих любимых героинь. Мистер Бронте вскоре оказался покорен нежным хрупким созданием и объявил, что сохранит свое чувство на всю жизнь. В первом письме к нему, датированном 26 августа, мисс Брэнвелл словно бы удивляется тому обстоятельству, что она обручена, и напоминает, сколь коротким было их знакомство. Чувства ее напоминают переживания Джульетты: