Факультет кругосветного путешествия - Сергей Колбасьев

Через две минуты ни одного из верблюдовожатых не было видно.

— Держите его! — кричал итальянец, прыгая за ящерицей безвредной и очень дорогой!

Верблюды, зараженные смятением, носились во все стороны, плакали тонкими голосами и плевались. Они опрокинули палатку и чуть не растоптали Мишу.

Ящики и корзинки опили как грешники в аду.

Уарран был настигнут, но сильно дрался хвостом, и Волков помогавший его ловить, получил от итальянца удар палкой по ногам.

Наконец, уарран был запрятан в чемодан и завязан, а верблюды приведены в организованное состояние.

— Поркомадонна, — отплевывался синьор Боссалини, в бою набравший полный рот песку, — теперь мои олухи не вернутся… Я их знаю; они воображают, что одного прикосновения к этой самой ящерице достаточно, чтобы мужчине потерять свою мужскую силу…

Вечером пришлось самим вьючить верблюдов, они не доверяли, бросались в стороны и топтались.

Миша впервые за всю дорогу был доволен своей женской долей. Ему не полагалось подходить к верблюдам.

Идти верблюды не хотели, — их приходилось гнать.

Эта последняя ночь похода была страшной. Воздух дрожал от непрерывного, близкого, разрывающего сердце воя шакалов. Луна взошла поздно. С черного неба дул прохладный ветер, а от земли вставал густой зной.

Было скверно.

28

Могадор, город тысячи запахов. Из них самым безвредным был запах гнилой рыбы.

Был прилив, но шлюпкам не хватало воды к пристани. Метров сто носильщики тащили по воде на скользких намасленных спинах. Идти самому нельзя: американский престиж.

Пароход был маленький и ржавый, звали его «Маршал Пелисье». Он дрожал старческой дрожью и стучал, как швейная машина.

За кормой медленно уходила под горизонт негостеприимная Африка. Было прохладно и было бы хорошо, если бы не запахи. Старый «Маршал» вез с собой полный набор могадорских ароматов и еще свои собственные: острые и печальные. Среди них выделялись перегорелое машинное масло и чеснок.

В кают-компании и каютах жили колонии клопов Людоедов. Спать можно было только на железной палубе, но она была густо усыпана угольной пылью пополам с песком.

Всю ночь на носу мычали буйволы, и непрерывно стонал всеми своими заклепками маленький обиженный пароход.

Утром машину остановили на четыре часа. Механик любовно мазал ее маслом и называл бретонскими ласкательными именами. Наконец, уговорил и она пошла.

Днем останавливались еще два раза.

Есть было трудно. Кофе отдавало жестью, рыба пахла Магадором и галеты были тверже камня.

Море совершенно безразлично относилось ко всем обидам и бедам маленького парохода и его обитателей. Оно лежало огромное, плоское, гладкое, как зеркало и довольное собой. Оно грелось на солнце.

На второе утро над горизонтом поднялся серебряный конус Тенерифского пика. Дальше пароход отказался. Механик разворотил все его внутренности и к вечеру сообщил, что ремонт больше двух суток не займет.

— Чудесная у нас машина, — заявил он, — сорок лет ходит «и пройдет еще сорок. Вот увидите, как она у меня завертится!

Но Волков и Рубец не увидели.

К концу третьих суток ремонта с севера пришел большой двухтрубный пароход. Это был англичанин «Бельмор Кастль».

Он подошел и предложил буксир до Тенерифа. Капитан с негодованием отказался.

Волков и Рубец перешли на англичанина, Они не хотели больше видеть и обонять старого «Маршала Пелисье»

При виде паспорта мистера Триггса, английский штурман почтительно ахнул,

— Знаменитый корреспондент?

Однофамилец, — отрезал Волков.

29

— Отличная жизнь,- вздохнул Волков, откинувшись на спинку парусинового кресла, жаль завтра сходить в Гаване. Миша сосредоточенно выругался, нечего сказать — жизнь, когда надо танцевать чарльстон, терпеть ритуал обеденного стола и восторженные взгляды безъязычных остолопов.

Но хуже всех был доктор Трайп. Он был знаменитым эсперантистом и Миша, увидев в его петлице зеленую звезду, обратился к нему на чистейшем всемирном языке. Доктор отвечал на другом, который почему-то считал эсперанто. Они долго пробовали говорить: один отбивая слова добротным нижегородским выговором, а другой — откусывая и поплевывая их по-американски.

Волков утешил диктора Трайпа: так говорят эсперантисты малоизвестной горной народности пошехонцев, к которой принадлежит его жена.

Мишу он хотел утешить тем, что Трайп по-английски значит Рубец. Но Миша вырвался и ударил его зонтиком. Удар был подозрителен по своей не женской силе и точности. К счастью, гуляющих по палубе не было, а в боковом прыжке почтенного доктора сказалась долголетняя практика, угнетенного мужа…

— Дорогая, — прошептал Волков сидевшему рядом с ним Мише, — в нашем высшем обществе не принято, чтобы дамы говорили такие слова или дрались зонтиками, как ты сегодня утром…

— К черту ваше высокое общество!- мрачно отвечал Рубен.

— Брось дурака валять, Мишка! Чем здесь плохо? Лучше было на вонючем маршале, что ли?

— Лучше. Здесь вонючее мещанство.

— Мишка, брось! Здесь нет клопов и есть ванны. Кормят хорошо, дурья голова. Слыхал американские станции с английского громкоговорителя? Бассейн, теннис, ласковые девушки и прочее. Нет, я за достижения буржуазной культуры…

— Не люблю филологов, — сурово сказал Миша сифону содовой воды. — Чтобы изучить иностранные языки мыслят иностранными мозгами. Деклассируются от соседства буржуазных мозгов.

— Люблю естественников, — подхватил Волков, — от долгого изучения низших позвоночных начинают мыслить крестцом. Как стегозавры.

— Дурак! Плохой перевод с буржуазного языка! Разлагайся, себе на здоровье! — и взбешенный Миша крупными гневными шагами, во всю ширину юбки, пошел к каюте. Потом вспомнил, остановился, сжал кулаки, и побежал женской рысью.

— Бедная, ты моя Мишка, — вздохнул Волков, — Каково, в самом деле флиртовать, чтобы не быть под подозрением, бриться по два раза в день, ходить на высоких каблуках и играть без осечки фешенебельную даму, Мишке, который даже великосветских фильмов не смотрел.

А насчет буржуазности он все-таки напрасно горячится. Все эти пароходные достижения хороши, надо только передать их всему рабочему классу… Чарльстон тоже хорошее достижение и вдобавок вышел из угнетенной негритянской народности.

И вообще все прекрасно: западный ветер пахнет как при Колумбе, по морю также плывут небывалые водоросли и закат стоит гигантскими воротами в новую землю.