Восхождение царицы - Маргарет Джордж

Отцу наконец удалось уладить споры насчет завещания, и Рим признал его полноправным царем. Это признание обошлось ему в шесть тысяч талантов золотом – доход всего Египта за целый год. Деньги выплатили троим неофициальным, но фактическим правителям Рима: Помпею, Крассу и Цезарю. В обмен на золото они признали моего отца царем и присвоили ему официальный титул: Socius Atque Amicus Populi Romani – «друг и союзник римского народа». Это означало, что римляне признают Египет суверенным государством и обязуются не посягать на его границы. Признание стоило стране очень дорого, но, как выяснил мой дядя, попытка не платить обошлась бы еще дороже.

У моего отца был брат по имени (какое однообразие!) Птолемей. Дядя правил на Кипре. Некогда мы контролировали огромные территории, но со временем постепенно и неуклонно их лишались. Лет тридцать тому назад еще один Птолемей, двоюродный брат, имевший еще меньше решимости, чем другие родственники, отписал Риму по завещанию провинцию Киренаика, включавшую в себя Кипр и Африканское побережье. После его смерти Рим забрал большую часть завещанных земель, однако Кипр оставался в руках наших кузенов. Мой дядя Птолемей правил там, пока Рим не решил аннексировать его владения. У дяди не было ни денег, чтобы откупиться от римлян, ни войск, чтобы отбиться от них. Вместо трона римляне предложили ему пост верховного жреца храма Артемиды в Эфесе, своего рода почетную отставку, но он предпочел покончить с собой.

Нас, родичей, это событие весьма опечалило, однако гнев жителей Александрии обратился в первую очередь против моего отца. Мало того, что из-за платежей в пользу Рима их обложили непомерными податями – их царь потворствует римской алчности даже ценой жизни собственного брата! Так рассуждали несведущие люди. Наверное, им казалось, что отец мог спасти Птолемея Кипрского, хотя никто не сумел бы объяснить, каким образом. Выступить против римских легионов? Это благородный поступок, но совершенно бесполезный. Впрочем, народ путал роскошь с могуществом и приписывал нам бóльшую мощь, нежели та, какой мы обладали на деле.

Так или иначе, отцу пришлось бежать от собственных подданных и, подобно попрошайке, искать помощи в Риме. В ночь своего побега он явился ко мне расстроенный, с блуждающим взором, и объявил, что в полночь покидает дворец и надеется вернуться месяца через два, вместе с копьями римских легионов.

Как он мог решиться на побег? Кто останется править Египтом?

Словно прочтя мои мысли, он сказал:

– Мои вельможи проследят за делами, а отлучусь я ненадолго – лишь для того, чтобы заручиться необходимой военной помощью.

– Но… Если сюда явится римская армия, есть ли надежда, что она потом отсюда уйдет?

К тому времени я уже достаточно хорошо понимала, что в действительности означает римская «помощь».

– У меня нет выбора, – печально промолвил отец. – Что еще остается? Римляне должны меня поддержать, если они хотят собирать с нас деньги. – Он с горечью рассмеялся. – Им выгодно сохранить меня на троне.

Это звучало ужасно, чудовищно. Меня переполнял стыд, но одновременно я думала о том, предпочтительнее ли самоубийство, совершенное моим дядей? Увы, римляне оставляли нам лишь выбор меньшего из зол.

– Да пребудут с тобою боги! – пожелала я отцу. – Да оберегут они тебя.

С этим напутствием он отбыл в Рим, за помощью и защитой.

Глава 4

В отсутствие отца моим другом стал Александр Великий. Конечно, это звучит странно: как мумия может стать чьим-то другом? Но я чувствовала отчаяние. Мне было одиннадцать лет, и по мере того, как шли дни, а отец не возвращался, я все более тревожилась и за него, и за судьбу Египта.

День за днем я спускалась в крипту под поблескивающим куполом из белого мрамора и подолгу смотрела на лежавшего в алебастровом гробу великого полководца. Всегда происходило одно и то же: когда я спускалась к подножию лестницы, расставленные вокруг саркофага мерцающие свечи на миг превращали пол усыпальницы в перевернутое, усыпанное звездами ночное небо, а посреди звезд, подобный солнцу, лежал Александр Македонский. Я медленно приближалась, останавливалась, а потом пристально смотрела на него.

Скажу без обиняков – на живого он не походил. Скорее уж на раскрашенную статую с лицом-маской. Он лежал со скрещенными на груди руками, в золотом нагруднике, но без шлема, и было видно, что его золотистые волосы не потускнели.

– О Александр, – шептала я, – пожалуйста, посмотри на своих потомков! Мы, Птолемеи Египетские, – последние хранители твоего великого наследия. Все остальное поглощено Римом. Сейчас мой отец тоже упрашивает римлян сохранить ему трон. Дошло до того, что собственное царство нам приходится получать из рук Рима за деньги, как арендатор получает клочок земли от землевладельца. Что ты думаешь об этом, великий Александр? Помоги нам! Помоги найти выход из отчаянного положения! Не допусти, чтобы и наш край поглотила ненасытная римская утроба!

Конечно, он ни разу не ответил. Он просто лежал в величественном спокойствии смерти, но его присутствие успокаивало меня. В конце концов, ему при жизни приходилось сталкиваться с еще более тяжкими препонами, но он преодолел их.

Возвращение назад, на слепящий солнечный свет, всегда сопровождалось странным ощущением: это путешествие из царства мертвых назад, в мир живых.

Усыпальница находилась на перекрестке главнейших улиц нашего города – Канопской, пересекавшей город с востока на запад, и дороги Сома, что шла от озера Мареотис на юге к морю на севере. Всякий раз, когда я смотрела на эту широкую белую улицу с бесконечными мраморными колоннадами, я чувствовала: отдавать такую красоту чужакам нельзя. Отец обязан что-то сделать, чтобы все сохранить. Не знаю, что именно, но обязан.

Между тем горожане продолжали поносить царя и в его отсутствие.

– Как он мог, – кричали в толпе, – покорно отдать римлянам Кипр? Что за слабость для правителя!

Во всех бедах страны винили исключительно его – беспомощного, никчемного царя, прозванного Флейтистом за любовь к музыке. Если раньше прозвище произносили с любовью, то теперь оно превратилось в презрительную кличку.

Пьяный маленький флейтист, слабый царь, изнеженный музыкант – это еще не самые худшие слова, какие мне приходилось слышать в толпе, когда я следовала по улицам Александрии в усыпальницу и обратно. Прежде народ радовался празднествам в честь Диониса, которые устраивал отец, а теперь люди осыпали его насмешками. Царское вино горожане пили охотно, но память у них оказалась короткой. Так что те, кто утверждает, будто я не представляю себе глумящуюся толпу в Риме, ошибаются. Глумящаяся толпа везде одинакова.

Возвращение во дворец всегда было для меня огромным облегчением. (Интересно, как отнесся бы к этому Александр – счел ли бы