Альбатрос над Фисоном. Роман - Руслан Нурушев

– Что же, теперь, пожалуй, пора и перекусить, – и профессор Ирум, закончив протокольную часть, широким величавым жестом пригласил к столу. – Милости просим!

Стол выглядел замечательно: белая, тщательно отутюженная и накрахмаленная скатерть, пара изящных канделябров, до блеска начищенное столовое серебро, дорогой хрусталь и полдюжины бутылок хорошего сухого орукского вина приятно радовали глаз. И радовало разнообразие и количество выставленных блюд, – те, может, и не отличались изысканностью и звучностью названий, но, безусловно, способны были заинтересовать и самый избалованный желудок.

Расселись без особого порядка, кто куда хотел, да и форма стола располагала к более свободному размещению. В итоге Миса оказалась между хозяином дома – тот сразу же принялся со старомодной галантностью ухаживать за гостьей – и отцом Ар-Каадом. Г-н же Арпак очутился в обществе фининспектора Стига и Эмердиса. Когда разлили вино, первый тост подняли за знакомство и гостей.

– И как вам Лахош? – сразу же насел на соседа Стиг, лишь успев вытереть губы. – Как первые впечатления?

Г-н Арпак дипломатично прокашлялся.

– Ну, я еще мало что видел, так что оценивать пока нечего, – и спохватился. – Хотя вот комендантский час удивил, даже не знал. Тем более такой странный: с двух до четырех.

– Ничего странного, – отмахнулся Стиг, – обычный наш кретинизм. Указ о комендантском приняли, но никто его, по сути, не заметил. Поэтому не соблюдают. Правда, и не нарушают, – его просто как бы нет. Очередной наш бессмысленный и неработающий закон.

– Не скажите! – вмешался профессор Ирум и неторопливо отложил вилку в сторону. – Всё не так просто, как кажется. Я уверен, что здесь тщательно и глубоко продуманный замысел. Вот вы, господин Стиг, какая ваша первая мысль была на указ?

– Кретинизм! – со смехом повторил Стиг понравившееся слово. – Я сразу же сказал, что такой комендантский – это курам на смех!

– Вот в том-то всё и дело! – торжествующе поднял палец профессор. – И никто не принял его всерьез, как нарушение наших прав и свобод. Смешно ведь протестовать против запрета выходить на улицу в час, когда спят все и никто на улицу выходить и так не собирается. И что имеем? А то, что никто не возмущается, люди привыкают, а это, уверен, властям и надо. Это ведь только начало, да, только начало, помяните мое слово! Ближе к выборам, уверен, комендантский увеличат, разумеется «по многочисленным просьбам народа», например с часа до пяти. Но люди уже привыкли, проглотят и это, ведь и в эти часы мало кто шастает по улицам. А когда привыкнут и к такому, комендантский будет начинаться с полуночи, или с десяти, но протестовать будет поздно. Обыватели, конечно, поворчат-поворчат, но примут, в конце концов, как данность, а нам, интеллигенции, будет мешать наша проклятая логичность: если мы не возражали против комендантского с самого начала, чего сейчас-то шуметь? Разве с точки зрения исконных прав и свобод человека двухчасовой комендантский не такое же ущемление, как и восьмичасовой? Помучаемся-помучаемся, сожмем кулаки в кармане и… промолчим как всегда, так ведь?

Миса с любопытством посмотрела на профессора, а Стиг подытожил речь в своем стиле:

– В общем, к любовницам будем бегать днем. В обед. И вместо обеда. Как говорится, комендантская диета.

Бия, что сидела с другой стороны, оглушительно расхохоталась и захлопала в ладоши.

– Браво, Стиг! Не похудей только на такой «диете»!

Засмеялись и другие.

– Да, Стиг порой как скажет, так скажет, – довольно потирал руки хихикающий Эмердис. – Диета! – и обратился к г-ну Арпаку. – Вы, кстати, знаете, какое он недавно Хранителю Республики сокращение придумал? Да не при дамах будет сказано, – и он покосился на Мису, – заранее извиняюсь, но это – ХеР! Да, да, Хранитель Республики, – ХеР!

Г-н Арпак осклабился, Миса фыркнула, а Бия вновь захохотала.

– Стиг, ты прелесть! – и по-мужски похлопала того по плечу. – С тобой не соскучишься, паря!

«Паря», хоть и польщенный, не подавал вида и лишь насмешливо-глубокомысленно хмыкал.

После второго тоста «за свободный и демократический Лахош», а слово давали Эмердису, разговор вновь вернулся к темам политическим. А именно: придет ли к избирательным урнам на декабрьских выборах Хранителя Республики хоть один человек? Сама постановка такого вопроса, может несколько странно звучащего для нелахошца, была вызвана своеобразием избирательной системы Республики.

Первый этап выборов предполагался безальтернативным, в ходе которого определялось только, доверяют ли граждане действующему главе государства? И если да, то первый этап оказывался и последним: действующий Хранитель считался переизбранным на следующий семилетний срок. А им бессменно, начиная с первых выборов, был Маршал Бнишу (тридцать пять лет назад того действительно избрали на этот пост, что учредили почти сразу после триумфальной победы партизан над интервентами). Для вотума же доверия необходимо более половины голосов. Причем голосовавшими «за» считались как пришедшие на выборы и вписавшие в бюллетени «да», так и не пришедшие вообще, – предполагалось, что последние довольны существующим режимом по умолчанию.

В конечном итоге привело это к тому, что на избирательный участок имело смысл идти, только если собираешься голосовать «против». А это по мере укрепления власти Маршала становилось всё более рискованным и чреватым последствиями. На последних выборах, например, таковых не нашлось вообще, участки пустовали, что дало право «Вестнику Республики», правительственной газете, торжественно объявить о единогласном переизбрании Маршала Бнишу на очередной срок.

Переизбираться же Хранитель мог вначале не более двух, потом – пяти, а затем и вовсе – не более восьми раз подряд. Этого при семилетнем сроке полномочий на чей бы то ни было политический век хватало с лихвой.

Необходимость во втором этапе возникала лишь в случае отказа в доверии действующему правителю, и там, конечно, подразумевалось выдвижение альтернативных кандидатур и реальное голосование, но до него за всю недолгую историю Республики дело ни разу так и не дошло.

Тема была острой, животрепещущей и, как поняли г-н Арпак с Мисой по поднявшемуся шуму, не раз обсуждалась. Стиг всё горячился, брызгал слюной, грозился придти двадцать первого декабря, в день выборов, на избирательный участок один. Бия решительно и громогласно выражала этому полнейшее одобрение, не поясняя, однако, а придет ли туда сама? Университетские – профессор Ирум, Фетах и особенно помощник ректора Эмеш – также решительно возражали, что это бессмысленная акция, фанфаронство и донкихотство. Что повлечет лишь ненужные жертвы, всё равно помешать переизбранию Маршала в очередной, шестой, раз они пока не в силах. Поэтому надо «направить все усилия на постепенное распространение среди народа идеалов подлинной демократии и прав человека, и только когда почувствуем, что народ готов, то тогда лишь надо выходить и выводить людей на выборы».

– Да он никогда не будет готов ваш этот народ! – уже кричал разошедшийся Стиг. – Что ему ваши идеалы?! Пока в магазинах будет дешевая колбаса и водка по три шестьдесят два на улицы их не вывести! Это же ясно как дважды два! Ни одна революция не начиналась из-за чьих-то там идеалов! Народ свергал князей, когда ему переставало чего-нибудь хватать – хлеба, соли, зрелищ или безопасности!

– А что, если выйдем двадцать первого, ему сразу чего-то станет не хватать? – рассудительно и спокойно, не теряя хладнокровия, возразил профессор Ирум. – Или из-за этого сразу исчезнет колбаса и народ пойдет штурмовать Белый Дворец? Боюсь, единственным чего ему не будет хватать после такой нашей акции, так это наших голов, но это, пожалуй, народ переживет.

– Вот именно! – поддакнул Эмеш и, поправив очки на переносице, победно взглянул на фининспектора. – Что изменится?

– К черту народ! – в запале Стиг чуть не смахнул со стола свечку. – Важно лишь заявить протест, обозначить свою позицию, показать, что не все в «единодушном восторге» от нашего «незабвенного» Маршала! Да если уж и говорить о распространении идеалов, то один такой наглядный пример принесет больше пользы, чем сотня лекций и переливаний из пустого в порожнее о «священных и неотъемлемых правах и свободах»!

– Не обращайте на него внимания, – тихо шепнул Мисе склонившийся к ней профессор Ирум. – Он у нас всегда так шумит и радикальничает, но только за столом и на словах. А сам в своем Департаменте боится даже слово поперек начальнику сказать, это мне известно из верных рук.

– Я и не сомневаюсь, – тряхнув головой, Миса презрительно скривила губы. – Слишком много громких фраз.

Эмердис же и отец Ар-Каад пытались всех примирить. Это удалось лишь после того, как еще раз разлили вино и отче прогудел басом тост «за мир в сердцах человеческих и братское согласие». Звенькнул хрусталь, задвигались тарелки, замелькали ложки и вилки, заработали челюсти и зубы, – и мир с братским согласием быстро воцарился за столом. И разговоры потекли уже более спокойные.