Ковчег Могущества - Ольга Крючкова

В центре зала, отделанном искусной мозаикой из белых, голубых и розовых лотосов, расположилась группа сановников, неспешно обсуждающих государственные дела.

Неожиданно со стороны отдаленных покоев послышались звон систр[25] и бряцание оружия. Спустя несколько мгновений в зал, в окружении охраны, слуги внесли паланкины, в которых восседали фараон Аменхотеп, царица Тея, их сыновья Тутмос и Эхнотеп, дочери Сатамон и Бакетамон[26]. Никого из присутствующих сия процессия не удивила: солнцеподобное семейство ежедневно, именно в это время суток, отправлялось в храм Хепри-Ра-Атума для совершения вечернего бдения.

Царедворцы дружно пали ниц, ведь многие из них зачастую специально дожидались появления божественной четы, чтобы лишний раз выказать коленопреклонением всецелую свою преданность и безграничное почтение.

Если Тея хотя бы бросила беглый взгляд на распластавшуюся на мозаичном полу толпу подданных, то Аменхотеп, утомленный государственными заботами, не удостоил их даже этого. Он лишь слегка кивнул своему преданному чати Хану, приказав тем самым следовать к дворцовым воротам через центральную галерею.

Минутами позже пышная процессия, состоявшая из множества паланкинов и плотно окруженная телохранителями гвардии Мефри[27], покинула дворец и свернула на дорогу, ведущую к храму Солнца.

В храме Солнца поклонялись сразу трём его ипостасям: Хепри – утреннему солнцу, олицетворением которого служил священный жук-скарабей, богу Ра – дневному небесному светилу и, наконец, аналогу заката демиургу Атуму – творцу всего живого на земле и прародителю самого Ра. Дорога к храму пролегала по тенистой аллее, окруженной с обеих сторон рослыми акациями, поэтому на протяжении всего пути членов божественного семейства сопровождал приятный аромат бледно-лимонных цветков этих чудесных растений. Даже когда процессия свернула на выложенную тёмно-красным гранитом дорожку, ведущую к храму, всех её участников ещё продолжали преследовать нежные акациевые флюиды…

Тутмос выглянул из своего паланкина, пытаясь разглядеть Камоса, шествовавшего в рядах особо приближенных к фараону царедворцев. Когда взгляды друзей встретились, молодой сегер изобразил притворный тяжелый вздох, намекая тем самым, что необходимости вечерней молитвы в храме он предпочел бы сейчас заведение Рафии и объятия юных прелестниц.

Понимающе улыбнувшись, Тутмос всё же попытался сосредоточиться на предстоящем священном бдении, но, увы, тщетно. Его мысли витали далеко отсюда… «В конце концов, – успокоил он свою совесть, – я и без того ежевечерне сопровождаю отца в храм Солнца, где изо дня в день наблюдаю одно и то же действо».

В этот момент процессия достигла храмовых ворот.

Пространство храма было ориентировано с запада на восток, а само здание – окружено стеной с воротами в виде пилона. Венчавшие его башни радовали взгляд обилием мачт и флагов с изображением солнечных дисков с отходящими от них лучами, имеющими вид многочисленных рук. Сразу за пилоном располагался колонный зал с отделанной листами тончайшего золота статуей Атума. По обеим сторонам от входа в храм высились статуи покойного фараона Тутмоса IV и ныне здравствующего Аменхотепа III.

Служение в храме происходило трижды в день: на рассвете, в полдень и – силами жрецов – на закате, когда прибывала семья фараона.

Солнцеподобные отпрыски, покинув свои паланкины, заняли надлежащие им места на специальной площадке перед статуями Ра и Атума. Хепри, восходящее солнце-скарабей, изображено было на храмовых росписях позади статуй богов, высеченных из бежевого и розового травертина. Из-за склона розовой горы, цвет которой символизировал одновременно и цвет зари, и цвет горной вершины, выплывала искусно выписанная художниками небесная барка вечности – лодка, в которой, согласно священным писаниям, Ра каждодневно перевозит солнечный диск с одного берега на другой. Над баркой парило новорожденное солнце – стилизованный бордовый диск с изображенной внутри головой барана, который катил по небу жук-скарабей Хепри. Навстречу восходящему светилу раскрывал лепестки лотос, священный павиан[28], приветствуя новый день, издавал ликующий крик…

…Солнце по воле Атума уходило на ночной покой. Последние лучи света робко проникали через специальное отверстие, расположенное над статуями Ра-Атума. Затем световой поток набрал силу, устремившись прямо на алтарь, на котором лежали овощи, фрукты, птица, цветы, заранее приготовленные жрецами храма.

Лучи заходившего солнца озарили голову демиурга, увенчанную клафтом с уреей. Золотой священный анх, олицетворявший вечность, расположенный над уреей переливался отражённым светом…

Аменхотеп, сжимая в правой руке кадильницу с благовониями, приблизился к алтарю. В такие моменты он особенно остро ощущал своё божественное предназначение: его переполняли безмерная гордость и осознание того, что этот всесильный и почитаемый соотечественниками демиург, творец всего сущего на древней египетской земле Та-Кемет, – его прародитель.

Тея и её дочери взяли в руки систры – бубенцы в виде металлических ободков – и принялись заученно бряцать ими в такт музыке (музыканты, расположившиеся в специально отведенной для них нише, сразу по прибытии солнцеподобного семейства заиграли на арфах, флейтах и лютнях).

Главная храмовая певица Тахем-эн-Мут, приблизившись к изваянию Атума, встала рядом с фараоном и бросила на него вопросительный взгляд. И стоило только Аменхотепу несколько раз качнуть кадильницей, как аромат экзотических благовоний тотчас распространился по храмовому залу.

– О, Атум, давший нам жизнь! – произнесла нараспев Тахем-эн-Мут, и жёны советников, во главе с Теей и её дочерьми, дружно подхватили текст молитвы в такт музыке: – Ты прекрасен и велик, блестящ и высок над каждой страной! Твои лучи ласкают землю…

И тут же по залу храма разнесся зычный голос фараона:

– Я – Атум, существующий и единый. Я – Ра в его первом восходе. Я – великий бог, создавший себя сам. Я был вчера; я знаю завтрашний день.

Женщины ещё энергичнее затрясли систрами в такт священной музыке, а жрецы и мужчины-придворные, увидев в правящем фараоне чудесное перевоплощение в могущественного демиурга, пали перед Аменхотепом ниц.

Спустя какое-то время к Аменхотепу приблизился Ранеб – Верховный жрец храма и всего Инебу-Хеджа.

– Прошу вас, о наше солнце, проследовать за мной, дабы ещё более умилостивить Атума, – тихо, но многозначительно произнес он.

Аменхотеп невольно вздрогнул. В последнее время ему всё чаще казалось, что от Ранеба исходит пусть скрытая, но всё же вполне ощутимая угроза… Однако разве можно на основании одних только внутренних ощущений и ничем не подкрепленных подозрений упрекнуть либо обвинить Верховного жреца в чем-либо?..