Раздумья Атланта - Алексей Корепанов

– Результаты экспертизы вашего текста, – несколько удивленно ответил Вадим Юрьевич. – Или я не туда попал? Это двадцать три-пятнадцать-ноль девять?

– Извините, Вадим Юрьевич, – смущенно отозвался я. – Я просто еще не совсем проснулся. Сейчас я к вам приеду.

Прежде чем отправиться к эксперту, я позвонил Алене, а затем Людмиле. Алена еще спала, как сообщила мне ее мама, а ночь провела плохо, часто просыпалась от боли. Людмила была немногословна и холодна и посоветовала мне не лезть со своей фальшивой заботливостью. Из чего я заключил, что опасность пока миновала. Никакой радости мне эти разговоры не доставили, и душа моя была как утопленник на дне реки с привязанным кем-то к ногам камнем…

Вадим Юрьевич вновь, как и в прошлый раз, приступил разыгравшегося в прихожей бульдога и провел меня в кабинет. Кабинет у него был солидный, оборудованный словно по описаниям из книг о прошлых веках – с застекленными шкафами темного дерева от пола до потолка, забитыми книгами; с креслами и обширным письменным столом с антикварного вида лампой и каменными статуэтками; с тяжелыми черными шторами, закрывающими окно, и мрачного вида картиной на стене, изображающей, по-моему, что-то вроде Страшного Суда; в интерьер не вписывалась, пожалуй, только портативная пишущая электромашинка «Ятрань» на тумбочке у окна. Блюдо я заметил сразу

– оно находилось на столе, увенчивая собой стопку книг, окруженную исписанными листами бумаги.

– Садитесь, Андрей. – Вадим Юрьевич указал на кресло, собрал со стола эти исписанные листы и сел в кресло напротив. – Хотите кофе?

Я отрицательно качнул головой и нетерпеливо подался к нему. Эксперт перебрал листы, взглянул на меня и неожиданно улыбнулся широкой улыбкой ковбоя и шерифа.

– Могу вас поздравить, Андрей. Моя предыдущая оценка раритета оказалась несколько поспешной. Мы имеем дело именно с раритетом. Даже не прибегая к лабораторному исследованию, из анализа текста можно с очень высокой степенью вероятности предположить, что возраст блюда никак не менее трех тысяч лет. Истинного блюда, а не той оболочки, под которой скрыт его первоначальный облик. Да, не менее трех тысяч лет, – повторил Вадим Юрьевич, с удовольствием глядя на меня. – Можете сами убедиться; сейчас я вам покажу ближневосточные источники, а потом сравним с египетскими сообщениями.

Он потянулся было к книгам на столе, но я остановил его.

– Вадим Юрьевич, я не сомневаюсь в вашей правоте. Меня интересует текст. Что там написано?

Эксперт не добрался до книг и вновь повернулся ко мне. У него было несколько изумленное лицо, но потом он улыбнулся и притронулся ладонью ко лбу.

– Ах, да, вы ведь специалист в несколько иной сфере. Видите ли, Андрей… – Он пошевелил пальцами и задумчиво прищурился, глядя на пол; у меня возникло впечатление, что он размышляет, как бы объяснить мне что-то в доступной форме. – Может быть, сравнение будет неудачным, но мне извинительно – в компьютерном деле я не профессионал. Вот, допустим, залезу я в какую-нибудь вашу компьютерную программу, да? И ведь, наверное, ничего в ней не пойму, не зная других программ. Вроде бы каждый знак в отдельности понятен, а если все в целом взять – какая-то абракадабра получится. Какой-нибудь «зеленый снег свистит беззвучным ухом». Да?

– Ну почему же… – начал я, но Вадим Юрьевич не дал мне пуститься в объяснения.

– Это я просто к примеру, Андрей. Возможно, пример неудачный. Я к тому, что если дать вам сейчас мой перевод надписи на вашем блюде, дословный перевод, то получится именно «беззвучно свистящий глазом зеленый снег».

– Ухом, – машинально вставил я.

– Ну да, ухом, глазом – какая разница! – Вадим Юрьевич махнул рукой.

– Чтобы понять смысл, нужно, как минимум, во-первых, владеть информацией о сходных текстах из других источников – я не говорю «аналогичных», я говорю «приблизительно сходных»! Во-вторых, разбираться в оттенках значения того или иного слова – «парк осенний гол» и «забили третий гол». В-третьих, иметь представление о символике слов и словосочетаний, знать, что именно в каждом случае подразумевается. То есть понимать их истинное значение. Представьте, что вы иностранец и вам попался текст с такими, скажем, оборотами: «валять дурака»; «дело в шляпе»; «вешать лапшу на уши»… Поймете ли вы, иностранец, абсолютно незнакомый с русским языком, подлинное значение этих выражений, даже если будете пользоваться словарем? Вы переведете дословно – и останетесь в недоумении, причем здесь лапша на ушах.

А теперь представьте, – увлеченно продолжал Вадим Юрьевич, – что вы имеете дело не с элементарным текстом типа «мама мыла раму», а с текстом литературным, с ритмической прозой на грани поэзии, изобилующей метафорами, аллегориями и, возможно, гиперболами… А речь идет именно о таком тексте. – Он кивнул на блюдо. – Смог бы понять древний грек, о чем говорит, например, Пастернак, попадись этому греку для перевода ну хотя бы такие строки: «Пути себе расчистив, на жизнь мою с холма сквозь желтый ужас листьев уставилась зима»? Да наш грек с ума бы сошел от этого «желтого ужаса»! А Хлебников? «Они в голубое летеж, они в голубое летуры. Окутаны вещею грустью, летят к доразумному устью, нетурные крылья, грезурные рты! Незурные крылья, нетурные рты!» Что поймет здесь наш переводчик?

Я решил промолчать, поскольку вопрос, по-моему, был чисто риторическим.

– А возьмем хрестоматийный пример. Как вы думаете, Андрей, какое понятие кроется за вот такими словами: «метатель огня вьюги ведьмы луны коня корабельных сараев»?

Я пожал плечами. Для меня это действительно было «зеленым снегом, свистящим молчаливым ухом».

– Воин! – Вадим Юрьевич поднял палец. – Цепочка этих слов обозначает воина, бойца. Это древнескандинавский многоступенчатый кеннинг. Если знаешь, разобраться нетрудно: конь корабельных сараев – корабль; луна корабля – щит; ведьма щита – копье; вьюга копий – что? Битва. Огонь битвы

– меч, а метатель меча – воин. Все очень просто. Но без чутья, без нюха тут никак не обойтись. И это будет мое «в-четвертых»… Ваш текст, Андрей, можно пересказать, как говорится, своими словами, можно изложить его смысл, потому что взятый сам по себе он вам ничего не скажет. Это похлеще «зеленого снега».

– Так мне именно это и нужно, Вадим Юрьевич! Именно смысл и нужен.

Эксперт положил листки на пол возле меня, откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди.

– Тогда позвольте еще немного общих положений. Как мы недавно узнали, существует весьма и весьма древняя теория, именуемая Учением трех мудрецов Джавайи о великом равновесии. Тексты обнаружены два года назад в Северной Африке. Согласно этому учению наша Вселенная является не единственной данностью, а просто последним на настоящий момент звеном в цепи предшествующих вселенных. Она устойчива исключительно благодаря тому, что в ней поддерживается абсолютное равновесие двух противоположностей, того, что мудрецы Джавайи обозначают, как «ран» и «хак». Эти понятия в самом общем смысле соответствуют нашим категориям Добра и Зла. Разумеется, я излагаю не само учение, а даю несколько отвлеченную и крайне упрощенную схему. «Рак» и «хак» распределены во Вселенной, конечно же, неравномерно, не так, как полосы на арбузе или красная и синяя полусферы детского мяча; они перемешаны, они вообще не существуют, так сказать, в чистом виде. Вселенная – это смесь «ран» и «хак»; по весу они равны друг другу. И пока это равенство соблюдается, Вселенная, балансируя на канате, сохраняет равновесие и может существовать. Если же «хак» начинает перевешивать, Вселенная, условно говоря, дает крен, соскальзывает с каната и падает, пополняя собой средоточие предшествующих миров, в которых царит абсолютное Зло, поскольку Добро после падения полностью уничтожается Злом… Так утверждают мудрецы Джавайи.