Истинная жизнь Себастьяна Найта - Владимир Набоков

В последнюю нашу встречу Себастьян, между прочим, упомянул своего как бы секретаря, которого он между 1930 и 1934 годами время от времени нанимал. Как многие писатели в прошлом и весьма немногие в настоящем (или мы просто не осведомлены о тех, кто не проявляет здоровой напористости в устройстве своих дел), Себастьян был до смешного беспомощным в деловых вопросах, и уж коли находил себе советчика (который мог оказаться мошенником или болваном — или и тем и другим), то с великим облегчением сдавался ему на милость. Полюбопытствуй я случайно, вполне ли он уверен, что Имярек, ныне вершащий его дела, не является попросту навязчивым старым прохвостом, он бы поспешно сменил тему — так его ужасала мысль, что разоблачение чьей-то плутовской сути может принудить его празднолюбие к каким-то действиям. Словом, он считал, что пусть лучше у него будет самый плохой помощник, чем никакого, и способен был убедить и себя и других, что вполне доволен своим выбором. Говоря так, я хотел бы совершенно ясно заявить, что с юридической точки зрения мои слова диффамацией не являются, а имя, которое я сейчас упомяну, в этом абзаце не фигурирует.

От г-на Гудмэна мне нужны были не столько рассказы о последних годах жизни Себастьяна — в этом я покамест не нуждался, поскольку хотел идти по следу его жизни последовательно, не забегая вперед, — сколько его соображения о том, с какими людьми, знавшими Себастьяна после Кембриджа, мне необходимо повидаться.

Вот почему первого марта 1936 года я нанес визит г-ну Гудмэну в его конторе на Флит-стрит в Лондоне. Позволю себе, однако, прежде, чем изложить наш разговор, немного отвлечься в сторону.

Я уже упоминал, что, разбирая оставшиеся после Себастьяна бумаги, обнаружил в них переписку с издателем по поводу одного из романов. Дело в том, что в «Граненой оправе» (1925), первой книге Себастьяна, один из второстепенных персонажей представлял собой крайне смешную и жестокую карикатуру ныне здравствующего писателя, которого Себастьян счел нужным посечь. Издатель, понятно, сразу же опознал прообраз и почувствовал себя до того неуютно, что посоветовал Себастьяну изменить весь кусок, от чего тот наотрез отказался, заявив под конец, что издаст книгу в другом месте — что в итоге и сделал.

«Вас, кажется, удивляет, — писал он в одном из этих писем, — с какой это стати я, начинающий автор (так выразились Вы, хоть и не по адресу, ибо тот, для кого это определение справедливо, навек останется начинающим, другие же, вроде меня, расцветают сразу), — Вас удивляет, повторяю (не пускаясь, однако, в извинения за эти прустианские скобки{26}), что мне за охота взять славненького, розовенького, фарфорового современника (ведь Икс и впрямь похож на одну из тех дешевых фарфоровых вещиц, чей вид на ярмарке так и манит предаться звонкой истребительной вакханалии) да и ахнуть его с башни моей прозы в канаву. Вы пишете, что он повсеместно прославлен, что в Германии он так же нарасхват, как на родине, что один его старый рассказ только что попал в «Современные шедевры», что его вместе с Игреком и Зетом рассматривают в ряду ведущих писателей «послевоенного поколения» и, наконец — а может быть, и в первую очередь, — что он опасен как критик. Вы, похоже, намекаете, что всем нам следует хранить черную тайну его успеха, то бишь проезд во втором классе по билету третьего или, если такого сравнения недостаточно, потворство вкусам худшей части читателей — не тех, кто упиваются детективами, благослови, Боже, их чистые души, а тех, кто раскупят последнюю пошлятину, если она сляпана в «современном духе» с приправой Фрейда, или «потока сознания», или уж не знаю чего, но не понимают и не поймут, что эти премилые нынешние циники — попросту племянницы Марии Корелли{27} и племянники старой миссис Гранди{28}. Почему мы должны оберегать эти постыдные секреты? Что за масонский союз во славу убожества или, вернее, без-божества? Долой подложных божков! А Вы мне заявляете вдруг, что моя «литературная карьера» с самого начала непоправимо пострадает из-за нападок на знаменитого и влиятельного писателя. Даже если литературные карьеры существуют, а я был бы дисквалифицирован лишь за то, что пустил своего коня галопом, то и тогда я бы отказался изменить хоть слово из написанного. Потому что, поверьте, никакое неотвратимое наказание не будет настолько суровым, чтобы заставить меня прекратить погоню за удовольствиями, особенно когда я их нахожу на юной и упругой груди Истины. Скажу по чести, немногое в жизни может сравниться с усладой сатиры, и мое удовольствие достигает сладчайшей вершины, стоит мне представить физиономию нашего пустозвона, когда он прочтет (а он прочтет) упомянутый кусок и не хуже нас с вами увидит, что это правда. Хочу добавить, что коль скоро мне удалось передать не только внутренний мир Икса (а это не более чем станция подземки в час наибольшей толчеи), но и выкрутасы его манер и речи, я решительно отметаю предположение, что он, да и любой другой читатель, отыщет хоть каплю вульгарности в отрывке, вызвавшем у Вас столько тревоги. Так что пусть это больше Вас не беспокоит: помните, вся ответственность, моральная и коммерческая, в случае, если вы из-за моего невинного томика действительно «нарветесь на неприятности», лежит на мне».

Приводя этот отрывок (ценный сам по себе, поскольку показывает Себастьяна в том светлом молодцеватом настроении, которое и позже подобием радуги пребывало поверх грозового мрака самых беспросветных его сочинений), я делаю это, чтобы уладить довольно щекотливый вопрос. Еще минута-другая — и г-н Гудмэн возникнет перед нами во плоти. Читателю уже известно, сколь бесповоротно я забраковал книгу этого джентльмена. Однако же во время нашего первого (и последнего) разговора я ничего не знал о его труде, если торопливую халтуру можно назвать трудом. Я обратился к г-ну Гудмэну без всякой предвзятости; теперь я полон ею, и это не может не влиять на мое описание. В то же время я не вижу способа изобразить свой визит, не упоминая, хотя бы столь же скупо, как в случае с кембриджским другом Себастьяна, повадок г-на Гудмэна, если не его внешности. Сумею ли я вовремя остановиться? Не высунется ли внезапно гудмэновская физиономия, к обоснованной досаде владельца, когда он будет читать эти строки? Я перечел письмо Себастьяна, и вывод мой таков: то, что по отношению к Иксу мог себе позволить он, мне в отношении г-на Гудмэна заказано. Там, где гений Себастьяна позволял ему быть блистательно-откровенным, я преуспею лишь в грубости. Стало быть, тут я ступаю на тонкий лед и должен, входя в кабинет г-на Гудмэна, делать осмотрительные шаги.

— Садитесь, прошу вас, — сказал он учтиво, указывая на кожаное кресло у своего стола. Он был на диво хорошо одет, хоть и с выраженным столоначальническим привкусом. Лицо его скрывает черная маска.

— Чем могу быть полезен? — продолжал он, глядя на меня в прорези маски и все еще держа мою визитную карточку.

До меня вдруг дошло, что моя фамилия ничего ему не говорит. Себастьян ведь и формально принял фамилию своей матери.

— Я сводный брат Себастьяна Найта, — сказал я. Наступило короткое молчание.

— Позвольте, — спросил г-н Гудмэн, — следует ли это понимать в том смысле, что вы имеете в виду Себастьяна Найта, известного писателя?

— Совершенно верно, — ответил я.

Большим и указательным перстами г-н Гудмэн стал поглаживать свое лицо… То есть, я хочу сказать, лицо под маской. Он поглаживал, поглаживал его сверху вниз, размышляя.

— Прошу меня извинить, — сказал он, — но вы уверены, что тут нет какого-то недоразумения?

— Никакого, — ответил я и возможно меньшим числом слов объяснил свое родство с Себастьяном.

— Ах, вот как? — сказал г-н Гудмэн, впадая во все большую задумчивость. — Право же, право же, мне это никогда не приходило в голову. Разумеется, я знал, что Найт родился и вырос в России. Но я как-то упустил эту подробность с фамилией. Да, теперь понимаю… Да, фамилия должна была быть русской… Его мать…

С минуту г-н Гудмэн барабанил тонкими белыми пальцами по бювару с промокательной бумагой, потом слабенько вздохнул.

— Ладно, сделанного не исправить, — заметил он. — Менять уже поздно… я имею в виду, — заторопился он, — жаль, что я раньше не вошел в этот предмет. Значит, вы его сводный брат? Счастлив познакомиться.

— Прежде всего, — сказал я, — мне бы хотелось уладить деловую сторону. Бумаги господина Найта, по крайней мере связанные с его литературной деятельностью, не в лучшем порядке, и я не совсем понимаю, как обстоят дела. Я еще не встречался с издателями, но знаю, что, по крайней мере, одной фирмы — той, что выпустила «Потешную гору», — больше не существует. Я подумал, что прежде, чем самому входить в эти вопросы, лучше обсудить их с вами.

— Совершенно верно, — сказал г-н Гудмэн. — Кстати, осведомлены ли вы, что я имею долю в двух книгах Найта — «Потешная гора» и «Стол находок»? Ввиду сказанного наиболее целесообразно было бы посвятить вас в некоторые детали — завтра утром я смогу выслать вам все эти сведения почтой, включая копию моего контракта с господином Найтом. Или мне следует называть его господин… — и, улыбаясь под своей маской, г-н Гудмэн попытался выговорить нашу простую русскую фамилию.