Тайны сталинской дипломатии. 1939-1941 - Михаил Семиряга

Переговоры 28 сентября, посвященные установлению на территории Польши границы государственных интересов СССР и Германии, начались по инициативе Германии, о чем Риббентроп сообщил Молотову 23 сентября. Причем он одобрил «русскую точку зрения о прохождении будущей границы по четырем рекам», включая и Писсу[81]. Об атмосфере, в которой проходили переговоры в Москве, свидетельствовал сам Риббентроп, заявивший, что в Кремле он «себя чувствовал как среди старых партайгеноссен»[82]. Эти и другие подобные факты подтверждают, что речь шла, по существу, о попытке Риббентропа представить фашистскую партию близкой по духу к коммунистической партии.

В принятом документе устанавливалась граница между государственными интересами обеих стран на территории Польши, хотя в германо-советском коммюнике от 22 сентября 1939 г. она еще именовалась «демаркационной линией между германской и советской армиями» и должна была проходить гораздо восточнее линии, согласованной 23 августа 1939 г., т. е. по рекам Нарев – Буг – Висла – Сан до ее истоков[83]. Далее отмечалось, что эта граница признается окончательной и будет устранено всякое вмешательство третьих держав в это решение, причем необходимое государственное переустройство стороны производят каждая в своей зоне (статьи II и III). Наконец, договаривающиеся стороны пришли к выводу, что это «переустройство станет надежным фундаментом для дальнейшего развития дружественных отношений между их народами» (статья IV)[84].

Небезынтересно заметить, что оба текста договора – на немецком и русском языках – были признаны аутентичными. Но при грамматическом толковании становится непонятным, почему в названии договора на немецком языке слово «дружба» поставлено после слова «граница», а в тексте на русском языке – наоборот. Действительно ли это объясняется различием в стилистике обоих языков или здесь скрывается политический смысл, т. е. что Сталин был более заинтересован в предложенной им «дружбе», чем Гитлер? Название документа, как справедливо указывается в тезисах Комиссии ученых СССР и ПНР «Канун и начало второй мировой войны», «фактически обеляло фашизм, деформировало классовые установки в общественном и индивидуальном сознании, имело тяжелые последствия как для Польши, так и для СССР…»[85].

В одном конфиденциальном и двух секретных протоколах, приложенных к договору от 28 сентября, были уточнены некоторые территориальные изменения в полосе от Балтийского до Черного моря. В частности, территория Литвы была включена в область государственных интересов СССР, а территория Люблинского воеводства и часть Варшавского отходили к сфере государственных интересов Германии. Стороны согласились в том, что они будут пресекать всякую агитацию польского населения, направленную против другой стороны[86].

Тогда же и в последующий период была достигнута договоренность о взаимном переселении из СССР лиц немецкой национальности и из области государственных интересов Германии – лиц украинской, белорусской и литовской национальностей[87]. В середине октября 1939 г. была создана советско-германская смешанная комиссия по переселению. С немецкой стороны ее возглавлял советник посольства Германии в СССР Ф. Твардовский, с советской – М. М. Литвинов. Ее первое заседание состоялось 21 октября 1939 г. в Москве[88]. Судя по отчету немецкой части комиссии, член советской части комиссии заместитель наркома внутренних дел комдив И. И. Масленников заявил на заседании 7 ноября 1939 г., что Советский Союз «не нуждается в состоятельных переселенцах белорусах и украинцах, а лишь в пролетариате и широких народных массах». Немцы сделали также вывод, что советская делегация «не интересуется судьбой евреев»[89].

В развитие идей договора 23 августа 1939 г. между Советским Союзом и Германией был заключен ряд новых соглашений экономического и торгово-кредитного характера. Здесь также не обошлось без конфиденциального протокола, в котором излагались условия предоставления кредита[90]. При анализе заключенных тогда кредитных соглашений важно обратить внимание на довольно высокие процентные ставки, установленные Германией[91].

В рамках кредитного соглашения от 19 августа 1939 г. к 22 июня 1941 г. СССР поставил Германии товаров на сумму более 142 млн. марок, а Германия – Советскому Союзу на сумму около 107 млн. марок, в том числе по военным заказам – на 721,6 тыс. марок из 58,4 млн. марок, предусмотренных кредитным соглашением.

По хозяйственному соглашению, подписанному 11 февраля 1940 г., стороны обязались дополнительно осуществить взаимные поставки на сумму 640–660 млн. марок каждая. Стоимость советских военных заказов должна была составить более 133 млн. марок. К 22 июня 1941 г. по этому соглашению Советский Союз поставил в Германию товаров на сумму 310,3 млн. марок, а Германия в СССР – на 287,6 млн. марок, в том числе по военным заказам – на 81,57 млн. марок. К 1 августа 1940 г. в Советский Союз были поставлены образцы военных самолетов, авиационного оборудования, артиллерийских орудий, зенитных пушек, среднего танка Т-III, различных видов стрелкового оружия, недостроенный крейсер «Лютцов».

Важно отметить, что тогда же стороны подписали и секретный протокол, который закреплял согласие советских организаций перепродать фирмам Германии с оплатой в иностранной валюте закупленные в третьих странах металлы и другие товары[92].

10 января 1941 г. было заключено соглашение о взаимных поставках товаров на сумму 620–640 млн. марок, в том числе более чем на 141 млн. марок по советским военным заказам. По этому соглашению к 22 июня 1941 г. СССР поставил Германии товаров на 185,3 млн. марок, а Германия Советскому Союзу – на 14,8 млн. марок, в том числе по военным заказам – на 210,7 тыс. марок[93].

В течение года после подписанного 11 февраля 1940 г. хозяйственного соглашения с Германией СССР обязывался поставить ей 1 млн. т зерна, 900 тыс. т сырой нефти, 100 тыс. т хлопка, 500 тыс. т фосфатов, 100 тыс. т хрома, 500 тыс. т железной руды, 2 400 кг платины, лес, каучук и др.[94] К началу Великой Отечественной войны Германия рассчиталась с Советским Союзом за поставки лишь на 50–60%[95].

Шнурре, который вел с советскими представителями все экономические переговоры после 23 августа 1939 г., в докладе своему шефу Риббентропу отмечал, что советские поставки имеют важное значение для германского военного производства и ведения войны[96]. Но одновременно он сообщал, что его «партнеры по переговорам в своей армяно-кавказской манере (намек на Микояна. – М. С.) пытаются использовать возникающие вопросы для того, чтобы приобрести нужные им преимущества». С целью давления на советскую сторону Шнурре предложил использовать тогда еще нерешенный вопрос об окончательном определении границы на литовском участке[97].

В своем инструктивном письме от 11 января 1941 г., направленном всем германским представительствам за рубежом, кроме Москвы, один из влиятельных чиновников министерства иностранных дел Риттер предлагал через все средства массовой информации и в беседах с официальными лицами обращать внимание на важное значение новых экономических соглашений, заключенных с Советским Союзом. Аргументация при этом была следующей: благодаря соглашениям окончательно устраняется английская блокада и Германия в состоянии развивать свою военную экономику даже без советских поставок, хотя некоторые виды сырья и продовольствия имеют для нее особое значение; Советский Союз выполнил все свои обязательства перед Германией, а по некоторым видам даже перевыполнил; Англии и США не удастся нарушить политическую дружбу и экономическое сотрудничество СССР и Германии[98].

Как утверждает Черчилль, начальник экономического отдела верховного командования вермахта (ОКВ) генерал Г. Томас впоследствии писал, что «русские выполняли свои поставки до самого кануна нападения и в последние дни доставка каучука с Дальнего Востока производилась русскими курьерскими поездами»[99].

Другие советско-германские договоренности, в том числе и те, которые затрагивали правовые проблемы, как, например, договор о пограничных правовых отношениях от 31 августа 1940 г.[100], по своей сути также были противоправными, ибо они, как и предыдущие, кроме торгово-экономических, основывались на насилии в отношении третьих стран.

Некоторые авторы и поныне считают, что секретные протоколы, принятые 23 августа и 28 сентября, не составляют определенную целостность с подписанными тогда же договорами, а посему не могут превращать эти договоры в недействительные с самого начала. Для такого превращения требуется оговорка либо в самих договорах, либо в секретных протоколах, и утверждается, будто таких оговорок не существует[101].