Убийство под Темзой - Любенко Иван Иванович

– Ну да. Он входит в попечительский совет Лондонского института, где читал лекции профессор.

– Что же вы раньше мне об этом не поведали?

– А вы и не спрашивали.

– Тогда нам нужен кэб.

– На этот раз предлагаю воспользоваться подземкой. Так будет и дешевле, и быстрее, но потом всё равно придётся нанимать коляску.

До ближайшей станции паровой подземной железной дороги друзья добрались пешком.

Купив в кассе билеты в вагон II класса, Ардашев и Аткинсон спустились по каменной лестнице. Контролёр проверил билеты и указал на платформу, куда должен был прибыть состав. Красная стрелка на стене сообщала о направлении движения поезда. Ардашев, впервые увидевший метрополитен, с интересом смотрел по сторонам. Посередине тоннеля проходили два пути и составы беспрепятственно двигались в обоих направлениях. Дым, гарь и пар, идущие от паровозов, частично уходили вверх, благодаря своеобразным вентиляционным шахтам, но большая их часть оседала на стены, пол и проникала в лёгкие лондонцев.

Вдоль платформы высились чугунные столбы с кованными узорами под потолком. На одном из них висели круглые часы. Поезда шли от Паддингтона до Фарингдон-стрит и обратно через Юстон и Кингс-Кросс и приходили через каждые пять минут. Внутреннее пространство станции освещалось электрическими лампами, упрятанными в стеклянные плафоны.

Раздался длинный гудок, и показался локомотив, тянувший за собой восемь вагонов. Он летел на полной скорости и, выпустив пар, вдруг замер, точно приклеился к рельсам. Такая внезапная остановка стала возможной, благодаря специальной системе тормозов, разработанной для метрополитена. Белые буквы на паровозе сообщали о конечной станции данной линии. Захлопали двери. Людская толпа рекой хлынула на платформу. Ардашев замешкался, уступая дорогу дамам.

– Поторопитесь, капитан, – предупредил Аткинсон. – Поезд стоит недолго. Нужно успеть зайти в вагон.

Паровоз тронулся и, набирая ход, понёсся по тоннелю. Вагон освещался слабо. Женщины и мужчины восседали на оббитых кожей скамьях, установленных вдоль вагона. Сильная половина человечества, невзирая на присутствие слабого пола и задраенные окна, невозмутимо дымила трубками и сигарками. За порядком следил кондуктор, выкрикивающий на остановках названия станций.

Когда локомотив, подрагивая на стрелках, остановился, Роберт поднялся и вернул билет кондуктору. Его примеру последовал и Клим. Захлопали двери вагонов. Народ устремился к выходу.

Выбравшись по лестнице на свет Божий, Аткинсон спросил:

– Как вам путешествие?

– Необычно, но на свежем воздухе дышится легче и даже уличный запах конского навоза – ничто по сравнению с душной гарью метрополитена.

– Это лишь первое впечатление. В будущем многое может изменится. Технический прогресс не стоит на месте. Изначально метрополитен строился открытым способом. Вырывали траншею глубиной до десяти ярдов. На дно укладывали рельсы, воздвигали стены и кирпичные своды. Сверху всё засыпали землёй. Фактически подземка пролегает в четырёх футах от поверхности дорожного полотна. Инженеры спроектировали движение составов с помощью сжатого воздуха. Но при строительстве выяснилось, что невозможно добиться стопроцентной герметизации тоннелей. От первоначального проекта отказались и вернулись к паровозной тяге. Правда, решили использовать локомотивы с паровыми машинами конденсаторного типа. Они используют отработанный пар. Но, как видите, это не особенно помогает. Дым и гарь обволакивают состав. Как бы там ни было, но открытие первой ветви подземки состоялось двадцать один год тому назад – за четыре года до моего рождения. С тех пор построили новые линии.

– Двумя годами раньше в России только отменили крепостное право, – грустно усмехнулся Ардашев.

– Знаете, я всё хотел у вас спросить: почему в России до сих пор нет парламента? Ведь самодержавие тормозит развитие прогресса, не так ли?

– Сложный вопрос, – вздохнул Ардашев. – Русский народ, как и власть, пока не готов к таким переменам. Вероятно, когда-то это и произойдёт, но только хотелось бы чтобы этот переход прошёл безболезненно для моей страны, без виселиц и погромов.

Навстречу двигалась странная процессия. Четырнадцать каторжников, скованных попарно, гремя кандалами, плелись под охраной вооружённого конвоя. Их головы были выбриты на арестантский манер, а на куртках виднелась цифра 14. Всё стало понятно, когда позади строя показался пятнадцатый арестант с плакатом, на котором было написано: «В театре-варьете Альгамра премьера! Мюзикл «14 дней тюремного заключения». Ждём!»

– Оригинально! – покачал головой русский студент. – И смело. Не могу представить подобный рекламный розыгрыш, где-нибудь на Невском проспекте в Санкт-Петербурге. Городовой немедленно бы всех задержал и доставил бы в участок.

– В этом и есть отличие либеральной формы правления от единовластия. Каждый гражданин имеет право на свободу самовыражения. Разрешено всё, что не запрещено законом. А законы принимает парламент, члены которого выбираются народом.

Клим не ответил. Он остановился рядом с уличной торговкой цветами.

– Мне нужно два букета, – сказал он. – На похороны.

– Живые или искусственные?

– Живые.

– Тогда возьмите белые лилии.

– Хорошо.

Студент расплатился и протянул другу один букет.

– Я заболтался и совсем не подумал о цветах, – виновато проронил Роберт.

– Не беда.

– Вот и кабриолет, – обрадовался Аткинсон. – Нам ехать минут десять, не больше.

На этот раз друзьям попался не двухколёсный кэб конструкции Чапмена, а четырёхколёсный брогам. По сути это была обычная одноконная коляска с откидным верхом для двоих человек и ко́злами кучера впереди. Неожиданно пошёл мелкий дождь, и кожаный полог экипажа пришёлся весьма кстати.

Глава 3

Взлом сейфа

Роберт оказался прав, и поездка заняла немного времени. Не стоило большого труда определить, какой из трёхэтажных особняков по улице Кенсигтон Парк Гаденс принадлежал покойному профессору. Катафалк с четвёркой лошадей, мирно переступающих с ноги на ногу, украшенных, фиолетовыми попонами и плюмажами стоял у дома номер семь, как и длинная вереница траурных карет. Несколько человек, прячась от дождя под зонтами, курили рядом с окнами. На козлах, запахнувшись в плащи и макинтоши, мокли кучеры в цилиндрах. Дверь была открыта. У входа пригорюнился плакальщик с посохом перевязанным траурным бантом. Его высокий цилиндр со свисающим до пояса чёрным шарфом, пояснял, что хоронят взрослого – на детских похоронах надевали белый шарф. Соболезнующие то входили в дом, то покидали его. Входной механический колокольчик с отвязанным шнуром молчал, а электрическим звонком на похоронах не пользовались. Двое молодых людей с траурными повязками из крепа, очевидно студенты, несли венок. За ними торопился фотограф с треногой и фотоаппаратом в чехле. Экипажи то и дело останавливались неподалёку, высаживая пассажиров. Пожилые дамы по старинке были облачены в чёрные плащи с капюшонами, а джентльмены, родившиеся, вероятно, ещё при Георге III, в дополнение к плащам, обвязали цилиндры траурными лентами.

Солнце спряталось за тучи. Пахло сыростью, угольной гарью и конским навозом.

Расплатившись с возницей, Ардашев и Аткинсон вошли в дом и сразу же сняли головные уборы. Верхнюю одежду приняла горничная и повесила в шкаф. Зеркала в передней были завешены. Заметив, что Клим обратил на это внимание, Роберт пояснил:

– В доме покойного у нас всегда закрывают зеркала. Это всё из-за страха увидеть мертвеца за спиной. Суеверия живучи.

Ардашев оглядел комнату. Полированный дубовый гроб с телом профессора стоял посередине. Окна были открыты. Вдова – привлекательная блондинка – хоть и носила траурный наряд (чёрную шляпку, украшенную такими же страусовыми перьями, вуаль, платье из бомбазина, отделанное крепом), но выглядела очаровательно. Тонкие и правильные черты лица, присущие аристократкам и стройная фигура не позволяли и помышлять, что после смерти мужа она останется без мужского внимания. С левой стороны её пышного бюста сияла брильянтовая брошь, выделявшаяся на фоне чёрного платья. Украшение представляло собой равносторонний треугольник из платины с брильянтами – по четыре на каждой стороне и одним по центру. Центральный камень свисал на едва заметной платиновой нитке. «А профессор-то баловал свою молодую цыпочку», – заключил Ардашев. Рядом с женой покойного с грустным лицом сидел мужчина лет сорока, вероятно родственник, то ли вдовы, то ли усопшего. Благодушный вид его лицу придавал широкий нос, большие добрые глаза, толстые, точно негритянские губы и живот, который уже нельзя было скрыть. «Судя по широкополой шляпе в его руках, чёрной сорочке, жилету и короткому сюртуку, он не просто исповедует вероучение квакеров, а, возможно, является их пастором, если, конечно, они у них есть», – предположил русский студент. – Этакий сельский английский священник». Подле него на стуле умостился молодой человек в сюртуке и очках, лет двадцати пяти. Его пышные курчавые каштановые волосы свидетельствовали о молодости, а умный взгляд из-под очков, покоившихся на прямом носу, говорил об образованности. Он искоса поглядывал на вдову, а она, поймав его взгляд, тотчас подносила к сухим глазам кружевной платочек с чёрной каймой. «Скорее всего, помощник профессора», – мысленно отметил незнакомца Ардашев.