Кунгош — птица бессмертия - Михаил Юхма

— Дядя Гриша! — успел крикнуть он. — К реке! Бегите к реке! А мы попробуем сбить их со следа!

Дядя Гриша и его товарищ бесшумно растворились в темноте. А Мулланур и Набиулла, нарочно громко хрипя и стуча сапогами, стали карабкаться вверх, в гору. Полицейские клюнули на приманку, кинулись за ними, без труда догнали и повели в участок. А там выяснилось, что схватили они совсем не тех людей, за которыми гнались.

На другой день Мулланур столкнулся во дворе с Дядей Гришей.

— Знаешь хоть, кому вы помогли-то? — спросил тот.

— Помогли людям, убегавшим от полиции. А больше нам ничего знать и не надо, — ответил Мулланур.

Ответ этот дяде Грише, видно, пришелся по душе. Через несколько дней он позвал его вместе с Набиуллой на тайную рабочую сходку.

Они слегка припозднились, — пришлось поблуждать немного по улицам, пока отыскали нужный дом. Когда вошли, сходка была уже в самом разгаре. Оратор — широкоплечий бритоголовый человек с умным, волевым лицом — показался Муллануру знакомым.

— Смотри, — шепнул ему Пабиулла. — Да ведь это же он!

— Кто — он?

— Тот самый, что убегал тогда вместо с дядей Гришей!

Это и в самом деле был он, теперь у Мулланура не было никаких сомнений. Рубя воздух сильной, мускулистой рукой, он говорил:

— Нет, товарищи, это не утопия, а вполне конкретная, ясная цель. И осуществить ее можем только мы, рабочие!

— Кто это? — вполголоса спросил Мулланур у дяди Гриши.

— Ямашев.

Мулланур давно уже слышал имя этого легендарного революционера. Его неустрапшмость и ловкость, его самоотверженность и преданность своему народу, яростная ненависть, с которой относились к нему царские жандармы, — все это разносилось стоустой молвой, то восторженной, то пугливой и робкой. Но кто бы ни произносил имя Хусаина Ямашева, друг ли, враг или просто любопытствующий обыватель, оно неизменно было окружено ореолом необыкновенности. И Мулланур привык представлять себе этого человека могучим богатырем вроде Али-батыра древних народных сказаний.

В жизни Хусаин оказался совсем другим: проще, обыкновеннее. Было в его облике что-то даже нарочито, подчеркнуто будничное: затрапезный полурасстегнутый пиджачок, из-под которого виднеется темная косоворотка… Разве так одеваются сказочные богатыри? Но глаза Хусаина блестели таким ясным умом, от всего его облика веяло такой силой, слова его дышали такой страстной убежденностью и верой в свою правоту, что ощущение необыкновенности при личном знакомстве с ним не только не пропадало, но даже, пожалуй, усиливалось.

Мулланур так жадно вглядывался в Хусаипа, так напряженно следил за его жестами, мимикой, за ежесекундно меняющимся выражением лица, что на первых порах даже не очень ясно уловил смысл его речи. Но постепенно он освоился, и смысл этот стал все отчетливее доходить до его сознания.

— Не либеральные болтуны, — уверенно говорил Хусаин, — а именно рабочий класс призван совершить революционный переворот и, сосредоточив в своих руках всю полноту политической власти…

— Рабочий класс? — прервал вдруг оратора топкий скрипучий голос. — Россия стонет под гнетом самодержавия. Самое большее, о чем мы можем мечтать, — это буржуазная революция, которая осуществит самые насущные демократические преобразования. А главной силой буржуазной революции может быть только буржуазия. Это же азбука марксизма!

— Неверно! — быстро обернулся Хусаин в сторону своего нежданного оппонента. — Вы погрязли в плену устарелых, отживших догм и понятий. Новые обстоятельства, новые условия рождают новую революционную стратегию. Уже началась буржуазная революция. Но главной силой ее будет пролетариат… в союзе с беднейшим крестьянством, — повернулся он в другую сторону, обращаясь, как видно, к какому-то другому участнику спора. — Пора понять, что только в ходе победоносной пролетарской революции, только так и не иначе, могут быть осуществлены все те демократические преобразования, о которых мы говорим…

Далеко не все понял тогда Мулланур в этом споре. Но главное понял: наконец-то в его жизни появился человек, который ясно видит не только цель, к которой надо стремиться, но и тот единственно верный путь, который приведет к этой светлой цели.

Но к великому огорчению, Хусаин, как видно, не склонен был привлекать мальчиков к подпольной работе. Во всяком случае, на первых порах. Он поручил им, как казалось тогда Муллануру, совсем простое и легкое дело. Предложил организовать среди учащихся литературный кружок.

Мулланур, хоть и мечтал о другом, более серьезном задании, с увлечением взялся за это дело. Собирались кружковцы по субботам, и поэтому свои сборища они решили назвать «Шимбе» — суббота. На занятия кружка приходили не только татарские юноши, но и башкиры, казахи.

Эти регулярные субботние встречи происходили у Габитовых. В их дом Мулланура ввел все тот же Хусаин Ямашев. Хозяйка дома была женщина удивительная. Во всяком случае, даже в интеллигентных татарских семьях тогда было немного таких. Начать с того, что она свободно говорила и читала на нескольких языках, великолепно знала литературу — не только русскую, но и европейскую. Но вся любовь ее сердца была отдана родной, национальной культуре. Она взяла себе за правило устраивать в своем гостеприимном доме встречи молодых людей с самыми выдающимися представителями татарской интеллигенции. Так, благодаря ей Мулланур и его друзья познакомились со всеми мало-мальски известными в то время татарскими поэтами и писателями: Гафури, Амирханом, Камалом… В другие вечера они наперебой сочиняла острые политические эпиграммы, звонкими молодыми голосами распевали «Марсельезу», революционные песни. Попробовали самостоятельно разыграть на домашней сцене несколько пьес — это были первые в ту пору театральные постановки на татарском языке.

Сперва все это было чем-то вроде веселого досуга, свободного, ни к чему не обязывающего, хотя и увлекательного времяпрепровождения. Но день ото дня их встречи становились все более серьезными и целеустремленными. Все чаще велись по вечерам жаркие политические споры. Все чаще появлялся на этих вечерах Хусаин Ямашев, осторожно, исподволь, то короткой репликой, то рассказанной к месту какой-нибудь историей направляя течение беседы в нужную сторону.

Мулланур, конечно, понимал, что Хусаин придает этим встречам определенное значение, вовсе не считает их веселой детской забавой. Но в глубине души он все-таки был слегка обижен на своего учителя. Он считал, что давно уже заслужил, чтобы ему поручили более ответственное, а главное, более опасное дело. Тем более что время было бурное: шла весна 1905 года.