Розы в кредит - Эльза Триоле

Уехать в Париж… Какой он, Париж? Она никогда там не была, в деревне немало людей, которые никогда там не бывали, хоть Париж и находился под боком, всего в шестидесяти километрах. Мартина еще ни разу не ходила в кино, не видела телевизора. Радио – другое дело, у мадам Донзер она постоянно включала радио, купаясь в музыке и упиваясь словами любви. Но появлялась мадам Донзер и с неумолимостью быстротечного времени выключала и музыку и слова любви. Внезапно наступала тишина, и это было так же неприятно, как если бы на вас неожиданно опрокинули ушат холодной воды, или если бы вы оступились, не заметив ступеньки, или если бы вас разбудили, когда вам снился очень приятный сон. Для Мартины эта музыка как бы покрывала лаком окружающее, все становилось красивым и гладким, как цветные картинки на глянцевой бумаге в иллюстрированных журналах. Мадам Донзер подписывалась на журнал модных причесок и покупала иногда журналы мод, где изображались очень красивые женщины и нейлон – на каждой странице: прозрачные туалеты, белье дневное, ночное; и вдруг – во всю страницу огромный глаз с длинными ресницами или рука с розовыми ногтями… Или грудь, поддерживаемая бюстгальтером, подчеркивавшим и оттенявшим ее красоту… На гладкой чистой глянцевой бумаге лица женщин, детали туалета – все было безупречно, без изъянов. А в обыденной жизни Мартине как раз бросались в глаза одни лишь изъяны. Вот и сейчас в лесу она видела листья, изъеденные червями, скользкие червивые грибы, кучки земли, ход, вырытый кротом, наполовину засохший ствол дерева, по которому уже постукивал дятел… Ей сразу же бросалось в глаза все больное, мертвое, гниющее. Природу никто не лакировал, она не на глянцевой бумаге, и Мартина не прощала ей этого! В комнате, где она жила с Сесилью, все стены были увешаны фотографиями кинозвезд, обнаженных красоток, которых обе девушки никогда не видели, но которыми страстно восхищались. Висели у них в комнате и вырванные из журналов страницы с изображением модной мебели, садового оборудования. Это был их идеальный, волшебный мир. Мартина перестала плакать, она пристально разглядывала в прорезы сандалий ногти на ногах, потом на руках… Ничего приемлемо. Если она уедет из деревни в Париж, то научится там делать массаж лица или станет маникюршей. Мартина невзлюбила парикмахерское ремесло, ей всегда поручалось мытье головы, а у деревенских хозяек такие грязные волосы. Все эти головы с волосами без блеска, пропитанными пылью, жиром, в перхоти… Деревенские женщины, наверно, мыли голову только перед тем, как делали перманент, и лишь в особых случаях между одним и другим перманентом. О чем же тут говорить! Сама Мартина мыла волосы предпочтительно дождевой водой, и они у нее были блестящие, как лак на новенькой машине; она носила гладкую прическу, хорошо обрисовывавшую ее круглую головку. Все в ней было аккуратно, гладко: прямой лоб с горизонтальной линией бровей, как будто старательно волосок за волоском – выведенных китайской тушью, а ресницы не слишком длинные, но густые, черные и веки как будто подведенные, хотя она этого никогда не делала. Все в ее лице было правильно и гармонично. А тело… Мадам Донзер не допускала, чтобы ее девочки надевали платье на «голое тело», как пишут в современных романах, поэтому Мартина и Сесиль носили под платьем белье и из кокетства нейлоновые нижние юбки с кружевами… Но что касается Мартины, то с таким же успехом можно было бы одевать бронзовую статую: ее груди, бедра, ягодицы отчетливо выделялись сквозь ткань. Иногда ей казалось, что она ничем не хуже всех этих американских красавиц с открыток и что Даниелю следовало бы на нее почаще поглядывать. «Мартина, как мне хотелось бы пропасть с тобой вдвоем в лесах»… И это все, что у нее было в жизни лично от него – ей. Только этим она могла скрасить свою жизнь, это – единственное, что было реальным в ее мечте. И, как все живое, оно уже начинало отцветать, увядать, превращаться в прах. Уж лучше было жить одним нетленным воображением – живой голос исчезает вместе с интонацией. А взгляд?… «Мартина, где ты, мы ждем!…» Прощально поднятая рука Даниеля… Если бы только ее не позвали. Так любящие вас люди, сами того не зная, губят ваше счастье…

Мартина углублялась в лес все дальше и дальше. Она шла к дубу, по-прежнему царственно возвышавшемуся надо всеми деревьями, тому самому дубу, под которым когда-то нашли Мартину-пропадавшую-в-лесах, крепко спавшую в таинственной лесной ночи. Она открыла глаза и протянула ручки к склонившемуся над ней незнакомцу, осветившему ее своим фонарем. Если бы только она могла уснуть сейчас и, проснувшись, увидеть склонившегося над ней Даниеля… Он сказал, что хотел бы пропасть с ней в лесах? Его руки… Мартина в полузабытьи под огромным дубом чувствовала, как руки Даниеля обнимают ее. Под глазами Мартины-синева… Стряхнув с себя дрему, она пустилась в обратный путь.

Вот и лачуга. Прислоненный к ветхим доскам велосипед все еще стоял там. Ребятишки исчезли. Мартина постояла, но так и не решилась постучать в дверь. Тем хуже! Она пошла дальше и вышла на шоссе. Машин было немного, люди отдыхали после завтрака, и жара еще не спала. Большая американская машина обогнала ее и проскочила мимо, как огромный черный кот. Потом показались те самые велосипедисты, что приставали к Мартине и Сесили на автобусной остановке.

– Эй, Мартина! Эй!

Поднялся галдеж. Франсуа, работавший подмастерьем у плотника, соскочил с велосипеда.

– Мартина, – сказал он, поравнявшись с ней, – не задавайся, подумаешь, что в тебе особенного…

– Ничего, – ответила Мартина, не сбавляя шагу, – но ты мне не нравишься.

Вся компания, медленно продвигаясь на велосипедах и проделывая на ходу акробатические упражнения, прыснула со смеху.

– Неудавшийся Дон-Жуан! – орали они. – Рыцарь печального образа! Мартина! А я? Я тебе нравлюсь? А я? Мадемуазель-пропадавшая-в-лесах ждет очарованного принца! Королева каникул пропадает в лесах, одна-одинешенька!

Грузовик, шедший навстречу, и машина, нагонявшая сзади, заставили велосипедистов увеличить скорость, а Мартина, перепрыгнув через придорожную канаву, скрылась в кустарнике. До чего же эти мальчики надоедливы, она им сказала правду: никто из них ей не нравился. Пока Мартина в густом кустарнике, им ее не видно, но вдруг они поджидают на дороге… Лучше пройти задворками, позади ресторана, что выходит на шоссе. Ресторан этот славится своей кухней, в справочнике «Гид Мишлен» против него стоят три звездочки: «Цыплята с эстрагоном» и прочие чудеса.

Мартина вышла как раз к решетчатой изгороди, по которой вились маленькие красные и палевые розочки, их было так много, что за ними не видно было листьев. Мартина могла спокойно стать у изгороди и смотреть сквозь нее, как в замочную скважину.

Она увидела сад, в тени деревьев людей за столиками газон, посреди газона огромные вазы с гортензиями, дорожки, выложенные плитками, и всюду ниспадающие заросли пышных роз. Особенно отчетливо Мартина видела ближайший столик: одни только мужчины… расстегнутые рубашки, загорелые груди, образки на цепочках, фланелевые штаны… Совсем рядом холеная рука, играющая зажигалкой, и на ней часы-браслет, плоские, как золотая монета. Бамбуковые стулья уже отодвинуты от стола… Подошла, постукивая каблуками, продавщица сигарет с подносом, подвязанным на лентах к шее. Официант подкатил стол на колесиках с разложенными на нем пирожными. Мартина внезапно почувствовала голод, ведь она с утра ничего не ела! Длинные ряды пирожных с персиками, с земляникой, слоеный пирог-наполеон, толстый, как библия. «Дайте мне земляники… нет, без сливок… только кофе… Мороженое…» Официант удалился, увозя столик с отвергнутыми пирожными по голубоватым плиткам, обрамленным низкой подстриженной травой. Все вместе взятое походило на одну из тех картинок, которые Мартина вырезала из журналов: аккуратное, глянцевое, без изъяна… Мартина проскользнула вдоль изгороди, мимо ниспадающих зарослей пышных роз.

На шоссе машины шли теперь в обоих направлениях: пойдешь по обочине – раздавят за милую душу… Мартина сделала большой крюк и вернулась поздно, страшно голодная.

Уже четыре часа. Мадам Донзер и Сесиль приготовляли в кухне земляничный пирог. Если мама Донзер без особого повода начинала печь пироги, это всегда означало, что она чем-то взволнована. Так оно было, по-видимому, и сейчас. Мартина заметила, что у обеих, и у мамы Донзер и у Сесили, заплаканные глаза, а между тем обе они возбужденно смеялись. Мартина тотчас же забыла о своем голоде.

– Что у вас происходит? Что случилось?

Мама Донзер продолжала хлопотать, ничего не отвечая, а Сесиль, вся залившись краской, сказала;

– Мама выходит замуж.

Мартина прижала руки к груди:

– Бог ты мой! – закричала она. – Что же с нами будет?

Она упала на стул и разрыдалась.

– Ну, и наградил меня господь-бог дочками! Только кончила реветь одна, начинает другая! – Мадам Донзер оставила, наконец, тесто, которое она все время раскатывала. – Можно подумать, что действительно стряслось какое-то несчастье!