Иль Мактуб. Судьба Эмира - Ульяна Соболева

её на палубе, всё внутри меня взорвалось. Моя кровь кипела, каждый нерв был натянут как струна. Шесть месяцев назад. А кажется, что это было вчера. Я помню каждый момент, каждую деталь. Вика лежала на холодных досках палубы, её тело было словно у сломанной куклы, кожа — белая, как мел. Её волосы, когда-то такие живые, теперь были спутанными и грязными прядями, липнувшими к лицу, испачканными в крови. Я наклонился, не веря своим глазам, и увидел, что её дыхание еле слышно. Внутри меня всё сжалось от боли и ярости.

«Мы все сделаем сами, господин. Не беспокойтесь, мы привезем девушку.

- Я лично хочу ее забрать, Бану. Лично!»

И я нашел…Рыскал по палубе как безумный и нашел. Скольких до этого отправил к аллаху плевать!

Шум волн, крики людей вокруг — всё это было где-то далеко. В этот момент существовали только мы двое. Я почувствовал, как внутри меня вспыхивает ярость, тёмная и неуправляемая. Мухаммад... Этот ублюдок. Из-за этой мрази. Я сжал кулаки так, что ногти впились в ладони, оставляя глубокие следы, но я не чувствовал боли. Вся моя боль была сосредоточена в сердце, в той безумной агонии, которая разрывала меня на части, когда я смотрел на неё, такую хрупкую и потерянную. На голове сбоку рана…я дергаюсь всем телом, когда на меня накатывает паника.

Я взял её на руки. Она была лёгкой, как перо, как будто из неё высосали всю жизнь. Но я знал, что она жива. И это было главным. Вика — моя жизнь, мой воздух, и я никогда не позволю никому отнять её у меня. Никогда. Я слишком долго не верил в нее, в нас. Я был слепым идиотом.

Нес её на руках, и каждый шаг отдавался гулом в моей голове. Адреналин бурлил в крови, каждое движение было пропитано ненавистью и желанием защитить её любой ценой. Я бросился к вертолёту, который ждал нас на краю палубы, и кричал пилоту, чтобы он взлетал немедленно. Время шло слишком медленно. Каждый удар сердца отдавался оглушающим эхом в моих ушах. Каждая секунда тянулась, как вечность.

Когда мы прибыли в больницу, врачи сразу же подбежали к нам, схватили её из моих рук, но я не мог оставить её. Они пытались оттолкнуть меня, увести, но я держал её руку, пока меня не заставили отпустить. Я помню, как врачи кричали что-то друг другу, как они бросались к аппаратам, подключали её к жизнеобеспечению. Я стоял в стороне, чувствуя, как внутри всё разрывается на части. Врачи сделали всё, что могли. Они работали слаженно, быстро, но всё равно казалось, что они двигаются слишком медленно. Я хотел кричать на них, заставить двигаться быстрее, но понимал, что это не поможет. Я не знал, что ещё делать. Я просто стоял, сжав кулаки, чувствуя, как ярость и беспомощность душат меня.

***

Я сидел в тускло освещённой палате, сжимая её холодную руку, и не мог оторвать взгляд от её бледного лица. Вика лежала передо мной, такая хрупкая и безжизненная, что от одной мысли, что я могу её потерять, всё внутри сжималось в ледяной комок. Я чувствовал, как каждое биение её сердца отдаётся эхом в моём. Я не мог её потерять. Не сейчас, не после всего. Внезапно дверь палаты тихо скрипнула, и я повернул голову. Вошёл врач. Его лицо было мрачным, глаза полны усталости и чего-то ещё — может, сочувствия? Я ненавижу, когда мне сочувствуют. Я не нуждаюсь в их жалости. Мне нужна только правда.

— Шейх Ахмад, — начал он с лёгким поклоном, его голос был тихим, но настороженным. — Мне нужно поговорить с вами о состоянии вашей супруги.

Я поднял взгляд, стараясь удержать в себе кипящую ярость. Только говорить. Я больше не могу выносить эти пустые слова.

— Говори, — бросил я резко, голос мой был как сталь, хладнокровный и жестокий. Я не привык ни перед кем расшаркиваться.

Он кивнул, глядя на свою медицинскую карту, словно это была его единственная опора в этом разговоре.

— Состояние вашей супруги крайне тяжёлое, — его голос звучал осторожно, словно он боялся, что каждое слово может стать последним для него. — Огнестрельная рана на голове привела к значительному повреждению мягких тканей и черепа. Пуля, к счастью, не проникла в мозг, но вызвала обширную гематому и значительное кровоизлияние.

Мои кулаки сжались сами собой, как только эти слова достигли моего сознания. Голова? Пуля в голове? Как долго это продолжится? Как долго её жизнь будет висеть на волоске?

— И что это значит? — процедил я сквозь зубы, с трудом удерживая себя от того, чтобы не схватить его за воротник и не потребовать немедленного объяснения.

Врач нервно сглотнул, стараясь сохранить спокойствие.

— Мы провели трепанацию черепа, чтобы уменьшить внутричерепное давление и удалить гематому, — продолжил он, его голос оставался ровным, но я слышал, как он едва сдерживает тревогу. — В данный момент она получает инфузии маннитола для уменьшения отёка мозга, а также антикоагулянты для предотвращения тромбообразования. Мы ввели седативные препараты, чтобы уменьшить её двигательное возбуждение, и поддерживаем её на аппарате искусственной вентиляции лёгких.

Каждое его слово было как удар молота. Внутри всё кипело, но я старался держать себя в руках. Сейчас не время для ярости. Сейчас время для действий. Но что я могу сделать? Я привык контролировать всё, но сейчас всё, что я могу, это ждать и надеяться.

— Каковы её шансы? — спросил я, стараясь удержать свой голос от дрожи, которая подступала к горлу.

Врач на мгновение замолчал, и это молчание было хуже любого ответа.

— Шансы на восстановление есть, но они невелики, — наконец произнёс он. — Мы делаем всё возможное, но пока она находится в коматозном состоянии, трудно сказать что-либо определённое. Если её состояние не улучшится в ближайшие несколько дней, может потребоваться более агрессивное лечение, включая оперативные вмешательства.

Я почувствовал, как её рука в моей стала ещё холоднее, и ярость внутри меня вспыхнула с новой силой. Они могут говорить о шансах, о возможностях, но для меня есть только один исход. Она должна выжить. Должна вернуться ко мне.

— Как долго она может оставаться в таком состоянии? — спросил я, стараясь скрыть растущее напряжение, которое буквально разрывает меня изнутри.

— Это зависит от многих факторов, — ответил врач, его голос был таким же ровным, как и прежде, но я видел,