Легенда о сердце леса - Чики Фабрегат

мир. Сейчас наши три сердца бьются гораздо спокойнее, несмотря на различия. Всё идеально, настолько идеально, что я ощущаю острое желание побежать к Раймону и рассказать ему об этом. Несмотря на все переживания, я всё-таки могу контролировать этот дар, могу превратить чувства в цвета, и это самый впечатляющий образ в мире.

– Ты всё ещё хочешь знать, почему я пришла к тебе? – Эвия забирается на дерево с такой лёгкостью, будто у неё нет огромного живота. Я остаюсь внизу. – Когда поймёшь, найди меня, – говорит она, – но не задерживайся.

И она исчезает в туннеле, который приведёт её обратно в то место, откуда, кажется, вообще невозможно уйти.

Глава 9

Я всегда это знала

Я иду домой и не знаю, хорошо мне или плохо. Я боюсь за Эвию. С тревогой думаю, что будет с ребёнком, когда целитель даст ей напиток из волшебных ягод, или что будет с ней, если она не примет его. Мама умерла, потому что врачи поставили наши с Лиамом жизни выше её, и цвет любви Эвии к своему ребёнку говорит мне, что, если у неё будет выбор, она сделает то же самое. Но я также счастлива, что смогла контролировать эмпатию и что мне удалось насладиться этим невероятным образом. Думаю, как и в случае с остальными способностями, когда я привыкаю к ним, они перестают меня пугать, и я начинаю их контролировать. Я хочу рассказать Раймону обо всём, что происходит, хотя он, возможно, уже знает. Я до сих пор не понимаю, почему у меня развилась эмпатия, но, по крайней мере, она больше не пугает и не блокирует меня.

Я возвращаюсь домой к бабушке и застаю её в гостиной перед телевизором. Наконец-то она вышла из кухни, но она очень сердита. Почти так же сильно, как и обеспокоена. Я пытаюсь обнять её, но бабушка не позволяет.

– Уже очень поздно, – говорит она.

Я не могу рассказать ей обо всём, что произошло, только не так, ни с того ни с сего. Я не могу рассказать ей о том, что видела у туннеля, или о том, что Эвия ждёт меня на другой стороне. Мы ещё даже не обсудили то, что сказала Арисия, и я не осмеливаюсь выяснять, как много бабуля знает об этой истории. Я стою перед ней, не говоря ни слова, и пытаюсь придумать оправдание, любое оправдание. Но вдруг снаружи раздаётся визг колёс.

Время будто замирает.

Доносится сухой стук.

Я слышу такое быстрое сердцебиение, что боюсь, как бы это сердце не разорвалось, но есть и другое, слабеющее. Я не размышляю, нет времени, я просто разворачиваюсь и бегу. На улице я вижу грузовик, а между его колёс лежит юноша. Он теряет свою жизнь, как тот грызун, которого я слышала умирающим в лесу. Она вытекает из него с каждой каплей крови, которая лужей растекается вокруг его тела. Я оттаскиваю водителя, который стоит рядом с парнем, не решаясь дотронуться до него, и обнаруживаю, что биение его сердца напоминает мне племенные барабаны, которые я тысячу раз видела в документальных фильмах. Водитель качает головой и повторяет как мантру: «Я не видел его, он вдруг выскочил». Я прошу его успокоиться и вызвать «скорую помощь», но прежде всего помолчать. Сама опускаюсь на колени рядом с неподвижным, всё ещё дышащим парнем. И тогда я вижу его лицо: это Джон, мой одноклассник.

Если бы у меня был голос Раймона или мамы, я бы сказала ему, чтобы он не волновался, что врачи уже в пути, но это за пределами моих способностей. Я заглушаю голос водителя, голос бабушки, которая наблюдает в дверях, не решаясь выйти, голос женщины, которая подошла и хочет что-то сделать, хотя не знает что. Я концентрируюсь на Джоне, на биении его сердца. В его голове снова и снова хлопает дверь. Там только два образа – пухлой женщины и хлопающей двери. Мне нужно, чтобы Джон остановился. Он умирает, но по-прежнему так же зол, как несколько часов назад, в школе, а может, и больше. Я осторожно раздвигаю клочья его одежды и делаю усилие, чтобы не закричать, когда вижу рану на его боку, из которой сочится кровь, словно вырываясь из темницы плоти и кожи. «Раймон, ты нужен мне сейчас, скажи, что всё будет хорошо».

«Всё будет хорошо», – отвечает он.

Я закрываю глаза. Я знаю, что мне нужно делать, удивительно, но мне кажется, я всегда это знала.

Несмотря на поздний час, нас окружает множество любопытных зрителей. Некоторые держатся на расстоянии, как будто кровь Джона может забрызгать их. Мужчина на другой стороне улицы натягивает пониже капюшон и прячет руки в карманы. Водитель грузовика объясняет полиции бессвязными фразами, что он не видел Джона, что тот появился из ниоткуда.

Медики прибыли последними и перевязали Джону рану, прежде чем поместить его в машину «скорой помощи». Они надели на него кислородную маску и сказали, что удивлены тем, что он не умер, потеряв так много крови. Лужа на асфальте подтверждает их слова. Я стараюсь не смотреть на кровь и сосредотачиваюсь на Джоне. Он бледен, лежит с закрытыми глазами. «Не сдавайся», – шепчу я перед тем как двери «скорой» закрываются.

Колёса взвизгивают за мгновение до того, как сирена выводит всех нас из состояния оцепенения. Не двигаясь, я смотрю, как «скорая» отъезжает от тротуара. Кровь высохла на моих руках, образовав плотную плёнку, которая трескается, когда я шевелю пальцами. Я хочу пойти в дом и умыться, но знаю, что бабушка всё ещё стоит в дверях. Испуганная. Её гнев полностью ушёл, остался только страх. Полицейские спрашивают меня, видела ли я аварию, и я отвечаю, что нет, что я слышала её из дома. Толпа прохожих-зевак медленно растворяется, как гора снега на солнце, а офицеры записывают имена и номера телефонов, пока наконец не садятся в машину и спокойно уезжают. Я остаюсь на краю дороги, рядом с лужей крови.

«Ты плачешь?» – проносится у меня в голове голос Раймона. Я в нескольких словах рассказываю ему о том, что произошло. Но на самом деле мне хочется слушать, как говорит он. Я упрекаю его за молчание, за то, что его голос не сопровождал меня, когда я останавливала кровотечение, а он сообщает, что я сама его заблокировала. Не знаю, когда и почему я это сделала. Всего парой фраз ему удаётся впустить воздух в мои лёгкие, не причинив мне боли, сделать лужу крови менее густой, а снег, который начал падать вокруг меня, красивым. Наконец я иду домой, и бабушка встречает меня объятиями. По-своему она всегда защищает меня.

– Это ты сделала, да? Ты спасла мальчика.

– Я только дала ему пару минут, ровно столько, чтобы приехала «скорая помощь».

– Они поймут?

Я пожимаю плечами. Я не знаю, заметят ли в больнице, что я закрыла артерию, из которой у него шла кровь, я даже не думала об этом, пока бабуля не сказала. Я иду на кухню и позволяю холодной воде смыть следы крови, стараясь не смотреть на неё. Я медленно тру руки под краном и пытаюсь сосредоточиться только на этом: ни голосов, ни сердцебиения, ни крови, текущей и окружающей меня. Я отпустила Раймона, потому что мне нужно побыть одной, я не могу быть маленькой девочкой, которая бежит прятаться за мамину юбку, когда другие мальчики дразнят её. У меня никогда не было матери, к которой я могла бы обратиться, только Лиам, а у него теперь своя семья.

– Я думаю, они уже чистые, – говорит бабушка, выключая кран.

Я позволяю отвести себя в кресло и молча благодарю её за нежность, с которой она вытирает мои руки полотенцем. Хотелось бы остаться здесь навсегда.

– Что происходит, Зойла? – спрашивает бабушка. – Скажи мне, не оставляй меня в стороне.

Секунду я обдумываю её слова. Я могу рассказать ей всё, и это снимет с меня часть тяжести, мы разделим эту ношу. А потом я смотрю на её шишковатые руки, сгорбленную спину, морщины вокруг глаз. Она превращается в засохшее старое дерево, на которое лучше ничего не вешать.

– Бабуля, расслабься. Никто не заметит.

Она очень медленно отпускает мою руку, как будто не хочет терять контакт, и кивает.

– Никто не придёт, чтобы нас побеспокоить.

– Ты не должна читать мои мысли.

– На этот раз в этом не было необходимости, – её упрёк немного ранит, но я знаю, что она права, – я всё поняла по твоему лицу.