Единственная и неповторимая - Гилад Ацмон

Берд: Почему?

Аврум: Они все сталкивались с этой глубокой мыслью: «Ну и что, если он такой противный и на человека едва похож, разве из-за этого его надо истребить? Ну и что, если он выглядит как помойное ведро, разве это причина пустить его на мыло?» Ну и так далее, все эти риторические вопросы, которые ведут к угрызениям совести. А совесть их так мучила, что каждый вечер после представления они приходили к служебному входу и просили Тахкемони простить их за Холокост и за шесть миллионов, которые они сожгли в печах.

Поверь, он был на седьмом небе. Он стал официальной немецкой Стеной плача. Он, гаденыш, кайфовал, чувствуя себя Богом. Понял? Внезапно, как гром посреди ясного неба, он стал Хозяином Холокоста, тем, что в Израиле зовется Абу-Шоа. Когда они приходили просить прощения, он говорил им: «Забудем Холокост, настало время любить. Пора позабыть прошлое». Он без всякого смущения говорил: «Надо двигаться вперед, мы должны научиться строить мосты для наших детей». Я спрашиваю: каких детей? Он был гребаным педрилой, откуда у него возьмутся дети?

Он стал чертовым мега-праведником. Понял, что я имею в виду? Он и вправду стал думать, что он Бог, такой же великодушный и сострадающий. Это было так возмутительно, что я даже говорить с ним не мог. Он даровал немцам прощение! Кто он такой, чтоб прощать? Он, что: Януш Корчак?[23]«Чертобой»? Ицхак Визинкрехцинталь?[24] Примо Леви?[25] Мордехай Анилевич?[26] Что он о себе думает? Он что, пережил Холокост? Я тебе говорю, пока нацисты убивали наших братьев и сестер, он сидел в кибуцной общей столовой как жирный поросенок и снимал пенки! Веришь, Берд, я его совсем не жаловал, но это был грандиозный бизнес, поэтому я держал рот на замке.

Ну, короче говоря, насколько немцы уважали Тахкемони и почитали его как супер-звезду, настолько они забивали на бедную Ханеле Хершко. Немцы ее совсем не уважали. Все восхищение было растрачено на Тахкемони, дрозофилу безмозглую. Через несколько дней он стал самой важной фигурой немецкого шоу-бизнеса. Ханеле, секс-бомба, чувствовала себя совершенно бесполезной.

Я скажу тебе, почему так получилось: во-первых, в Германии блондинка — редкость невеликая, и, поверь, немецкие блондинки — у них вся тела такая. Во-вторых, немцы привыкли слушать качественную музыку Вагнера, Бетховена и Джеймса Ласта, поэтому ее они автоматически сбросили со счетов. Время от времени я видел ее тихо плачущей в своей комнате, от грусти, а не от счастья. Очень редко, дружелюбный старичок, спасшийся от Холокоста, подходил к ней после концерта. Они обычно просили автограф и приглашали на сретение субботы или просто на кидуш.[27] Ничего интересного не происходило в ее жизни, поверь мне, ни внимания, ни прессы, ни даже легкого общественного интереса.

Немцы отдали всю любовь Тахкемони, а Ханеле осталась в тени. Я скажу тебе почему: потому что Ханеле была прекрасна как нескромный сон, поэтому любить ее было банально, признак ординарного человека. Что же касается Тахкемони, он выглядел как гиппопотам, и поэтому любовь к нему сразу превращала человека в суперсострадательную, великодушную и терпимую жопу. Христиане такие глупсы, они думают, если полюбят какое-нибудь убожество, сразу станут великими как Христос. Потому-то Тахкемони и стал суперзвездой в Германии. Немцы таки увидели в нем скоростной экспресс из ада в рай невинности. Понял, что я имею в виду?

Хотя я точно знал, что Тахкемони просто вонючая жопа, я ничего не говорил вслух, он таки приносил мне кучу денег и вел себя по отношению ко мне очень уважительно. И поверь мне, уважение гораздо важнее всего остального. А мы просто купались в престиже, кто может требовать большего. Два года мы крутили одну и ту же программу ежевечерне по городам и весям Германии и Европы.

Тахкемони, который изначально был жирной свиньей, становился все толще и толще. И одновременно росло его самомнение до гигантских размеров… Поверь, он стал меня доставать всерьез. А сразу после войны 56 года он стал слишком много себе позволять. Однажды сразу после концерта он сказал мне, что хочет поменять весь репертуар, потому что чувствует, что не реализует свой певческий потенциал. Это совсем никуда не годилось. Он стал обвинять меня, я мол попусту растрачиваю его дивный голос и злоупотребляю его интеллектуальными правами. Вот ведь вонючая сука — и вправду решил, что шоу держится на нем. Отдышись, гиппопотам гунявый! Я уже имел опыт работы с артистами и понимал, что это добром не кончится. Я понял, что если не пресечь сейчас эти происки, он доведет меня до мегапроблем.

Я искал немедленного решения. Сложил один плюс один и ждал, пока цифры сами замелькают в моей голове но ничего не произошло. Я увидел лишь цифру два, одиноко застывшую посреди моего сознания. Проделал это еще раз, один плюс один, много-много раз, пока цифры не побежали в моей голове, как фольксваген-«жук» по автобану Франкфурт—Мюнхен. Честно сказать, убить его было просто, уж больно крупная мишень, но никакого удовольствия. Легко задавить его грузовиком и расплющить на хрен его уродскую физиономию, поверь мне, это недорого стоит, но слишком уж просто. Другой вариант был — скинуть его с крыши высотки или с моста, чтобы пробил дыру в земной коре, но и в этом не было настоящего удовольствия. Как по мне, приятно отомстить с позитивными намерениями, как-нибудь по-настоящему элегантно. По-чистому, чтобы я выглядел благородно, а он—как кусок дерьма, педрила и явный дрозофил, потому что таким он и был на самом деле. Я решил спланировать нечто специально для него, решил сфабриковать обвинение в насилии над детьми, выставить его сексуальным маньяком, ну то, что сегодня называется «педофил». Он сядет в тюрьму, а я буду стараться вытащить его, но, к несчастью, безуспешно.

13

Дани

Потом я очнулся в светлой гримерке, напротив обычного зеркала для грима с маленькими яркими лампочками по периметру. В глаза бросался синеватый цвет физиономии, покрытой свежими кровоподтеками и глубокими царапинами. Остатки моего смятого горна лежали тут же на столе. Верите или нет, но Аврум был на седьмом небе от счастья. Пожалуй, я ни разу не видел его таким довольным.

Он стоял и вопил: «Ты — гений, Дани, мабрук![28] То, что ты сегодня сделал, люди будут учить на курсах рок-н-ролла. Ты создал интерактив. Ты поступил как царь Давид, что шел по морю Галилейскому аки посуху!»

Я догадался, что он имеет в виду Христа, но никак не мог понять, что я сделал особенного. Кончиками пальцев я осторожно коснулся губ и передних зубов, чтобы удостовериться, что все на месте. Без передних зубов можно было забыть о музыкальной карьере. С облегчением обнаружил, что зубы более или менее в порядке. Губы распухли, но и тут серьезных травм не было. Я понял, что через неделю-другую смогу снова играть на трубе. Аврум не мог остановиться, той ночью он веселился вовсю….

«С сегодняшнего дня каждый раз, когда дойдет до соло кастаньет, ты шваркаешь свою трубу об пол и плющишь в лепешку. Потом крушишь ее с таким видом, будто говоришь: плевал я на ваши сраные деньги. Ты разводишь руки в стороны на манер древнего пророка из Библии, ну так, будто ты прям сейчас вознесешься ко Всевышнему на небо. А дальше ты делаешь вот что: ходишь по головам. Ты топчешь их мозги до тех пор, пока у них дым из жопы не повалит».

Я не понимал, чего он так завелся, но в то же время, зная его достаточно близко, догадывался, что у моего поступка были чисто материальные, практические перспективы.

Он попробовал поделиться своей продвинутой нумерологической философией с доктором и медсестрой, которых вызвали из ближайшей больницы. Он говорил, что числа бегут в его голове на манер счетчика на бензоколонке или как в большом компьютере со множеством перфокарт. «То, что произошло сегодня, — это не попса, это греческая мифология. Он Гераклит, Эвкалипт…» Он клялся, что видит так много прибыли, которую принесет мой новый ход, что банки лопнут, когда он вложит туда деньги. Было что-то притягательное в его примитивном поведении. Несмотря на разбитую рожу, сломанные ребра и смятую в лепешку любимую трубу, он заставил меня улыбнуться. Я думаю, что он сумел поддержать мое счастливое недоумение минут пятнадцать-двадцать, а потом я вспомнил; а вспомнив, был готов на убийство от отчаяния.

«Где она?» — кричал я.

«Где — кто?» — отвечал он.

«Где она?» — повторял я.

«Что, черт возьми, с тобой происходит? Ты что, опять свихнулся? Совсем тему забыл? Где — кто?»

Я вскочил, оттолкнул медсестру и вылетел за дверь, хотел вернуться в концертный зал. Когда я распахнул дверь, то почти ослеп от дюжины одновременных фотовспышек. Там было полно народу, полицейские, операторы, журналисты и поклонницы. Я немедленно захлопнул дверь. Не думая ни минуты, схватил стул и бросил его в закрытое окно. Стул разбил стекло, и я вылетел за ним в темноту. Слава Богу, что гримерка находилась на первом этаже; прыгая, я и понятия не имел, как высоко мы находимся. Через мгновение я лежал, уткнувшись лицом в черную уличную грязь в самом центре манчестерского даунтауна.