Голос крови. Антология - Рубин Алекс

— Волак — художник любовной иллюзии! Мастер, околдовывающий разум и тело, искушающий лишь ту женщину, которая этого ждет. Он дарует любовь, а взамен берет самую малость — немного сладкой энергии жизни…

— По принципу пиявки? — едко перебивает она.

Он снова морщится, но тут же усмехается с оттенком веселья в глазах.

— Мы никогда не берем лишнего. И работаем чисто. Не подкопаешься. Мастерски создаём иллюзию. И даем не меньше, чем берем. Все честно.

— Впечатляющий альтруизм! Одурманить, изнасиловать и напиться крови!

Он весело улыбается ее ядовитым замечаниям и, закатав рукава, демонстрирует гибкие кисти рук с красивыми длинными пальцами.

— Настало время демонстрации.

— Ты собираешься совратить кого-то на моих глазах? — ужасается она.

Он смеется. Раскатисто, но негромко.

— Предполагаю, что это мое умение ты сомнению не подвергаешь. Или я не прав? Скажи, и я всегда смогу переубедить тебя на твоем собственном примере.

Он улыбается ей сахарной улыбкой, смотрит в глаза немигающим долгим взглядом, и по ее коже пробегают мурашки, а щеки непроизвольно начинают краснеть. В этот миг у нее не остается сомнений в том, что это не простой смертный. Ни один мужчина не способен так будоражить взглядом.

— Не стоит, благодарю! — с деланным отвращением возражает она и резко меняет тему. — А как тебя зовут?

— Здесь и сейчас я Алекс! — усмехается он. — Здесь и сейчас…

* * *

Она видела многое и полагала, что ее сложно удивить, но волаку это удается.

— Это гипноз? — тихим шепотом спрашивает она, когда он на ее глазах облачается в коллекционный костюм; а стоящий в двух шагах продавец этого не замечает.

— Иллюзия. — Он щелкает пальцем и усмехается.

К моменту, когда они покидают магазин с ворохом элитных обновок для него, на них по-прежнему никто не обращает внимания.

— Это воровство, — хмуро цедит она себе под нос, зная, что он ее отлично слышит. — В стране, где все воруют, эти слова звучат нелепо, — цинично возражает он.

— Да уж, решила поговорить с упырем о нравственности, — усмехается она.

— Сколько же раз тебе повторять?! Я волак! Не упырь! — вздыхает он раздосадовано.

По дороге они натыкаются на чумазого мальчишку, что просит подаяния, протягивая маленькую грязную ладошку каждому, кто проходит мимо. Ольга тянется в карман за деньгами, а ее спутник тем временем смотрит на ребенка с откровенным презрением.

— Попрошайки, — гадливо морщится он. — Мелкие паразиты. Москиты в мире кровососущих. Это отвратительно! Если берешь — бери! По-крупному, а не пресмыкайся за пятак. Суть одна. Но так хоть достоинство свое сохранишь.

— У него нет выбора, — возражает Ольга.

— Выбор есть всегда, — усмехается он. — Он, как и я в свое время, выбрал легкий путь. Жить на подачках. С этого и начинаются вампиры.

Перехватив ее откровенно пораженный взгляд, он смеется.

— А ты полагала, мы рождаемся кровососущими? Нет, это приходит со временем. Апофеоз развития вампиризма. А я стою на верхушке этой пирамиды. Волак — это высший мастер. Всякая пиявка способна сосать кровь у любой живой твари.

Он снова брезгливо морщится и косится на чумазого пацаненка, что теребит женщину за рукав блузы, выпрашивая еще денег.

— А ты попробуй, добейся такого мастерства, чтобы тебе ее предлагали сами, — продолжает волак. — Женщины…

Он вздыхает сладко и щурится как сытый кот.

— Как много в этом чарующем слове… Женское тело — колыбель новой жизни. Вместилище сил, молодости и красоты. Всем, что у меня есть, я обязан вам!

Ольга слушает зачарованно, ждет продолжения, но волак, сознавая ее интерес, усмехается ее ожиданию, смакует его. Он не собирается полностью открывать занавес тайны. Не сейчас…

В музее истории, закрытом на текущий ремонт, он демонстрирует ей чудеса внушения. Директор музея изображает по его желанию кактус в пустыне в засушливый год, а его секретарша танцует «Лебединое озеро». Волак смеется. Ему весело. Ольга хмурится. Происходящее кажется ей отвратительным, а он сам — вульгарным хамом, избалованным, развращенным типом.

— Прекрати! — требует она, когда к танцу секретарши для его увеселения присоединяется и уборщица. — Это уже не смешно. У тебя нет права насмехаться над этими людьми.

— Почему? Кто силен, тот и прав! Разве не по этому принципу живут люди в нашем мире?

— Но это никому не дает права унижать слабых, — грустно возражает она. — Я ухожу.

Она разворачивается к выходу, и он некоторое время провожает ее заинтригованным взглядом, а затем предлагает:

— Пообедаем? Я угощаю.

— Не желаю есть на ворованные деньги.

— Заплати ты.

— Оплачивать твою нездоровую тягу к роскоши я желаю еще меньше!

— Тогда не упрямься. Из двух зол положено выбирать меньшее.

* * *

Элитный ресторан — самый дорогой в городе. Неповторимое меню, французский повар, шампанское «Кристалл». Она безразлично ковыряет вилкой в своей тарелке, он ест с отменным аппетитом. Вокруг красива, как в сказке. Живая музыка, живые цветы и… живой вампир. За столом напротив…

— Тебя возможно поймать?

— Никто не ловил.

— Почему?

— У меня много лиц. Но никто никогда не вспомнит ни одного из них.

— Ты бессмертен?

— Все бессмертны — в широком смысле этого слова. Но тела наши бренны, увы, — вздыхает он безразлично, — Другое дело, сколько мы способны в них прожить.

— И сколько же ты способен прожить в своем теле?

— Вопросы возраста для меня столь же интимны, как и для всякой уважающей себя женщины. Но позволю себе заметить, что я уже значительно старше тебя.

Он ухмыляется и кладет себе в тарелку очередной кусок осетрины.

— Намного?

— Что есть «много» или «мало» перед ликом вечности? — разводит он руками, усмехаясь.

Он снова играет с ее интересом, водит за нос, разжигает любопытство и, похоже, не спешит погасить его своими ответами. Одно слово — вампир!

— Значит, так ты живешь? Банальный потребитель чужого труда. Праздно и легко, пока другие надрываются? — замечает она.

— А кто же тебя вынуждает надрываться, Олюшка? — елейно улыбается он.

— Необходимость.

— Необходимость, говоришь? Она ли? Или это делает страх? Что без твоих трудов праведных ты вообще никому не нужна? В тридцать лет ты впервые подумала об этом. И вот уже шесть лет эта мысль не оставляет тебя, не правда ли?

Он неспешно растягивает губы в циничной усмешке. Он доволен собой, его глаза холодны. Наивно ждать от кровососущего жалости, но он сделал ей по-настоящему больно, и она не сумела остаться равнодушной хотя бы внешне.