Крик в ночи (СИ) - Ридигер Владимир

— Хоть и занятно, — прервал Воробьев, — но нас больше интересуют мотивы убийства гражданина Боцманова.

— Постараюсь ответить и на этот насущный вопрос. Видите ли, как вам известно, гражданин Боцманов приказал долго жить, однако, если рассудить трезво, упомянутый гражданин, как видно, в общем и целом представляя себе все это дело, а также по ряду неустановленных причин, в силу их взаимозависимости, где-то в чем-то, говоря совершенно откровенно, с той лишь разницей, что в данном случае, приняв во внимание вышеизложенное, я совершенно официально должен заявить о своей полнейшей непричастности к этому темному делу.

Воробьев, казалось, был несколько озадачен:

— Понимать ли мне вас так, что вы признаётесь в убийстве?

— Если я похож на бесформенную Горгону Медузу, тогда понимайте.

В кабинет вошел Шельмягин:

— Продолжайте, товарищ Воробьев.

— Вот вы говорите, что похожи на бесформенную медузу с гонором. Тогда почему же вы убили гражданина Боцманова?

«Э-э, — подумал Филдс, он же Хихиклз, — дело принимает дурной оборот. Ежели, паче чаяния, Шельмягин узнает мой телефонный тембр — это приведет к глупейшему провалу!»

— Хи-хи-хи! Хо-хо-хо! Ха-ха-ха!! — не своим голосом закатился Коровкин.

Шельмягин с Воробьевым переглянулись.

— Крыша поехала? Отправим его на обследование в стационар. Без ясной картины состояния здоровья товарища Коровкина мы не имеем права задавать ему наводящие вопросы.

Вызвали «скорую». Занемогшего подхватили два дюжих санитара и бросили на носилки.

— Алкоголик?

— П-почти… — отозвался с носилок тот.

Когда завывание сирены стихло, Воробьев задумчиво сказал:

— Похоже, типчик догадался, что мы не рыбнадзор… У нас в руках пока единственная ниточка.

— Что ты имеешь в виду?

— Нить китового уса гражданина Боцманова, за которую мы и потянем.

— Как бы не оборвалась, — усомнился Шельмягин.

— Не оборвется. Мужик был крепкий, отчаянный…

Джона Филдса поместили в хирургическое отделение городской клинической больницы. Строгая стерильная медсестра больно уколола шпиона в ягодицу, после чего тот ощутил неодолимое желание уснуть.

Проснувшись, Филдс осмотрелся. Рядом на койках лежали ушедшие в свои болячки перебинтованные и загипсованные люди.

— Что, сокол, глухо торчишь? — спросил сосед с койки.

Коля Курчавый! Вот это дела! У Коли была туго перебинтована грудь.

— Послушай, а ты-то как очутился в приюте хворых? — удивился шпион.

Коля, подмигнув Филдсу подбитым глазом, тихо поведал шефу о случившемся. За ним гнались дружинники — положение становилось безвыходным. Скрываясь от погони, Коля ворвался в районную женскую консультацию, где под страхом смерти вынудил чуть живого врача-гинеколога срочно госпитализировать его с диагнозом «лактационный мастит». Наспех перевязав грудь, он, получив направление на госпитализацию, выбежал из консультации и под самым носом у дружинников, юркнул в детскую коляску для двойни, которая, к счастью, была пуста. Коля заорал голодным плачем младенца, тут же к нему подбежала какая-то сердобольная бабка, быстро доставившая Колю (под страхом смерти) на четырех колесах в больницу. В приемном отделении дежурный врач долго пытал Колю, почему тот не прихватил с собой грудного малыша, на что Коля ответил, что ребенок напрочь отказался от груди и не пожелал ехать с ним в клинику. Тогда, сказали ему, мы дадим вам своего грудничка, у матери которого не прибыло молоко, — иначе лечение будет малоэффективным. И подавленного Колю с орущим пеленашкой поместили в отдельный бокс. На вопрос Филдса, почему никто не удивился, что он мужчина, Коля ответил: для медицинских работников диагноз превыше всего остального.

— Я упросил, чтобы меня перевели в общую палату, — удрученно промолвил Коля Курчавый. — С минуты на минуту должны принести этого неутолимого горлопана. Тут у меня для него припасены сырок «Волна» и полбутылки портвейна.

Вскоре начался врачебный обход. К Филдсу подсел доктор и попросил снять рубашку.

— Что беспокоит?

— Всё, доктор. Причем, беспокоит с самого рождения и по настоящий момент.

— Так, понимаю… Вера, — обратился врач к медсестре, — запишите больного на консультацию к кардиологу, невропатологу, психиатру и педиатру.

— Доктор, а зачем к педиатру? — спросил больной.

— Во-первых, вы там что-то бормотали про детство, а еще затем, что в своей диссертации я должен опираться на мнения узких специалистов.

Мимо Коли Курчавого хирург прошел, возмущенно буркнув, что отделение, как всегда, завалено непрофильными больными…

Кардиолог долго слушал сердечные тоны Филдса, после чего заключил, что у пациента типичное предынфарктное состояние. В какой связи? Переутомление, недоедание, недосыпание. Больной, случайно, не директор крупного предприятия? Ах, простой служащий? Ну, тогда это для терапии…

Невропатолог, установив асимметричность лицевой мускулатуры пациента, прямо спросил, почему больной в свое время скрыл от врачей инсульт с левосторонней парализацией. Из-за того, что он учился в далекой стране, где лечение слишком дорого? И его бы просто уволили? Интересно, интересно…

— М-да, батенька, — покачал головой психиатр. — Внутренний дискомфорт порождает у вас манию преследования, галлюциноз, и все это развивается на фоне маниакально-депрессивного психоза. Вам не кажется, что за вами следят?

— Ха! Я в этом совершенно не сомневаюсь, доктор.

— Ну и… кто же за вами следит?

— Вы умрете со смеху — рыбнадзор.

— Ничего, ничего, — ласково, как родная мать, успокоил психиатр. — Мы их всех перехитрим!

Педантичная педиатр, заботливо пропальпировав Филдсово темечко, сокрушенно произнесла:

— Как ни прискорбно, но у вас незаращение малого родничка!

«Вот теперь мой хирург с блеском защитит диссертацию», — решил Филдс.

Авторитетный врачебный консилиум, рассмотрев со всех точек зрения малоутешительное состояние больного Коровкина, взвесив все «за» и «против», пришел к единому мнению: показана срочная операция по удалению аппендикса с последующим зашиванием малого родничка, после чего больной нуждается в принудительном лечении по поводу хронического алкоголизма. Таков был суровый приговор всемогущей медицины. И Коровкина стали готовить к экстренному хирургическому вмешательству.

Перед операцией Филдс во что бы то ни стало хотел связаться с кем-либо из своих людей. Оказывается, это легко было сделать — кормящего Колю Курчавого изредка навещал дядя Саша.

— Что-то задерживается наш дядя, — волновался Филдс, забивая с Колей «козла». — Дуплюсь… Видно, не сбагрил свою продукцию и крутится у магазина, как белка в колесе. Дуплюсь… Кстати, он обещал принести мне грейпфрут — с больничного комбикорма недолго и отдуплиться.

Дядя Саша наконец явился. Протягивая Филдсу пакетик с остро пахнущими кореньями, он, подлизываясь, присовокупил: «То, что просили, — хрен-хрунт. По нашим временам большой дефицит!» Вконец испортив настроение Филдсу, спекулянт сказал, что встревожен внезапным исчезновением любимого шефа. Дела пошатнулись. Юный хулиган Петя препровожден в детскую комнату милиции. Продавщица Софочка находится под следствием за хищение цветного телевизора, школьного пенала и копировальной бумаги. Писатель Швайковский рвется вместе с очаровашкой Мери за границу. Пал Палыч Презентович под колпаком у народного контроля. Положение катастрофическое! Необходины срочные контрмеры.

— Как Хмырь? Чем занимается он?

Анастасий Евлампиевич сделал предложение полуглухой графине Тулуповой и в качестве приданого припас две сногсшибательные ночные вазы. Теперь графиня желает видеть Хмыря не иначе, как обербургомистром (она так и сказала) Земли Франца и Осифа. Хмырь мечется в поисках профсоюзной путевки в какой-то заповедник.

Шпион в душе рвал и метал! Могучее антисоветское здание, возведенное им с таким трудом, рушилось, словно карточный домик. На кого он рассчитывал?! На кого возлагал надежды?! На продажных щелкоперов и глухих графинь, которые в свои девяносто лет выскакивают замуж за аморальных ничтожеств, на прикарманивающих детские пеналы продавщиц, на мямлей-акселератов! А эта шлюха Мери! О, она получит у него по заслугам!