Трубадур: Начинающий артефактор - Егор Валерьевич Лошкарев

или убер — хренотень, которая позволяет ему стать непобедимым. Обычно они эволюционируют из превозмогателей, либо сразу ими становятся. Я вот щас не могу понять, что мне делать. Радоваться или готовиться к превозмоганию? Наверное, чтоб ублажить читателя и подбавить напряжения с драмой, мой автор устроит нападение на этот дом, убьет всех, а я «чудом» выживу. Что ж, надо начинать готовиться, хотя… Зачем? Я ж гг.

— О чем задумался? — ворвался в фантазии голос Лариона.

— О квантовом бессмертии и возможностях физического тела взаимодействовать с внешним миром посредством метального контакта с духовной сущностью души.

— Э — э–э… — мужик завис. — Это тебе к магам надо, они подобным занимаются.

Он серьезно?

— …

— Ладно, я чего пришел — то, — он протянул мне книгу, которую до этого держал за спиной. — Ты, как я понял, буквы и звуки выучил. Так что пора переходить на новый этап обучения. Это детская книга, сыну покупал, теперь тебе дарю.

— Спасибо, — взяв книгу, я открыл ее, ну, что — то типа нашего учебника за первый класс. Куча картинок с подписями. Очень полезная штука. Вдруг я почувствовал себя странно, словно что — то важное потерял или забыл.

– מה? ולעזאזל, נראה שהחיוב נגמר.

Приплыли.

Глава 6

Дни тишины прервались… Салками!

Знаете эти прекрасные кадры из кино, когда кто — нибудь из героев сидит в лесочке, на природе и занимается своими делами? Меня всегда мучил вопрос: какого черта их не кусают всякие кровососущие насекомые? Вот серьезно? Почему режиссеры вводят людей в заблуждение красивой картинкой, идиллию которой не нарушают чертовы комары? К чему я это, к слову… Я сейчас сижу на небольшой полянке и мучаюсь от того, что ненавистные кровососы никак не могут оставить меня в покое. В очередной раз снизив их популяцию на одного хлопнув себя по руке, я грустно посмотрел на причину своего пребывания на этой достаточно очень красивой. Да и причина тоже была красивой, точнее красивыми.

Ларион заставил меня следить за его племяшками, правда взамен пообещав достать пару новых книг по языку. М — да… Никогда бы не подумал, что буду за пару сотен листов с умными словечками буду нянчиться с детьми. Ладно, не совсем детьми, но сути это не меняет. Да и не совсем нянчиться… В общем, меня вежливо заставили последить за девочками, чтоб они не убежали куда или не вляпались. А они могут несмотря на то, что они уже во вполне сознательном возрасте, пятнадцать лет как — никак, разум у них еще как у маленьких девочек. Впрочем, скорее всего это от скуки, вот и лезут куда не попадя. Раньше за ними солдаты бегали, сейчас пришла моя очередь.

Сейчас они играли в подобие резиночек, увлеченно прыгая туда и сюда. Хе, некоторые девушки из моего мира в их возраст интересовались попрыгушками, но далеко не на резиночке.

Я поднял взгляд в небо. По небу плыли облака. Оставляя за собой лишь белый след в бесконечно голубом верху. Жара. Нет, серьезно, сейчас довольно жарко несмотря на то, что здесь сейчас осень. Деревья все стояли желтые, золотом листьев блеща на солнце. Вспомнил Лермонтова:

— Листья в поле пожелтели, и кружатся, и летят; лишь в бору поникши ели зелень мрачную хранят.

— Красиво, — раздался позади меня голос. — Но больше практикуйся в нашем языке — у тебя еще слишком твердое произношение.

— Обязательно. Но мне нравиться мой акцент, — не оборачиваясь ответил я, вставая. Это была Лукина Валентия, похоже, пришла проверить как происходит наблюдение за ее чадом.

— Как знаешь, — она подошла ближе. — Что это было?

— Стихотворение, точнее отрывок. Про осень.

— Сам сочинил?

— Нет. Великий поэт моей страны. Оно посвящено осени.

— Великий? — несколько удивленно глянула на меня женщина. — Он свершил что — то?

— Он записал себя в историю, написал множество гениальных произведений, развив ими литературу и язык.

— И все?

Пришло время удивляться мне.

— А надо что — то еще?

— Ну, хотя бы там королю жизнь спасти… Или он писал оды в его честь? Тогда понятно, почему он остался в истории.

— Что? Нет! Причем тут король? Он то как раз и не очень любил Лермонтова…

— Кого?

— Поэта великого.

— А — а–а…

— Так вот. Как раз — таки наоборот, Лермонтов не был любимцем императора. Поскольку часто писал… ну, не особенно лестные высказывания. Первое стихотворение, которое его прославило, вообще было обвинительным.

— Ну, оно и понятно, — усмехнулась Лукина. — Небось его чуть не казнили?

— Нет. Он был дворянином и служил в армии…

— Правда? Дворянин и солдат писал стихи? Удивительно! Какая странная у вас страна, — она поцокала языком, аккуратно присаживаясь на траву.

— С этим не поспоришь, — грустно улыбнулся я, тоже садясь. — Очень странная. Ее либо люто любят, перегрызая глотки врагам и перекрывая грудью амбразуры, либо нещадно хают, мечтая уехать поскорее. Середины нет.

— Скучаешь? — несколько сочувственно спросила Лукина.

— По стране — то? Нет. Сейчас там такой бардак… А вот по родным и друзьям — да. Очень. — я вздохнул. — Если честно, впервые испытываю подобное чувство, и не сказать, что оно мне нравится.

— Я тебя понимаю, — Лукина села в непотребную для воспитанной дамы позу — обхватив колени. Задумалась, наблюдая за своими дочками, и как — то отстранено спросила: как тебе тут?

— Почти привык.

Месяц. Забыл сказать, что провел здесь месяц. Выучил язык на среднем уровне, познакомился со всеми, кем можно, облазил окрестности. Теперь скучаю. Мда… Иные попаданцы уже миры спасают, королевствами правят, ну, или пытаются выжить, а я просто сижу, учу язык и брожу туда — сюда.

— К чему? — она повернула голову ко мне, с интересом взглянув.

— К размеренной жизни, — наткнулся на непонимающий взгляд, решил пояснить: Обычно я постоянно чем — то занимался там, куда — то шел, что — то делал. Редко приходилось сидеть на месте. И так жило абсолютное большинство чего — то хотевших