Дело Уильяма Смита - Патриция Вентворт

Кэтрин посмотрела на него и вновь опустила глаза. Ей одновременно хотелось смеяться и плакать. Сдерживаясь, она только слегка улыбнулась.

— Может быть.

— О, неужели… Правда? Я уже так долго хотел, но я не знал… В смысле, я думал… У вас много друзей…

Она опять взглянула на него, заметила пятнышко краски на его левой щеке.

— Вы хотите меня куда-нибудь пригласить?

— Да, я… Но конечно…

— Вы не можете взять свои слова назад — это будет страшно невежливо. Куда же мы пойдем?

— Куда бы вы хотели?

— Я бы хотела отправиться куда-нибудь в вашем автомобиле, а потом вернуться в мою квартиру и выпить чаю, потому что очень неприятно ездить в темноте.

— Вы, должно быть, шутите? Это ужасная развалюха, собранная из старых железок. Над ней все смеются, но она ездит. Только это не лучшее…

— Вы просто невозможны! Я вам сказала, чего хочу. Вы действительно собирались покрасить утку в черный цвет? Это именно то, что вы делаете…

Уильям с ужасом уставился на свое творение. Утка, вся траурного черного цвета, кроме раскрытого клюва, хитро взирала на него своим единственным нераскрашенным глазом. Внезапно он просветлел.

— Не знаю, действительно ли я собирался это сделать, но если добавить металлический зеленый оттенок, этот селезень будет выглядеть очень эффектно — этакий лысый, испорченный пройдоха. А клюв и ноги, я думаю, лучше сделать оранжевыми. Но сначала он должен обсохнуть… Уже почти час, не стоит браться за новую работу. Вы действительно уверены…

Кэтрин ответила, не глядя на него:

— Действительно.

— Тогда я пойду за машиной. Я буду вас ждать у конца Каннинг-роу. Мисс Коул сама может все закрыть. — И внезапно улыбнувшись, Уильям добавил: — Ей идти в другую сторону.

Они ехали через Хэмпстед-Хит. Все, сказанное Уильямом об автомобиле, оказалось правдой. Но было очевидно, что все равно это его гордость: он собрал ее собственными руками из металлолома, тут припаивал, там выпрямлял, используя изобретательность и просто физическую силу, и, наконец, покрыл свое произведение двумя слоями эмали. Глядя на это «творение» сердце Кэтрин, привыкшей к другим автомобилям, сжалось от глупой нежности.

Молодые люди сделали остановку для ленча и вновь пустились в путь через зимний день, под бледно-золотым солнцем в бледно-голубом небе, сквозь легкий туман, поднимающийся с земли. Кэтрин обнаружила, что ей говорить совершенно не приходится. От нее требовалось только сидеть и время от времени вставлять «О, как удачно!» или «Это было очень умно!» в рассказываемую Уильямом сагу о том, как он по кусочкам собирал эту жестянку. Девушке пришло в голову, что даже если Уильям когда-нибудь полностью изменится, одна его черта сохранится навеки: способность целиком отдавать свое внимание предмету, который занимал его в данный момент. Думая о ней, он мог незаметно для себя раскрасить утку в черный цвет. А если он будет думать об утке, то может даже не обратить внимания на Кэтрин. По крайней мере, ей так казалось. Она сама настолько увлеклась собственными мыслями, что пропустила душещипательную историю о том, как Уильяму удалось раздобыть противотуманные фары, а жаль, потому что эта история ясно демонстрировала, какой он энергичный, упорный и находчивый человек.

Наконец они добрались до квартиры, которую уступила Кэтрин ее подруга, уехавшая за границу.

— Мне пришлось сдать мою квартиру, она слишком дорого мне обходилась. Так что я не знаю, что бы стала делать, если бы не Кэрол.

Принадлежавшие девушке несколько комнат находились над конюшней, переделанной в гараж. Уильям, проехав между высокими кирпичными столбами, попал на мощеную, деревенского вида улицу с рядами коттеджей по обеим сторонам. Освещенная последними лучами заходя те го солнца, она выглядела очень живописно. Дети катали обруч и ездили на роликах. На веревках, одна из которых была связана из пары прыгалок, висело белье. Повсюду виднелись широкие двери гаражей, покрашенные в разные цвета, в большей или меньшей степени уже сгнившие. Ряды бетонных ступеней, охраняемые железными перилами, вели к дверям квартир с остроконечными крышами и изредка — прикрепленными снаружи к окнам ящиками для цветов, которые сейчас пустовали. Перила перед входом в квартиру Кэтрин, как и дверь, были выкрашены в алый цвет.

Остановившись наверху в поисках ключа, девушка указала Уильяму на чудесный вид. Из-за крыш домов, стоящих на противоположной стороне, выглядывали высокие деревья, черные на фоне полосы бледного зеленоватого неба. Между острыми верхушками крыш сияли вечерние огни, похожие на светлячков. Где-то в левой стороне кто-то колотил по железу: динн, динн, донн, пытались перекричать друг друга два радиоприемника. Поучительную лекцию профессора явно несколько раз делали громче в попытке заглушить эстрадного певца по соседству, но приторная меланхолия его музыки все же победила.

Молодые люди вошли и захлопнули дверь. Звуки отступили, но не стихли. Кэтрин зажгла лампу, осветив узкий коридорчик, в нескольких местах заворачивающий направо, туда, где находились гостиная, две спальни, гардеробная, кухня и ванная комната. Показав Уильяму, где он может вымыть руки, и поставив чайник, она пошла в спальню и задернула шторы.

Кэрол питала страсть к ситцу веселых тонов: она выбрала канареечно-желтые с узором из синих и пурпурных зигзагов и треугольников занавески и покрывала. Мебель в ее квартире была очень легкой и современной. Кэтрин подошла к комоду ярко-желтого цвета, взяла большую фотографию в рамке и убрала в ящик. Затем сняла твидовый пиджак и юбку, повесила их в такой же желтый шкаф и натянула шерстяное платье с длинными рукавами. Его серозеленый оттенок очень шел девушке. Даже без помады и пудры она выглядела цветущей. Но здесь не магазин, так что можно немного подкрасить лицо.

Она нашла Уильяма в гостиной, камин был затоплен, шторы задернуты. Он боялся, что она замерзла, объяснил Уильям, помогая Кэтрин донести чай. Казалось, будто они делают это уже много лет. Вообще-то, когда девушка вошла, молодой человек сидел за пианино и одним пальцем наигрывал мелодию. Разливая чай, она упомянула об этом:

— Вы играете на пианино?

— Не думаю.

— Вы не знаете?

— Я многого о себе не знаю. Мои воспоминания начинаются только с сорок второго.

— Да, вы говорили. Интересно, что все-таки осталось в вашей памяти? Понимаете, очевидно, что многое вы помните: чтение, письмо, арифметику. Что еще?

Он ответил:

— Да, я никогда об этом не думал. Подобные знания действительно сохранились. Видимо, основные сведения по истории и географии, латынь на уровне школьника, математика… Немецкий я учил в лагерях и там же освежил свой французский. Знаете, одна из причин, заставляющих меня думать, что я не Уильям Смит, — то, что он ушел из школы в четырнадцать лет и не мог изучать французский и латынь. Мне-то тоже нечем гордиться, но я их точно учил.

— А пианино?

Он рассмеялся.

— Вы же слышали мою игру!

— Вы наигрывали мелодию. Вы знаете, что это?

— Ну, это должен был быть «Давным-давно».

— Почему?

Уильям пристально взглянул на нее.

— Не знаю. Эта музыка просто пришла мне в голову. Если подумать, странно помнить мелодии, забыв людей, правда? Вокруг, должно быть, ходят люди, с которыми я знаком. Однажды я могу столкнуться с ними и никогда об этом не узнать. Это вызывает у меня странное чувство. Я часто думал о такой возможности, но ничего не происходило до недавнего дня.

Кэтрин опустила чашку.

— В тот день вы встретили кого-то, с кем были знакомы?

Он кивнул.

— Ночью, когда меня ударили по голове. Это был тот парень, Эбботт из Скотленд-Ярда, который подобрал меня и привез домой.

— Он вас знал раньше?

— Можно и так сказать. Он сказал, что мы вместе были на вечеринке в Люксе когда-то перед войной, и я много танцевал с девушкой в золотистом платье — кажется, она сразила его наповал. Видимо поэтому он меня и запомнил.

Но когда дошло до имен, он не смог вспомнить ничего, кроме «Билла». Знаете, первая часть моего имени никогда не вызывала у меня сомнений.

— Но он, возможно, помнит других людей, которые там были.

— Говорит, что нет. Это ведь было давно, он с тех пор побывал, наверное, на сотнях вечеринок. Вы знаете, как бывает: все смешивается в памяти. Смотрите, я могу, если хотите, сделать тосты на этом огне.

Они занялись приготовлением тостов, потом пили чай.

Уильям рассказал Кэтрин, что случайно выкрашенная в черный цвет утка навела его на замечательную идею: создать настоящую черную птицу. Для нее лучше всего подошло бы имя Вороненок-Новобранец или Каркун. Услышав, что Кэтрин больше нравится Каркун, молодой человек потребовал карандаш и бумагу, чтобы сделать наброски. Он уселся на коврик перед камином, положив блокнот на коленку. Волосы его стояли торчком, на лице застыло выражение яростной сосредоточенности. В этот момент во всем мире для него существовал только Каркун. Но все же, когда Кэтрин праздно поинтересовалась, как он придумал Пса Вурзела, Уильям с отсутствующим видом ответил: