Детство и общество - Эрик Эриксон

Сходное отношение между зоной и модусом можно наблюдать у этой девочки в движениях, наиболее характерных для стадии младенчества. Она полностью превращается в рот и палец, как если бы молоко утешения текло благодаря соприкосновению частей ее же собственного тела. Согласно бытующей традиции, Энн следовало бы тогда отнести к «оральному» типу. Но раскручиваясь, наподобие пружины, из состояния ухода в себя, маленькая леди способна оживиться, пнуть куклу и с раскрасневшимся лицом, гортанно смеясь, завладеть машинками. В таком случае из ретентивно-элиминативной позиции путь регресии, по-видимому, ведет дальше внутрь (изоляция) и назад (регрессия), тогда как прогрессивный и агрессивный путь ведет наружу и вперед, к инициативе, которая, однако, немедленно вызывает чувство вины. Здесь обозначены пределы той разновидности отягченного кризиса, когда ребенку и семье может потребоваться помощь.

Пути такой регрессии и прогрессии составляют предмет данной главы. Чтобы показать подробнее систематические взаимоотношения между зонами и модусами, я опишу второй эпизод, касающийся маленького мальчика.

Мне сообщили, что Питер задерживал стул сначала на несколько дней, а совсем недавно время задержки увеличилось до недели. Я был вынужден спешить, когда к недельному запасу фекалий Питер присоединил и удерживал содержимое большой клизмы в своем маленьком четырехлетнем теле. Ребенок имел жалкий вид. Когда он думал, что за ним никто не наблюдает, то для поддержки прислонял раздутый живот к стене.

Его лечащий врач пришел к заключению, что этот «подвиг» вряд ли мог быть совершен без энергичной поддержки с эмоциональной стороны; в то же время он подозревал (и его подозрения позднее были подтверждены результатами рентгеноскопии), что у мальчика имелось растяжение ободочной кишки. Хотя тенденция к растяжению ободочной кишки, возможно, внесла в начальной стадии свой вклад в образование симптома, сейчас ребенок несомненно был парализован конфликтом, который он не мог вербализировать. О локальном физиологическом состоянии можно было позаботиться позднее с помощью диеты и моциона. В первую очередь казалось необходимым наладить общение с ребенком, чтобы добиться его сотрудничества.

У меня уже вошло в привычку обедать с семьей в ее доме, прежде чем я решусь взяться за ее проблему. Моему будущему пациенту я был представлен знакомым его родителей, пожелавшим прийти познакомиться со всей семьей. Маленький мальчик оказался одним из тех детей, что заставляют меня сомневаться в мудрости любой попытки укрыться под маской. «Выдумки замечательны, разве нет?» — деланно сказал он мне, когда мы сели за стол. Тем временем, как его старшие братья с аппетитом и быстро ели, а затем сбежали из-за стола играть в рощу за домом, Питер почти лихорадочно импровизировал в игровой манере на тему, которая, как сейчас станет ясно, выдавала господствующие и вызывающие у него беспокойство фантазии. Типичный амбивалентный аспект «сфинктерной» проблематики состоит в том, что пациенты чуть ли не с одержимостью отказываются от той самой тайны, которую с такими усилиями сохраняют в своем кишечнике. Ниже я перечислю несколько вербальных фантазий Питера вместе с моими безмолвными мыслями, возникшими в ответ на них.

«Я хочу, чтобы у меня был слоненок прямо здесь, в доме. А потом он бы рос-рос и разорвал бы дом». (В этот момент мальчик ест. Его кишечная масса приближается к точке разрыва.)

«Посмотрите на ту пчелу — она хочет добраться до сахара у меня в животе». (Слово «сахар» кажется эвфемистическим, но оно передает мысль, что у Питера есть «нечто» ценное в животе, и что кто-то хочет добраться до этого «нечто».)

«Мне приснился плохой сон. Какие-то обезьяны залезали на дом, слезали и пытались войти ко мне». (Пчелы хотели добраться до сахара у него в животе; теперь обезьяны хотят добраться до мальчика в его же доме. Увеличение объема пищи в желудке мальчика — рост слоненка в доме — пчелы за сахаром в живот мальчика — обезьяны за мальчиком в дом.)

После обеда кофе подали в сад. Питер сел под садовый столик, подтащил к себе стулья, как если бы собирался забаррикадироваться, и сказал: «Теперь я в своем шалаше и пчелам до меня не добраться». (Опять он внутри огороженного пространства и опять подвергается опасности со стороны назойливо стремящихся проникнуть к нему живых существ.)

Потом он вылез из убежища и показал мне свою комнату. Я полюбовался его книгами и попросил: «Покажи мне самую любимую картинку в твоей самой любимой книжке». Без колебаний Питер показал иллюстрацию, изображавшую пряничного человечка, которого вода несла прямо в открытую пасть плывущего волка. И возбужденно сказал: «Волк собирается съесть пряничного человечка, но он не сделает ему больно, потому что (громко) пряничный человечек не живой; пища не может чувствовать боль, когда ее ешь!» Я полностью согласился, размышляя над тем, что игровые вербализации Питера сходились на идее, будто все накопленное им в желудке было живым и грозило либо «разорвать» его, либо оказаться поврежденным. Я попросил мальчика показать картинку, которая нравится ему сразу после любимой в любой из других книжек. Он тут же отыскал книгу под названием «The Little Engine That Could» и открыл на странице, где был нарисован пускавший клубы дыма и тащивший за собой в туннель хвост вагонов паровоз; на следующей странице паровоз выезжал из туннеля, но его труба… не дымила. «Видите, — сказал Питер, — поезд вошел в туннель и в темном туннеле умер». (Что-то живое вошло в темный проход и вышло мертвым. Я больше не сомневался: этот мальчик фантазировал, будто наполнен чем-то драгоценным и живым, и если бы он удерживал это в себе, оно разорвало бы его, а если бы выпустил, оно могло бы выйти поврежденным или мертвым. Другими словами, мальчик был беременным!)

Пациенту требовалось оказать немедленную помощь посредством интерпретации. Я сразу хочу пояснить, что не одобряю полового просвещения, производящего сильное впечатление на неподозревающих об этой сфере детей, до того как с ними будут установлены прочные, доверительные отношения. Однако в данном случае я почувствовал необходимость «хирургического» вмешательства. Вспомнив о любви Питера к слонятам, предложил ему порисовать слонов. После того, как мы приобрели опыт в рисовании всех внешних — основных и дополнительных — частей у слонихи и двух слонят, я спросил, знает ли он, откуда появляются слонята. С напряжением Питер ответил, что не знает, хотя создавалось впечатление, будто он хотел спровоцировать меня. Поэтому я нарисовал, как мог, тело слонихи в разрезе, с внутренними полостями и двумя отдельными «выходами»: для экскрементов и для детенышей. Затем сказал: «Некоторые дети этого не знают. Они думают, что "кака" и детеныши выходят из одного и того же отверстия как у животных, так и у женщин». Только я собрался рассказать об опасностях, которые ребенок мог бы вывести для себя из подобных, ошибочно понятых обстоятельств, как Питер возбужденно перебил меня, сообщив, что когда мать носила его в животе, ей приходилось надевать пояс, чтобы не дать ему выпасть при посещении туалета; и что он оказался слишком большим, чтобы пройти в ее отверстие, и поэтому ей пришлось сделать разрез в животе, чтобы его выпустить. Мать Питера ничего не говорила мне об особенностях беременности и кесаревом сечении. Как бы там ни было, я нарисовал схему женщины, сосредотачивая внимание мальчика на том, что он запомнил из объяснений матери. Мой заключительный монолог звучал примерно так: мне, мол, показалось, что он считал, будто тоже мог иметь детей, и хотя в действительности это невозможно, важно понять причины его фантазии; может быть он слышал, что моя обязанность — понимать мысли детей, и если бы он захотел, то завтра я бы опять пришел, чтобы продолжить нашу беседу. Питер не захотел. Но и первая встреча закончилась результативно — сверхчеловеческим стулом мальчика (после моего ухода).

Тогда есть все основания полагать, что однажды раздув живот удерживаемой фекальной массой, Питер подумал, будто он забеременел, и испугался выпускать эту массу, дабы не нанести вреда себе или «ребеночку». Однако что заставило его задерживать стул сначала? Что вызвало у ребенка эмоциональный конфликт, который нашел свое выражение в задержке стула и фантазии беременности?

Отец мальчика дал мне ключ к одной ближайшей «причине» сложившейся тупиковой ситуации. «Знаете, — сказал он, — сын становится очень похожим на Мёртл». — «Кто эта Мёртл?» — «Она два года была его няней и ушла от нас три месяца назад». — «Незадолго до того, как его симптомы резко обострились?» — «Да».

Итак, Питер потерял важного в своей жизни человека — няню. Восточная девушка с приятным, тихим голосом, нежная и осторожная в обращении с ребенком, она была его главным утешением и опорой в эти годы, поскольку родители часто отсутствовали, занятые профессиональной карьерой. За несколько месяцев до расставания с ней мальчик приобрел привычку довольно грубо нападать на няню, но девушка, казалось, принимала спокойно и даже с удовольствием его явно «мужской» подход. На ее родине такое поведение не только не было редким, но являлось нормой. Хотя, конечно, оно имеет смысл лишь как часть целой культуры. Мать Питера, как она призналась, не могла полностью подавить чувство, что во внезапной мужской ориентации малыша и в поощряемой няней манере ее проявления есть что-то по существу неправильное. Действительно, происходящее не вполне соответствовало культуре матери. Она насторожилась в отношении реальной опасности иметь сына, воспитанного чужеземкой, и решила сама заняться его воспитанием.