В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного. 1945-1946 - Хорст Герлах

Русские взяли реванш, отыгравшись на простых жителях. Несколько эсэсовцев захватили местную тюрьму и устроили там кровавую резню, так как им не приходилось рассчитывать на спасение или плен.

Чем мотивировал гарнизон Эльбинга свои попытки защитить город, объяснить трудно. Если война в любом случае не могла быть выиграна, почему они не сдались добровольно? Потому что любой немецкий солдат понимал, что попасть в плен к русским означало быть жестоко убитым или страдать, будучи отправленным в лагерь. Даже потеряв последнюю надежду выиграть войну, солдаты боролись, пока у них было оружие и боеприпасы. К концу войны их ненависть к русским дошла до крайности. Слова «жалость и сострадание» перестали быть уместными для обеих сторон.

Множество людей, погибших в 1945 году, были на совести русского правительства.

Отъезд отца

Тем временем русская полиция (ГПУ) начала проводить работу с нами. Поначалу мы не могли отличить их от воюющей армии, потому что все русские носили похожие шинели, по которым даже было трудно определить, где солдат, а где офицер. Лишь позднее мы распознали, что в ГПУ имели голубые петлицы, а армия – красные.

К тому времени мой отец сильно похудел. Пережитый стресс оставил глубокие морщины на его лице. В общей сложности в двух войнах он отвоевал девять лет и по праву считал, что выполнил свой долг перед страной.

Он надеялся, что теперь, когда его сыновья выросли, они смогут занять его место на ферме, взяв все в свои руки. Сейчас он постарел, и у него не осталось сил противостоять русским. Я все еще помню, как трое русских пришли в наш дом и учинили отцу настоящий допрос. Когда они ушли, появились другие. Однажды мой отец стоял на кухне в окружении целой толпы пьяных солдат. Один из них решил застрелить его ради забавы. Когда он уже наставил пистолет и был готов нажать курок, другой солдат оттолкнул его руку, и пуля попала в потолок. Потом, когда я шел в коровник через двор, толстый, похожий на поросенка парень целился в меня из винтовки, но другой каким-то чудом не дал ему выстрелить.

В то же утро появилось несколько офицеров, которые пришли в коровник и смотрели, как мы работаем. Затем они велели отцу пойти с ними. Я замер, меня охватило чувство тревоги. Больше я не мог там оставаться. Словно предчувствуя беду, я отбросил вилы и побежал. В гостиной горькими слезами плакала мама. Не в силах произнести ни слова, она показала в сторону окна. Выглянув, я увидел отца, уходящего вниз по проселочной дороге в сопровождении двух солдат. Это был последний раз в жизни, когда я видел его.

Потом мама рассказала, что после короткого допроса русские выяснили, что отец служил капитаном немецкой армии, а также был владельцем фермы. Для русских коммунистов все землевладельцы являлись капиталистами. Правда, офицеры, забравшие отца, пообещали маме, что, возможно, он скоро вернется.

Мои глаза загорелись. Я хотел разрыдаться, словно маленький ребенок, но не мог. Я хоть как-то попытался успокоить мать, но сам мало верил в хорошее. Даже сейчас я вижу перед собой уходящего отца, с которым мне даже не довелось попрощаться. Это было 4 февраля 1945 года. Не думаю, что когда-нибудь смогу забыть эту дату.

Опасность ареста

На следующий день, 5 февраля, был мой день рождения. Мне исполнилось шестнадцать лет. Тем не менее, когда русские спросили, сколько мне лет, я ответил, что пятнадцать. Я обманул их, потому что надеялся, что они не станут брать с собой подростков, почти еще детей.

Запасы наших продуктов заканчивались. Русские вели себя как дикие животные; переходя с фермы на ферму, они все пожирали на своем пути. Мука, окорок, консервы – все шло в ход. Продукты вытаскивались из подвалов и разбрасывались по двору. Когда солнце стало припекать – наступала весна, – они стали портиться, и ферму пропитал запах разлагающейся пищи.

В основном мы питались овощами из банок, заготовленными на зиму. Русские предпочитали мясо, поэтому консервированные овощи оставались нетронутыми. Если кто-то из них хотел поесть овощей, то сначала велел попробовать их кому-то из нас или матери, чтобы проверить, не отравлены ли они.

Все больше и больше русских прибывало в нашу деревню. Солдаты, появившиеся первыми, сильно отличались от тех, что пришли потом. Первые в основном были молодые, крепкие мужчины и фанатичные коммунисты; среди пришедших за ними были солдаты постарше, которые немного понимали наши страдания. Некоторые умели говорить по-немецки. И хотя они так же воровали кур и резали овец и других животных, которых находили, они все же были более гуманны по отношению к нам. Восемнадцати-двадцатилетние вели себя наглее; постоянно приставали к девушкам.

Но больше всего мы боялись тех, которые забирали наших жителей в плен. Охотники за пленными были самыми опасными из русских солдат и в России назывались НКВД. Мы осознавали, что глупо продолжать оставаться жить в нашем доме. Русские особенно донимали нас, так как они не любили капиталистов, которыми они считали и нас. После ухода отца мы вернулись в коровник. Весь скот, который считался лучшим на всех фермах в округе и которым отец по-настоящему гордился, теперь забрали налетчики. После этого мы стали совсем беспомощными.

Польские работники, жившие на нашей ферме, получили паспорта от русского офицера и уехали. Нам оставалось молча наблюдать, как забирали наших лучших лошадей, запрягая ими наши же повозки. Одна лошадь вернулась спустя несколько дней. Возможно, русские забрали лошадь у поляков, а когда она больше им не понадобилась, отпустили ее.

Нескольких лошадей, бегавших по полю, мы поймали и поставили в стойло вместе с остальными. Русские постоянно возвращались и забирали самых лучших животных, даже тех, которые еще были необъезженными.

Возвращение налетчиков

Как-то днем разорители снова появились на нашей ферме. До нас дошли слухи, что они собираются забирать местных жителей с собой в Россию. Мы видели, как они заходили в дом, где жили наши рабочие. Не на шутку перепуганная мама сказала мне быстро спрятаться.

– Почему я должен прятаться? – спросил я. – Мне всего лишь шестнадцать лет!

– Ты слишком высокий. Разве забыл, что однажды тебя приняли за солдата? – настаивала она.

Пока я раздумывал, брат схватил меня за руку и сказал:

– Пойдем скорее, спрячешься на сеновале.

Мы поднялись по лестнице на крышу. Я нашел дырку под поперечной балкой, залез туда и с головой зарылся в сено. От его запаха я готов был задохнуться.

«А что, если русские начнут колоть штыками в надежде найти какие-нибудь спрятанные драгоценности?» – подумал я.

Я не мог избавиться от этой мысли. Казалось, брат думал о том же. Спустя пятнадцать минут мы вылезли из своего убежища.