Красный Петух - Ян Гийу

Примерно четверть миллиона жителей Стокгольма - одинокие мужчины. И едва ли кто-нибудь из них не позавидовал бы Карлу Хамильтону и его квартире в Старом городе у Стрёммен, со статуей Святого Йорана и Дракона прямо под окнами и с прекрасным видом на крыши домов.

Вообще-то Карлу Хамильтону могло бы позавидовать большинство мужчин. Во-первых, он богат. Кроме того, богатым он стал удивительно легко, унаследовав семь лет назад акции на полмиллиона или что-то в этом роде, когда сам находился за границей. Он попросил школьного друга, проходившего тогда практику на биржевой фирме "Якобссон и Понсбах", позаботиться о них, и тот добросовестно выполнил просьбу. Это было нетрудно сделать, поскольку в последние пять лет на стокгольмской бирже курсы акций поднимались, как ракеты: день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом. Сам он не интересовался этим, но, возвратившись домой, обнаружил, что стал мультимиллионером. Акции он никогда не любил и с презрением относился к спекулятивным играм, так что немедленно продал все, а деньги превратил в ценные бумаги и несколько домов. И сейчас, спустя годы, выяснилось, что он продал акции как раз за день до начала падения их курсов, а цены на дома пошли вверх. Так что он удвоил свое состояние и вот поэтому жил так, как живет сейчас.

К тому же он - блестящая партия: бывший член шведской сборной команды по гандболу, бывший защитник команды одного из американских университетов и, кроме того, обладает графским титулом, придерживается правил этикета, то есть хорошо воспитан; лейтенант флота в резерве, что соответствует степени политолога-обществоведа, в сочетании с профессией классного программиста, полученной в Университете Южной Калифорнии; короче говоря, по оценкам нового времени, когда ушел в прошлое радикализм 60-х и 70-х годов, безо всякой иронии его можно назвать настоящим офицером и джентльменом[8], даже если он сам и не разделяет такой оценки. Но пять необычных лет, проведенных в США, изменили всю его жизнь.

И все же раньше он никогда не считал свою жизнь столь бессмысленной, как сейчас, стоя у окна и вглядываясь в темноту, покрывавшую Стрёммен вплоть до видневшегося вдали освещенного судна, если этот плавучий высотный дом, курсирующий между Швецией и Финляндией, можно назвать судном.

От рвущейся в открытое окно прохлады по телу побежали мурашки. Он закрыл окно, быстро оделся во все совершенно новое и, не выпив кофе, вышел на улицу под снег с дождем.

На обычном месте перед телеграфом напротив дворца машины не было. Он взглянул на уже промокшие туфли и стал подумывать, не вернуться ли ему домой и вызвать "ждите ответа". Но вместо этого, подавив злобу, направился к Стрёммен, разбрызгивая ногами грязный снег - ему просто не хотелось сейчас быть аккуратным.

Машина стояла там, где он законно, но все же непредусмотрительно припарковал ее перед кафе "Опера". Снег толстым слоем лежал на стеклах. Щетки в машине не оказалось, и, вытащив удостоверение личности в пластиковом футляре с маленьким государственным гербом, он почистил им стекла. Нет, больше он не будет здесь оставлять машину.

По дороге на Кунгсхольмен машину то заносило, то обливало грязью. Похоже, что американские машины не для нордической зимы, и ее обязательно надо продать. Так было принято еще одно решение, которое необходимо выполнить, как и все остальные, принятые сегодня. Машину он привез с собой из Калифорнии, и вначале шведский номер был повешен поверх старой, синей калифорнийской пластины, где стояло: "The Golden state"[9]. Это было не просто ребячеством, а одной из абсолютно противоречащих регламентациям бестактностей; он окружал ими себя, будто молчаливо выражал протест против работы, на которую угодил случайно. Эта случайность произошла два года назад. Работа, право же, оказалась не той, о которой он некогда мечтал.

На набережной Норр Мэлагстранд поток машин уплотнился. На некоторых стратегически точно рассчитанных местах дорожные власти недавно навалили груду каких-то цементных чудовищ, наверное, чтобы позлить автомобилистов, утром и вечером вынужденных проезжать через Кунгсхольмен. Может быть, в этом и состояла идея коммунальных властей - заставить людей от огорчения или от злобы начать пользоваться городским транспортом.

На то, чтобы добраться до светофора у площади Кунгсхольмен, ему потребовалось чуть ли не десять минут. И все это время он продолжал ворчать на свою неудавшуюся жизнь с ее перспективами на "будущие тумаки".

* * *

Его завербовали, когда он проходил военную службу и готовился стать боевым пловцом. Это было более восьми лет назад. В то время он был политическим радикалом, или, не вдаваясь в подробности - ведь радикал он и сейчас, - коммунистом и членом студенческой организации "Кларте", несколько лет стоявшей на "марксистско-ленинско-маодзэдуновских позициях".

Это был закат политически окрашенных 60-х годов. Через пару лет после победы Вьетнама и освобождения Сайгона в 1975 году "Кларте" поставила задачу внедрить своих "сознательных" товарищей в систему обороны страны.

Что, собственно, имелось в виду под "внедрением в оборону страны", не совсем ясно и до сих пор, но речь ни в коем случае не шла о каких-либо традиционных пацифистских намерениях - наоборот, идея заключалась в том, чтобы по возможности больше "сознательных" товарищей занимали там наиболее важные посты.

Объяснялось все тем, что эти "сознательные" товарищи могут понадобиться в момент опасности - возможного нападения со стороны социал-империалистической супердержавы, - чтобы противостоять малодушным и предательским, то есть просоветским, тенденциям. Ведь буржуазная оборона не очень-то надежна для нации.

Не следует удивляться тому, что ни военная разведслужба, ни полиция безопасности не могли разгадать намерения, скрывавшиеся за этой небольшой волной "инфильтрации" левых. Левые эксперты в министерстве обороны и полиции безопасности рвали на себе волосы, пытаясь понять этот новый вариант коммунизма, и склонялись к мысли, что все это - некий особый трюк.

А так называемый "экспертный отдел безопасности" при Управлении госполиции (СЭПО) сумел убедить себя в том, что в данном случае шла подготовка государственного переворота: когда довольно много клартеистов будут таким образом внедрены в систему обороны страны, армия, воздушный и морской флоты двинутся на Стокгольм с красными знаменами и под аккомпанемент оркестра Красной Армии.

Карл Хамильтон при этом воспоминании улыбнулся - первый и единственный раз за этот день.

Вербовка произошла в марте, как раз перед началом обучения на боевого пловца. Курс переезжал из Берга в Карлскруну, чтобы впервые познакомиться с водолазной башней и отработать часть элементарных моментов, связанных с выходом из водолазного колокола, с техникой дыхания и т. п.

Тренер сидит за пультом у самого потолка, курсанты кувыркаются, как утята, в воде под ним, а три инструктора отрабатывают с ними различные моменты в водолазном колоколе. Затем будущие пловцы тренируются на различной глубине; после каждого подъема врач проводит полный контроль состояния организма. Разрыв легких может произойти самым неожиданным образом на глубине от шестидесяти сантиметров и больше. Легочная ткань лопается, и маленький пузырек воздуха уплывает по кровеносной системе и может остановиться где-то в мозгу. Если повезет и он заблокирует лишь нерв пальца, то через несколько часов в барокамере под давлением его можно будет вытолкнуть. В противном случае воздушный пузырек может прочно застрять, например, в речевом центре.

Во время одной из таких тренировок Карл почувствовал, что за ним наблюдают. На деревянной трибуне сидел мужчина лет пятидесяти пяти, казалось, безразличный ко всему происходившему, хотя в отношении к нему молодых инструкторов чувствовалось уважение.

На следующий день мужчина не появился.

После одного из упражнений врач заявил, что у Карла появились небольшие разрывы кровеносных сосудов одного глаза, что выглядит он не очень хорошо и, стало быть, необходим контроль. Карла отправили в лазарет, а все остальные собрались и вернулись в Стокгольм на выходные дни.

Лазарет пустовал. Карлу указали на одну из комнат, где лежала его одежда. Он оделся, раздосадованный сообщением о своем недуге, хотя сам он ничего не заметил, и еще более раздраженный испорченными выходными.

Вскоре в комнату вошел коммендеркаптен[10] и попросил следовать за ним, объяснив, что лишение его увольнения по болезни не соответствовало действительности: он совсем не болен, нет надобности беспокоиться по этому поводу. Им просто необходимо совершить небольшую поездку. И больше никаких объяснений.

Коммендеркаптен полтора часа вез его на гражданской машине в южном направлении, беззаботно беседуя об образовании, о будущем флота, о Трафальгарской битве и о чем-то еще. Выехав из Блекингс, они продолжили свой путь дальше на юг по побережью Эстерлена, где Сконе выглядит так, словно на фотографии, с мягкими волнистыми холмами, переходящими в морскую синеву.