Газета Завтра 795 (59 2009) - Газета Завтра

Пусть праведник и поэт разгадают начертанные в небесах письмена.

Олег Дорогань ВЕЛИКОЕ ХОЛМОТВОРЕНИЕ О романе Александра Проханова «Холм»

У АЛЕКСАНДРА ПРОХАНОВА — новый роман, новая поэма в прозе. Автор по-прежнему неукротим, неистощим, неисчерпаем. И можно смело сказать: поэмы в прозе его самобытны, новаторски великолепны. А система его мыслеобразов — это целая поэтика. Каждая деталь вырастает до знака, символа, высвечивает глубинные смыслы, собирается в единый свод.

Стремление к гармонии, к вселенскому равновесию всегда отличало письмо Проханова. И весь арсенал художественных средств во всех его вещих вещах свидетельствует о нём как об истинном поэте. Ведь он и стихи пишет. Недаром же Валентин Устинов в своей поэтической книге "Держава" Александру Андреевичу посвящает стихотворение "Ревнитель", в котором есть такие строфы:

Певун. Плясун. Затейник хитроглазый.

Поэт. Прозаик. Страстный острослов.

Прямой потомок молокан Кавказа.

Ревнитель государственных основ.

…

Пируй, творец! Под ястребиной крышей

покоя нет и поворотов нет.

Одно дано, одно дано нам свыше -

любить и жить.

Живи в любви, поэт!

Совсем недавно я столкнулся с критическими выпадами против использования поэтического инструментария в прозе. Дескать, что поэту хорошо, то прозаику смерть. Аллитерированность или инверсионность якобы вредят прозе. Согласен, ничто не приемлет излишеств, мера — формат вещей. Лефорт не перепьёт Петра, ну да проза вполне может перепеть поэзию.

Что касается прохановской прозы, то в ней как раз вместе с "босхианскими метафорами" и "раблезианскими непристойностями" немало акустической звукописи, аллитераций, свои инверсии с эховыми словосочетаниями, свои мотивы, своя мелодия, наполняемая то сюитной, то симфонической полнотой.

Правда, от книги к книге и метафора, и эпитет становятся яснее и точнее, а потому и проще, зато интонация всё раскрылённее, сакральнее, со всё более долгим эхом. И в то же время излишеств всё меньше, зато каждая подробность бьёт в "десятку", неся и разворачивая смыслы. И всё это подчинено маятниково размахивающейся выверенной ритмике.

"Чеченский блюз" — название говорит само за себя. "Идущие в ночи", — отсылает к английской песне "Странники в ночи", но здесь уже не столько элегическая, сколько обострённая тревога, бетховенски зазвучал катарсис трагедии.

Названием романа может овладеть метонимия, да ещё и с тяготением к анафоре: пожалуйста, "Господин Гексоген". На официально патриотическом писательском крыле этот роман почему-то подвёргся чуть ли не разносной критике. И по мнению многих, вышеназванные романы о Чечне признаны лучшими в литературном наследии писателя и его затмевают.

Кто-то из откровенных недругов А.Проханова назвал его творения графоманией, приводя лишь одно удачное сравнение моста с кардиограммой сердца.

А В.Гусев, помещая в "Московском вестнике" свои дневники с разрозненными мыслями на полжурнала, как-то обвинил А.Проханова в саморекламе.

И каждое вступительное слово прохановской газеты "Завтра", где в небольшом срезе отражается вся эпоха, действительно, как бы рекламирует его неповторимый стиль, блистая точным, метким метаисторизмом и безобманным магнетизмом.

Такое впечатление, что гений Александра Проханова перехватывает гиперболоидные молнии Николы Теслы, этого славянского гения, пущенные им столетие назад с башни на Лонг-Айленде, и творит ими свои огненные страницы.

Даже либералы вынуждены были поднять руки перед "красно-коричневым" автором, проголосовав за вручение ему престижной премии "Национальный бестселлер", — и именно за "Господина Гексогена".

Есть гипотеза, что Тунгусский катаклизм — дело рук Теслы. И, по всей вероятности, его добрый гений, осознав разрушительность силы, какой он овладел, прекратил свои опыты с извлечением мощной энергетики из вселенского потенциала.

А.Проханов тоже обладает недюжинным даром извлекать скрытую энергию времени и мощно и чутко отражать катаклизмы — явные и невидимые, отечественные и глобальные, социально-политические и психологические. Иногда даже кажется, что он с наслаждением описывает их, и не будь их, не было бы прохановских произведений. И всё же их смысл как раз и состоит в противостоянии разрушительству, которое принесло с собой новое смутное время. Автор постоянно извлекает из реальности сакральные смыслы, побеждающие хаос.

И вот новый роман "Холм". Он о мистериальном холмотворении, о соединении разорванных русских времён, новом собирании утраченных Русью земель.

Русская цивилизация — та божественная субстанция мира, которую необходимо сохранить во имя спасения Земли и всего человечества на ней. Из её священных мест излучается та энергетика, что очищает мир, и важно извлечь её, синтезировать, соборовать, это и станет залогом возрождения светлых начал.

Эту мысль в своём новом романе автор и воплощает провидчески. Он не просто пишет — он священнодействует за писательским столом, как будто перед соборным алтарём. Иногда этот алтарь окружают языческие символические смыслы, как видения и духи. Они, как всё в этом мире, в борьбе, они вступают в схватку с единым православным Вседержителем, но само Его присутствие, Его провидение неизменно побеждают.

Образы в монолитном соборном единстве, и автору важно постоянно уравновешивать все слагаемые архитектоники произведения.

Может быть, кому-то вновь будет приятно выискивать у признанного мастера мелкие изъяны (по принципу: у крупного мастера все изъяны крупные). А мне любо упиваться замыслом и вымыслом, когда современность и отечественная история в тигле смыслов кипят, бушуют, варятся.

"Сражаются между собой петровская Петербургская империя и допетровская Московская Русь, Исаакиевский собор и Храм Василия Блаженного. Святое мистическое православие Сергия Радонежского и золочёная помпезная церковь, служанка императоров. Старообрядцы отвергают никониан, царя Алексея Михайловича, а заодно и Петра, нарекая его антихристом. Но само православие напрочь отметается язычниками, которые не могут забыть жуткие избиения волхвов, учинённые святым князем Владимиром сразу же после крещения Руси…"

Какое невероятное умение держать пульс на деснице истории! Какое пространственно-временное дыхание гения! И если скажут: ушла "почвенность", присущая ранней прозе Проханова, — отвечу: времена такие, что почва уходит из-под ног. А в новых произведениях в полный рост заявила о себе поэзия борьбы, вступают во взаимодействие исторические пласты. И этому в полной мере соответствует отточенный выверенный слог. От почвеннической словесной вязи — до метафорического очерчивания нового русского модерна в прозе.

Этот русский модерн свивал свои гнёзда в поэзии Юрия Кузнецова. И напрочь ушёл из стихов Андрея Вознесенского, от его "Мастеров" через "Озу" и "Лонжюмо". И "Авось", построенная на американо-русском материале, не стала возвращением.

Как видим, и в названии "Холм" заключена спружиненная метафора-символ. Поначалу возникают аллюзии — от рубцовского "Взбегу на холм и упаду в траву…" до мистического триллера "И у холмов есть глаза".

А потом выстраивается уже совершенно свой оригинальный замысел — Холма-Храма. Свершается обряд холмотворения, он заключается в ссыпании земель с заветных мест Киевско-Новгородской Руси, подобно закладке дрожжей в созревающее тесто. На них должна взойти воскрешённая Русь, всплыть Небесным Китежем. Как в Откровении Иоанна Богослова — на Новой земле под Новым небом, но не через Русский апокалипсис, а через Русскую мистерию.

Сам принцип и метод отражения реальности, взвешенная целостность частей и закручивание их по орбитам вокруг единого центра (в данном случае Холма) — это всё и составляет некое планетарное смыслообразующее начало.

Что наиболее ценно — это впервые автобиографически введённый образ писателя Коробейникова. Певец народных волнений, стихии оппозиционных выступлений, особенно в романе "Красно-коричневый", автор здесь делает знаковое признание: "Всё это уже случалось с ним, было остро пережито, погрузилось в тексты. Нынешние зрелища лишь воспроизводили прежние".

И все его главные герои — Последний солдат империи и Африканист из одноименных романов, разведчики ГРУ и журналисты, конфликтологи и воины, воюющие в Афганистане и Чечне, — несут на себе глубокий отпечаток личности самого автора. Теперь же он стал почти полностью прототипом своего героя, всецело встраивая с ним себя в контекст эпохи.

Важно отметить, А.Проханов, при всей своей вещности и зримости, — ещё и певец призрачной туманности. Смотрите, как часто описана у него столица в такой дымке, то сумеречной, то утренней. И вот уже фата-морганическая столичная дымка, прикрывая памятник Пушкину, становится металлической.