Извлечение троих - Стивен Кинг

А потом, понимая, что дальше откладывать невозможно, осторожно открыл глаза и посмотрелся в зеркало.

Из зеркала на него глядели его собственные глаза.

Никаких чужих голосов в голове.

Никакого странного чувства, что за ним наблюдают.

«Ты на мгновение отрубился, Эдди, — пояснил ему великий мудрец и выдающийся наркоман. — Обычное дело, когда ты немножечко прибалдел от остывшей индейки».

Эдди взглянул на часы. Полтора часа до Нью-Йорка. Самолет сядет в 4:05 по восточному поясному времени, и времечко будет горячее. Проба сил.

Он вернулся на место. Джин уже ждал его на откидном столике. Он отпил пару глотков, и к нему подошла стюардесса спросить, может, ему еще что-нибудь нужно. Но едва он открыл рот, чтобы сказать «нет, спасибо», как вдруг опять на мгновение отрубился.

— Только чего-нибудь перекусить, пожалуйста, — сказал стрелок ртом Эдди Дина.

— Горячее подадут в…

— Я действительно умираю с голоду, — совершенно искренне проговорил стрелок. — Все что угодно, хотя бы бутер…

— Бутер? — нахмурилась женщина в красной военной форме, и внезапно стрелок заглянул в мозг Узника. Сэндвич… слово далекое, тихое, как шорох гальки на берегу.

— Сэндвич, хотя бы.

Женщина в форме как будто задумалась.

— Ну… у нас есть рыба, тунец…

— Было бы замечательно, — обрадовался стрелок, хотя в жизни не видел танцующей рыбы. Ну ладно, нищие не выбирают.

— Что-то вы бледный, — сказала женщина в форме. — Вам, может быть, душно?

— Да нет, это просто от голода.

Она одарила его профессиональной улыбкой.

— Сейчас чего-нибудь вам состряпаем.

— Стряпнем? — изумленно переспросил себя стрелок. В его мире слово «стряпнуть» означало на слэнге «изнасиловать женщину». Ну да ладно. Сейчас принесут поесть. Роланд даже не знал, сможет ли он перенести сэндвич с танцующей рыбой обратно на берег, где лежит сейчас его тело, которому так нужна пища… но все по порядку, одно — за раз.

Стряпнуть, — подумал стрелок и тряхнул головой Эдди Дина, как будто не веря.

А потом отступил опять.

«Это все нервы, — уверил его великий оракул и выдающийся наркоман. — Просто нервы. Часть улетного опыта, младший братишка».

Но если это действительно нервы, тогда откуда эта странная сонливость — странная потому, что он сейчас должен быть взвинчен, как на иголках, ощущая позывы чесаться и ежиться в преддверии настоящей тряски; даже если бы он не достиг сейчас стадии «тихого кайфа», как сказал бы Генри — «остывающей индюшки», то хотя бы тот факт, что ему предстоит протащить через таможню Соединенных Штатов два фунта чистого героина — деяние, карающееся заключением на срок не менее десятки в федеральной тюрьме, — казалось бы, должен прогнать всякий сон, и плюс еще эти провалы в памяти.

Однако же, спать хотелось.

Он отхлебнул еще джина и закрыл глаза.

С чего бы ты отрубился?

Хотя нет, если бы что-то подобное произошло, она бы уже давно побежала за аптечкою первой помощи.

Значит, не отрубился, а на секундочку отключился. Все равно дело плохо. Раньше такого не наблюдалось. Прибалдевал — это да, но никогда еще не отключался.

И с правой рукой что-то явно не то: ноет, как будто по ней стукнули молотком.

Он согнул ее, не открывая глаз. Никакой боли. Никакой дрожи. Никаких голубых глаз убийцы-профессионала. А что до провалов в памяти, так это всего лишь неудобоваримая комбинация легкого кайфа и того мерзкого состояния, которое великий оракул и выдающийся — ну вы понимаете — назвал бы хандрою контрабандиста.

Но я, кажется, все равно засну. Это ты как объяснишь?

Как улетевший воздушный шарик, к нему подплыло лицо Генри. «Не волнуйся, — сказал ему Генри. — Все с тобой будет в порядке, братишка. Отсюда ты полетишь в Нассау, снимешь номер в „Аквине“, а в пятницу вечером к тебе придет человек. Из приличных парней. Он все устроит, оставит тебе порошка. На уик-энд тебе хватит. Вечером в воскресение он принесет коку, а ты отдашь ему ключ от депозитного сейфа. В понедельник утром ты сделаешь все, что сказал Балазар. Этот парень тебе поможет; он знает, как это делается. Днем в понедельник ты вылетишь, таможне покажешь кукиш, а уже вечером мы с тобой будем кушать бифштекс в игристом. Делов-то всего ничего, вот увидишь, братишка. Разговору больше. Все будет легко и прохладно».

Но, похоже, запахло жареным.

Загвоздка в том, что они с Генри были точно как Чарли Браун и Люси. Разница была только в том, что иногда Генри придерживал мяч на футбольном поле, чтобы Эдди мог по нему ударить — такое случалось не часто, но все же случалось. Эдди даже подумал как-то в своем героиновом кайфе, что надо бы написать Чарльзу Шульцу.

Уважаемый мистер Шульц, — написал бы он. — Вы все-таки немного не правы, что в последнюю секунду Люси ВСЕГДА у вас отфутболивает мяч. Ей бы хотя бы изредка его придержать. Чарли Браун такого даже предположить не сможет, ну вы понимаете. Иногда ей надо бы придержать мяч для него, хотя бы три-четыре раза подряд, потом целый месяц вообще не держать, потом — снова, потом — опять ничего пару дней, а потом… но, вы, наверное, уже поняли, что я хочу сказать. Ребятенок ПО-НАСТОЯЩЕМУ прибалдеет.

Эдди знал, что нужно сделать, чтобы ребятенок по-настоящему прибалдел.

Знал по опыту.

Один человек из приличных парней, — сказал Генри, а пришло какое-то худосочное существо с желтушной мордой, британским акцентом, тонкими такими усиками, как в фильмах сороковых годов, и желтыми, как бы запавшими внутрь зубами. Эдди они напомнили зубья старенького капкана.

— Ключ у тебя, senor? — спросил он с этим своим акцентом выпускного класса британской средней школы.

— Ключ в порядке, — ответил Эдди. — Если я тебя правильно понял.

— Давай тогда мне.

— Нет, так мы не договаривались. Ты должен мне кое-что передать, чтобы мне хватило на выходные. А вечером в воскресение ты должен сюда кое-что приволочь. Тогда я отдам тебе ключ. В понедельник ты пойдешь в город и там уже заберешь, что тебе надо. Я уж не знаю, чего там. Не мое это дело.

Внезапно в желтушной руке существа возник маленький автоматический пистолет.

— А почему бы тебе не отдать его просто так, senor? Я сберегу себе силы и время, а ты сохранишь свою шкуру.

Несмотря не пристрастие к наркоте, Эдди Дин сохранил в себе крепкий стержень. Это знал Генри; и что важнее — это знал Балазар. Поэтому его и послали. Многие думали, что поехал он потому, что его хорошо прижало. Но Эдди знал, и Генри знал, и Балазар. И только они с Генри знали, что он все равно бы поехал, даже если бы он завязал с этим делом и был бы чист, как стекло. Ради Генри. Балазар бы до этого не додумался, но к чертям Балазара.