Белый ящер - Павел Вежинов

На том их разговор и кончился. Алекси вернулся к себе в кабинет с чувством полного поражения. Конечно же, он проиграл эту маленькую схватку, и довольно бесславно. Может, со своей точки зрения мальчик действительно прав? Особенно если воображение у него и вправду такое бедное, как утверждают ученые. Алекси давно, еще со студенческих лет, знал, что бедное воображение хуже бедной жизни. Маленькая комнатка в мансарде, которую он снимал в юности, была насыщена и перенасыщена воображаемой жизнью – интересной, красивой, богатой, невероятно полной. Он просто рвался поскорее вернуться туда и остаться наедине со своими мечтами, столь совершенными и столь покорными силе его воображения. Сейчас все это безвозвратно утеряно. Он стал беднее, чем когда бы то ни было в жизни.

А какой выбор был у Несси? Никакого. Единственное, что ему оставалось, это умножать факты действительности, пока хватит сил и возможностей. Но если от пресыщения гибнут даже самые крылатые мечты, то что уж говорить о жалкой человеческой действительности. Конец пути. Или начало, как сказал сын. Сам он этого понять не мог. Его путь кончился.

К великому удивлению Алекси, с того дня сын все-таки перестал водить в дом девичьи орды. В квартире воцарилась прежняя тишина, печальная и глухая, как и все последние годы. Пока однажды, когда Алекси сидел в холле с газетой, с ним не поздоровалась девушка. Он поднял голову и изумленно взглянул на нее. Девушка была гораздо миниатюрнее шагающих экскаваторов, почти стройная, с дружелюбной улыбкой. Вдобавок лицо ее показалось ему вроде бы знакомым, где-то он ее уже видел.

– Руми! Ты ли это?

– Я, дядя Алекси, – ничуть не смутившись, ответила девушка.

Да, это была она. Румяна, дочь Трифона, его давнего приятеля и коллеги. За последние годы Алекси совсем отошел от друзей, но они все же существовали. Повырастили дочерей, сами же, вероятно, постарели и поглупели. Что ж, такова жизнь. Какова именно, Алекси вряд ли сумел бы определить точно. Вот и Руми, как все остальные, без всякого стеснения ринулась в скотобойню его сына… Омерзительно. Еще омерзительнее, чем раньше. Те, мясистые, с могучими бюстами и пышными задами, были ему незнакомы, то есть все равно что нереальны. Какие-то городские отбросы, которые его сын умудряется подбирать неизвестно где. А Руми? Он знал ее младенцем, ребенком, девочкой. Однажды она обмочилась у него на руках, к полному восторгу этого дурня, Трифона, в те годы его лучшего друга.

Почти неделю Алекси боролся со своей совестью. И наконец совесть победила. Черт побери, какое он имеет право оставлять дочь друга во власти этого получеловека-полувыродка? Скрепя сердце и ужасающе хмурясь, Алекси посетил Трифона в его министерском, роскошно обставленном кабинете, где за массивной спиной хозяина висел дешевый ковер. Сам Трифон, растолстевший, цветущий, все же показался Алекси каким-то сломленным. Гостю он обрадовался – правда, пожалуй, слишком бурно, – предложил ему кресло, сам вышел из-за стола и уселся напротив. На пороге появилась секретарша, тоже массивная, благоухающая духами, с буклями на висках. Трифон велел принести кофе, тоник, даже коньяк, от которого, впрочем, Алекси решительно отказался. Оба чувствовали себя неловко, особенно Алекси, который не знал, с чего начать. Хоть бы этот толстяк догадался спросить, с чем он к нему пожаловал. Помаявшись некоторое время, Алекси неожиданно выпалил:

– Ты знаешь, в котором часу вчера вернулась домой твоя дочь?

– Знаю, – ответил Трифон, делая жалкую попытку улыбнуться.

– А где она была, знаешь?

– И это знаю.

– Значит, ничего не имеешь против?

Сердитый огонек мелькнул в глазах Трифона и тут же погас.

– А что я могу поделать?

– Как что? Уши ей надрать, вот что.

– Глупо и бесполезно! – устало ответил Трифон. – Глупо и бесполезно.

– Почему бесполезно?

– Неужели ты не понимаешь, приятель, нет у нас выхода, – безнадежно сказал Трифон. – Никакого. Нам остается только сдаться – полностью и безоговорочно.

– Ты думаешь? – растерянно спросил Алекси, который никогда и никому не сдавался, кроме разве Корнелии.

– Конечно!.. Потому что любое наше действие кончится для нас бесславным поражением. Мы можем потерять все, понимаешь, все. И прежде всего детей.

– А на что оно тебе нужно, это отребье?

Глаза Трифона яростно сверкнули. Нет, он еще не был до конца сломлен. Какая-то искра в нем еще тлела. Но как раз тут появилась секретарша и, продемонстрировав мужчинам мощные бедра, налила им кофе. Когда она наконец удалилась, Трифон заговорил снова – правда, крайне неохотно.

– Послушай, ведь в конце концов это наши дети! Чего ты хочешь? Объявить им войну? Испортить всем жизнь? Кто от этого выиграет? Никто. И в первую очередь пострадают они, дети. Пока они еще под нашей крышей, мы хоть чем-то можем им помочь.

Алекси вернулся домой в полной растерянности. Со своей точки зрения Несси был прав. Трифон со своей – тоже. Но не могут же все быть правыми вот так, для себя. Тогда у нас будет не общество, а сборище людей, где каждый с трудом выносит остальных. Уж если Трифон не может помочь собственной дочери, то ему и подавно это не удастся. Тем более что Руми все же была не такой, как те, другие. Она была девушкой. И почему надо считать ее бесстыжей, когда она, быть может, просто естественна. В конце концов, любая более или менее длительная связь предполагает известные взаимные чувства. А как раз в этом Несси нуждается больше всего.

Но дружба между Несси и Руми продолжалась чуть больше месяца. А затем девушка исчезла так же внезапно, как и появилась. Алекси подождал несколько дней – может, заболела или уехала куда-нибудь. Но Руми не приходила.

– Что случилось с Руми? – не вытерпел наконец Алекси.

– Ничего, просто мы расстались, – спокойно ответил Несси.

– По чьей инициативе?

Несси нахмурился.

– Послушай, отец. Люди мне быстро надоедают, – неохотно произнес он. – С какой же стати мне их терпеть?

– Но люди все-таки не вещи… Нельзя ж их выбрасывать когда вздумается.

– Никто не имеет права подчинять себе других, – мрачно ответил Несси. – Ни по какой причине. И ничем – ни силой, ни слабостью. Это отвратительней любой политической тирании.

Алекси молчал. Что он мог ему ответить? И все-таки нельзя же было отступить просто так, без всякого сопротивления.

– Ты вообще веришь во что-нибудь?

– Зачем? – Несси бросил на отца презрительный взгляд. – Достаточно правильно мыслить. Декарт сформулировал это в нескольких словах: «Я мыслю – значит, я существую». По-моему, этим все сказано.

– Ты никогда не будешь счастлив! – изрек вдруг Алекси. – У человека есть еще и сердце, если ты об этом что-нибудь слышал.