Под одной крышей - Эли Хейзелвуд

старыми друзьями. И частенько надирала мне задницу в шахматы. — Он хмурится. — Я уверен, что она жульничала, но я никогда не мог этого доказать.

— Я… — Должно быть, он всё это выдумал. Конечно. — Она никогда не упоминала тебя.

Его бровь приподнимается. — Она никогда не упоминала тебя. И всё же ты была в её завещании.

— Но… Но, подожди. Подожди минутку. На похоронах… Я думала, ты не ладишь со своей семьей?

— О, нет. Они претенциозные, осуждающие, перформативные засранцы — и я цитирую Хелену. Но она была другой, и я с ней ладил. Я заботился о ней. Очень. — Он прочищает горло. — Я не знаю, с чего ты взяла, что я не заботился.

— Ну, то, что ты не пришел на похороны, одурачило меня.

— Зная Хелену, думаешь, ей было бы не всё равно?

Я думаю о своем втором курсе. Однажды я организовала небольшую вечеринку-сюрприз на день рождения Хелены в отделе, а она просто… ушла. В буквальном смысле. Мы закричали «Сюрприз!» и бросили горсть воздушных шаров. Хелена одарила нас язвительным взглядом, вошла в комнату, отрезала кусок своего праздничного торта, пока мы молча смотрели на неё, а потом ушла в свой кабинет, чтобы съесть его в одиночестве. Она заперлась там… — Окей. Это хороший аргумент.

Лиам кивает.

— Ты знаешь, почему она оставила мне дом?

— Не знаю. Сначала я решил, что это был какой-то розыгрыш. Одна из её хаотичных игр с властью. Например, когда она заставляла тебя смотреть с ней старые сериалы?

— Боже, она всегда выбирала…

— «Сумеречную зону». Даже если она уже знала все поворотные концовки. — Он закатывает глаза. Затем выражение его лица меняется. — Я не знал, что её здоровье так ухудшилось. Я позвонил ей за два дня до смерти, ровно за два дня, и она сказала мне… Я не должен был ей верить.

Моё сердце замирает. Я была там. Я знаю, о каком именно разговоре говорит Лиам, потому что слышала его со стороны Хелены. То, как она отвечала на вопросы и сводила к минимуму опасения человека по ту сторону линии. Она лгала в течение часа болтовни — было очевидно, что она рада звонку, но она не была честна в том, насколько всё стало плохо, и мне было не по себе от этого обмана. Но, опять же, она так поступала со всеми. Она поступила бы так же и со мной, если бы я не возила её на приемы к врачам.

— Я бы хотел, чтобы она позволила мне быть там. — Тон Лиама безличен, но я слышу невысказанное. Как больно, должно быть, было оставаться в неведении. — Но она не разрешила, и это было её решение. Точно так же, как оставить тебе дом было её решением, и… Я не рад этому. Я не понимаю этого. Но я принимаю это. Или, по крайней мере, пытаюсь.

Впервые я понимаю, каким должно было быть моё прибытие в Вашингтон с точки зрения Лиама: девушка, о которой он даже не слышал, девушка, которая имела честь быть с Хеленой в последние дни её жизни, внезапно появляется и насильно втискивается в его дом. В его жизнь. В то время как он пытался смириться со своей потерей и оплакивал единственного близкого родственника.

Может быть, он вел себя как мудак. Может быть, он никогда не был мне рад или не был особенно мил, но ему было больно, как и мне, и…

Какая полная неразбериха. Какой тупой идиоткой я была.

— Я… Я сожалею о том, что я сказала раньше. Я не имела в виду ничего из этого. Я тебя совсем не знаю, и… — Я запнулась, не зная, как продолжить.

Лиам жестко кивает. — Мне тоже жаль.

Мы остаемся там, в тишине, в течение долгих мгновений. Если я сейчас вернусь в свою комнату, Лиам закажет пиццу, и я смогу заснуть, не разыскивая свои беруши. Я почти ухожу, чтобы так и сделать, но тут мне что-то приходит в голову — всё могло бы быть лучше. Я могу быть лучше. — Может быть, можно заключить… своего рода перемирие?

Он поднимает одну бровь. — Перемирие.

— Да. Я имею в виду… Я могла бы… Думаю, я могла бы перестать поднимать температуру до 25 градусов, как только ты отвернешься. Надень свитер, вместо этого.

— 25 градусов?

— Я ученая. Мы не используем Фаренгейт, так как это нелепая шкала и… — Он смотрит на меня с выражением, которое я не могу расшифровать, поэтому я быстро меняю тему. — И, наверное, я могла бы отказаться от диснеевских саундтреков?

— Могла?

— Да.

— Даже от «Русалочки»?

— Да.

— А как насчет Моаны?

— Лиам, я очень стараюсь. Если бы ты мог, пожалуйста… — Я уже готова выбежать из кухни, когда понимаю, что он на самом деле улыбается. Ну, вроде того. Своими глазами. Боже мой, это была шутка? Он шутит? — Ты не такой смешной, как ты думаешь.

Он кивает и молчит минуту или две. Затем, — Саундтреки Диснея не так уж плохи. — В его голосе звучит боль. — И я тоже постараюсь быть лучше. Я буду поливать твои растения, когда тебя не будет в городе и они вот-вот погибнут. — Я знала, что он специально дал моему огурцу умереть. Я знала это. — И, возможно, я сделаю сэндвич на ужин, если проголодаюсь после полуночи.

Я поднимаю бровь.

Лиам вздыхает. — После десяти вечера?

— Это было бы идеально.

Он скрещивает свои огромные руки на такой же огромной, всё ещё голой груди, а затем слегка покачивается на пятках.

— Хорошо, тогда.

— Хорошо.

Молчание затягивается. Внезапно, эта ситуация кажется… напряженной. Липкой. Какой-то гранью. Переломным моментом.

Хорошее время для меня, чтобы уйти.

— Я собираюсь… — Я указываю в сторону лестницы, где находится моя спальня. — Спокойной ночи, Лиам.

Я не оборачиваюсь, когда он говорит: — Спокойной ночи, Мара.

Глава 4

Четыре месяца, три недели назад

Есть много вещей, которых я не ожидаю от Лиама Хардинга, когда он входит на кухню.

Например, он вряд ли будет играть на кастаньетах и фламенко вокруг острова. Ворвется под хит Майкла Болтона из 80-х. Продаст мне воздуходувку для листьев и завербует меня в какую-нибудь MLM-компанию по продаже садовых инструментов. Всё это очень невероятные события, и всё же ни одно из них не шокирует меня так сильно, как то, что он делает на самом деле. Он смотрит на меня и говорит:

— На улице сегодня… хорошо.

Дело не в том, что это не так. На самом деле, очень хорошо.