Как тесен мир - Галина Демыкина

Увидев Сашу, высокий старик в грязной майке и старых тренировочных штанах с пузырями на коленках, Столяров-дед, нахмурился, а Столярова-бабка Вера Ефимовна, правда сильно погнутая болезнью, выдала ласковую улыбку. Когда была замечена бабушка Саша, старики поменялись выражением лиц. Ада не вызвала никакой реакции.

Возле террасы на столбах стояли два керамических горшка, из которых во все стороны лезли настурции. Опять настурции! Никуда не вырвешься от них, от этого грубо беленного больничного дома, растрескавшегося сада без тени и человека в сапогах и кепке, держащего черные руки у лица… Самого мальчика Сашина мысль обтекала, как речка скалу. И, чтобы помочь ей, что ли, обтекать, Саша шагнул на террасу, где уже велся тот самый, очень важный, может, даже решающий разговор.

— А что за мальчик? — спросил Столяров.

— Это вот Адочкин родственник, — ответила бабушка Саша и оглянулась растерянно на Аду. — Это братик Адочки Жучко.

— Странно, — ответил старик, поглаживая остаток светлых волос на голове. — Сегодня видел Виктора Сергеича, и он мне — ни слова.

— И тем не менее, — сказала Ада, разводя руками.

— Ну что ж, — ответил Столяров-дед, подумав. — Я зайду к вам. Сейчас переоденусь…

— Да чего там переодеваться, — вмешалась Вера Ефимовна, — тут идти-то два шага.

— Дело в том… — сказала Ада. — Дело в том, что мальчик в больнице.

— А, ну так чего же тогда? — пропел Столяров-дед и стал величественным. — Даже и неловко путаться! И зачем? Почему мы всегда не верим рядовым врачам?

— Он очень молод, — оробев, сказала Ада. «Не поможет. Не хочет — и не поможет, — стучало у нее в висках. — И нечего тревожить это самодовольство, облаченное в грязную майку и обсаженное цветочками».

Она поднялась, шагнула к выходу.

— Простите, пожалуйста, за беспокойство.

— Ну что вы, Адочка, — остановила ее бабушка Саша. — Василь Василич просто говорит, что нельзя не верить врачам… Он все сделает. Правда ведь, Василь Василич? — И опять к Аде: — Ведь мы, врачи старой школы, — мы клятву давали… Что вы!

Столяров-дед вдруг хмыкнул, провел тыльной стороной большого пальца по несуществующим усам:

— Ну и хитра эта Сашенька, ну и Лиса Патрикеевна!

Он молодо, без кряхтения, поднялся, пошел в комнату и зажужжал там бритвой. Бабушка Саша победно оглядела всех, кто присутствовал при ее моментальной победе.

Глава XII

САША

Старик Столяров, взяв под руки Аду и бабушку Сашу, торжественно шагал по поселку, облаченный в легкий серый костюм: врач старой школы исполняет свой долг.

Саша плелся сзади, опять коченея от памяти бело-оранжевого запаха карболки и этой затемненной палаты…

По дороге его догнала Нина — полная, краснощекая, красногубая.

— Что, деда к мальчику ведете? Ну и верно. Только как же ты… как же вы… Нам придется все сказать?..

— Неважно, — ответил Саша. — Главное, чтоб помогли.

— Ленечка говорит… — начала Нина и осеклась.

— Ну, что Ленечка?

— Он говорит — тебя судить будут. Ведь тебе скоро шестнадцать. Но вообще-то, если дед поможет и все обойдется…

Саша даже остановился. Такое ему и в голову не приходило.

— Дура! — закричал он. — Дура! Дрянь! Ты что думаешь, из-за этого, да? Думаешь, я из-за этого?!

— Чего ты орешь? Ничего я не думаю. Сашка, честное слово! Я просто о тебе волнуюсь.

Ну конечно. Она же не видела мальчика, не слыхала этого: «Плохо, ой, плохо! Помрет он!» А его, Сашу, знает с первых шагов своих по земле. И потом, сам же он согласился, что надо молчать. А теперь он скажет. Пусть судят. Пойдет в милицию и сам скажет.

— Ладно, Нин. Ты иди домой.

— Нет, я с вами. Мне бабушка велела.

— Чего так?

— У деда вчера был сердечный приступ. Не сильный, правда, но все же. — И разжала кулак. — Я с валидолом.

Врач старой школы шел, галантно склоняясь то к одной, то к другой даме, и ни слова о хвори. Нет, ты ничего еще, дед. Более или менее подходящий.

Они были уже у выхода. Дед Столяров и Ада с бабушкой Сашей задержались у калитки, давая кому-то пройти.

И вдруг воздух стал желтым и густым, как во сне — не продохнуть. И то же ощущение: зажат. Не вырваться.

В калитку аккуратно, стараясь не задеть встречных, входили двое: коренастая женщина в платке и мужчина в сапогах, старых брюках и синей рубахе; на темных поперечных складках его лица поблескивал пот. Они вошли и огляделись.

— Где здесь домоуправление… или контора, что ли? — спросила визгливым голосом женщина и провела рукой по лбу, будто хотела заслониться от солнца.

Бабушка по всему активному складу своей натуры должна была спросить: «А что вам надо?» Но тот же нюх, инстинкт сохранения спокойствия, видно, удержал ее. Она показала рукой на клуб:

— Вон, видите большой дом? Это клуб. Там же и контора.

Двое поравнялись с Ниной и Сашей, подозрительно глянули одинаковыми светлыми прищуренными глазами.

— Я узнаю, не бойсь, — сказала женщина. — Я сразу узнаю.

И прошли мимо.

— Кто это? — шепотом спросила Нина.

— Откуда я знаю? — сердито ответил Саша и ускорил шаг. Они нагнали деда Столярова и зашагали все вместе по широкой проселочной дороге.

Когда Саша оглянулся, ему показалось — а может, и правда — там, за забором поселка, стояла коренастая женщина и, приставив руку к глазам, смотрела ему вслед.

В темном коридоре с побелкой на бревнах и пакле, высокий, весь в белом врач казался привидением. Он и правда был молод, но не так чтобы очень красив — большой нос, узкие глаза, узкие губы.

— Мы относительно мальчика… — начала бабушка Саша.

— Петрова Кости, — подсказала Ада.

— А, Костя. Да. Намучились мы с ним. Да еще отец вот недавно забегал — и с кулаками: «Уморишь, говорит, убью. Задушу».

Врач не смеялся и не сердился, точно это его мало касалось.

— А можно посмотреть мальчика? — солидно сказал Столяров-дед. — Я врач.

— Профессор, — добавила бабушка Саша. — Профессор Столяров.

— Я учился по вашей книге, — кивнул доктор. — Конечно, пожалуйста. — Он опять сказал, как бы отстраняясь от себя, без суетливости и без обиды. И добавил: — Кстати посоветуемся, стоит ли делать прокол. У него отек мозга все же значительный. — И крикнул в темноту: — Нюра, дай-ка халат!

А когда вышла красивая сестричка с халатом и дед Столяров облачился в него, став сразу строгим и снисходительным, доктор повел его к дверям 2-й палаты, сказав остальным:

— А вас попрошу подождать.

— Давайте выйдем на улицу, — предложила бабушка Саша.

И они сели на белую скамеечку, как тогда. И опять Саше было холодно и мутно от страха.

День опадал, солнца не было видно за больничным домом, но и при этом освещении дом был холоден, беззащитен и беспощаден.

Да. — Да.

Нет. — Нет.

Если человек попадает в больницу, он чаще всего становится между этими понятиями плюс еще один довод в пользу «да» — вот этот врач или другой какой-нибудь, со своим знанием, умением и желанием помочь. А теперь еще Столяров-дед. Скорее бы он вышел.

Саша сидел на краю скамейки и от волнения на планке ее расставлял пальцы, как на грифе гитары:

Прежде, когда тебеЖилось беззаботно,Все улыбалось так же мне вокруг…

Это была ария все того же Зибеля из «Фауста» Гуно. Саша разучил ее для бабушки Саши, и она сохранившимся еще поставленным контральто пела, часто сбиваясь:

В горе теперь протекает твое время,Плачь, Маргарита, плачь, дорогая,Вместе с тобою плачет верный друг.

Это было далекое оперное, гитарное, беззаботное время. А теперь даже бабушка Саша сидит строгая: медицинский работник старой школы. И о чем-то уже, вероятно, догадывается. Да она давно догадывается. И вот не бросает его. И Ада не бросает.

Хорошо, что есть Ада. Она как стерженек вбила в эту историю. Отбросила мелкое и не главное.

Но что же так долго? Что они там делают?

Нинка глядит добрыми телячьими глазами, от них ни тепло ни холодно. А что же Светка? Саша совсем забыл о ней. Да неважно.

Почему они не выходят?

Папа Ира, наверное, делает свой доклад. В другое время Саша волновался бы. Надо ему сказать. И маме Саше тоже.

Вот они!

Два человека одного роста, молодой и старый, стоят на крыльце. Ада, припадая на правую ногу, подбегает первая. Бабушка Саша за ней. Саша только весь вытянулся вперед — ноги не держат его.

Лица у врачей серьезные. Они что-то договаривают. Потом профессор Столяров делает шаг вперед и кладет руку на плечо Аде:

— Ну, ничего, девушка милая. Я думал, хуже. Ничего.

— Выживет он? — спрашивает, как выдыхает, Ада.