Мечи франков - Александр Владимирович Мазин

— Было, говоришь? — Сергей даже зубами скрипнул. — И зачем тебе это было нужно?

— Мне? — вновь удивился Избор. Очень искренне удивился. — Не мне. Тебе.

И другим тоном, благодушно-доброжелательным:

— Надо бы поросенка изловить. Захотелось, знаешь, поросятинки. Но это после. Сначала за девками сбегаем.

— Девчатинки захотелось? — язвительно осведомился Сергей.

— Угадал. Я, знаешь, всегда до этого дела охоч был. В твои годы…

Сергей понимал, к чему разговор. Ведун «замыливает» ему память. Размывает воспоминание о том, что видел Сергей,, превращает воспоминание о белом и черном в подобие сна. Уводит с поверхности вглубь, чтобы спустя некоторое время воспоминание перестало быть реальным, превратившись в «а не привиделось ли?». Старый уже так делал, и Сергей раньше не успевал понять, что происходит. Теперь же наловчился. И замечать, и противодействовать. Более того, догадывался, что это часть тренировки. Той самой: научиться видеть невидимое. Собственно, только этим они сейчас и занимались. Видеть и запоминать. Как это связано с родовым умением князей белозерских, Сергей не знал. И не факт, что связано. Но в жизни точно пригодится. Вернее, в выживании.

«Кто по Кромке не ходит, Нави не видит», — говорил ему Избор год назад. — «Тому и не надо. Кому суждено в Навь уйти, тот увидит, когда срок придет. А прежде — лишнее».

«Почему лишнее?» — спрашивал Сергей, но ответа не получал. До этой весны. Нынче же Избор снизошел: «А ни к чему несведущим срок свой торопить. Глянет такой за Кромку — да и помрет от страха».

И захихикал еще противнее, чем обычно.

Сергей решил тогда: пошутил старый. Ан нет.

«Не в том дело, что он на смерть глянет, а в том, что смерть непременно глянет в ответ. А из простака от сего взгляда и дух вон».

«А из тебя — нет?»

«А из меня — нет. И из тебя нет».

«И с чего у нас такая стойкость?» — скептически осведомился Сергей. Он далеко не всегда мог понять: правду говорит ведун, шутит или очередной развесистой клюквой потчует.

«Мне сие по ряду дано. Ряд у меня с Той Стороной, а какой — тебе знать лишне. А ты хоть не ведун, а двоедушец. А сие значит: часть Нави в тебе. Свое своего не порушит… А может, и не от Нави та часть», — пробормотал Избор, будто вглядываясь во что-то за спиной Сергея. — «Очень может быть, что не от Нави…»

«А от чего тогда?» — спросил Сергей, весьма заинтригованный. — «Что есть с той стороны, кроме Нави?»

«Много чего», — ведун помахал растопыренной пятерней. — «Столько, что и не счесть».

«Ну хоть что-то», — не отставал Сергей. — «Что, например?»

«Например, Ирий», — сказал Избор.

Как интересно.

«А Ирий — это что?»

«То тебе лучше знать!» — отрезал ведун.

«Это почему же?» — удивился Сергей.

«А потому, что я там не был, а ты…» — Избор ткнул Сергея в лоб твердым пальцем. — «… А ты — был».

А за девками они отправились на выселки, располагавшиеся от ведунового жилья километрах в четырех. Совсем рядом по местным меркам.

Глава шестая

Секс, клады и княжеская гордость

Выселки — это от слова выселять. Выселять, впрочем, можно по-разному. Можно, к примеру, сына семейного отселить. Добром и с добром. Такие изгоями называются.

А неугодных выставить. Из рода. Или из общества. Такие именуются извергами. На этих выселках обитали именно такие. Изверги. Кому княжьим повелением запрещено жить в городских посадах, близ дорог и на иной «цивилизованной» территории. Убрали их с глаз долой лет двадцать назад. Еще при прежнем князе.

Почему?

Верят неправильно. Вернее, у них неправильный бог.

— Изверги они. Чужой человек рассветной стороны чужую веру принес, — пояснил Избор. — Научил их змею кланяться[5]. И не тому, что Кромку бережет, а другому, мелкому, который только девок портить мастак. Прячется у них в соромном месте и блудить побуждает.

— И на что такой бог годен? — удивился Сергей. — Девок портить и без него найдется кому. И баб таких, что на передок слабы, хватает. И в лес их вроде не гонят. Иную муж вожжами поучит, и только.

— Эти как раз не слабы, — хохотнул Избор. — Очень даже неслабы. Ну да сам узнаешь скоро. А извергли их поначалу не мы, а община новгородская. Это они бежали далеко. В самую чащу забрались, чтоб забыли о них и службы змею править не мешали. — Ведун ухмыльнулся. — И, заметь, не мешают. Потому что я рядом. Присматриваю.

— А ты, значит, не мешаешь?

— А я им помогаю, — ведун изобразил жестом, как именно он это делает. — А что иной раз мешок зерна или еще чего прихвачу, так это справедливо. Моя это земля. На два поприща окрест моя. Так у нас со Стемидом уговорено.

Неплохой кусочек, однако. И даже, как выясняется, не совсем безлюдный.

— А что еще этот змей может? — спросил Сергей. — Кроме блудилища. Вот тот же Волох, например, тоже это самое поощряет, но к нему все же за другим ходят. Приплод умножить, богатство. Еще волоховы жрецы целить умеют. И повеселиться, — добавил Сергей, припомнив последнее посещение капища.

— Ихний змеюк, они говорят, тоже богатство дать может. Клады стережет. И открывает тому, кто глянется.

— Или той, — Сергей пнул заленившегося коня.

Мара он к Избору не брал. На всякий случай. Вдруг скажет: «Подари!» С него станется. А этот с виду крепкий меринок мухортой масти оказался ледащий. Не пнешь — не побежит.

— Или той, — не стал спорить Избор.

— И как, много он им кладов наоткрывал? — поинтересовался Сергей.

— Покуда ни одного. Видать, не глянулся никто. — Избор хмыкнул. — Да сейчас сам увидишь. Приехали.

Верно. Сергей увидел.

Кладами в этом поселении точно не баловались. Низкие дома-землянки, коровенки на лугу — в южных деревнях иная коза покрупнее будет.

Навстречу уже спешил здешний, надо полагать, главный. Вид у лидера сектантов — под стать селению. Оборванец. Только что не босиком. Голова нечесана, в бороде мусор, одежка некрашеная, как у раба. Только пояс цветной, блекло-рыжий. И ножик на нем. Значит, все же не раб.

Но и не главный, как оказалось.

— Змеелюбец где? — не поздоровавшись, рыкнул Избор.