Песнь об огненно-красном цветке - Йоханнес Линнанкоски

— Но ты не знаешь, какая смута была у меня тогда в душе, я не могла бы этого долго выдержать.

— Я знаю… А еще прекраснее была ты тогда, когда открылась мне и я стал читать в твоих глазах, как в открытой книге. Благодаря тебе мир снова стал для меня прекрасным.

— Да ведь я ничего… — сказала девушка, покраснела и опустила голову. Потом она приподнялась и вопросительно посмотрела на юношу.

Он улыбнулся.

Она села к нему на колени и обвила его шею.

— Можно мне так посидеть?

— Конечно… и именно так, — отвечал юноша. Лицо девушки приближалось к нему, глаза по-прежнему спрашивали о чем-то.

— Нет, нет! — сказал юноша и слегка отклонил ее.

— Почему? — почти моля его, шепнула девушка.

— Так лучше. Ведь я скиталец, и ты станешь тосковать, когда нам придется расстаться.

— Вот именно поэтому! — горячо воскликнула девушка.

— Нет, нет, — настаивал юноша. Он взял обеими руками ее голову и тихо поцеловал в лоб.

В глазах девушки Мелькнуло смятение, но она ничего не сказала и прижалась головой к его груди.

Юноша почувствовал радость победы над самим собой. Теплое дыхание девушки согревало его грудь, он поднял руку и погладил ее волосы.

Вдруг грудь его точно ожгло — горячие губы девушки осыпали ее поцелуями, руки с силой обвились вокруг плеч.

— Что ты делаешь, Гроздь рябины?! — воскликнул юноша и схватил руки девушки, чтобы их разомкнуть. Но ее жгучая ласка пронзила вдруг все его тело и, как огненная лавина, уничтожила все, чему он только что радовался.

— Ах ты, Гроздь рябины! — воскликнул он, точно в бреду, подтянул ее выше, прильнул к ее жадным губам и так крепко сжал ее в объятиях, что у обоих перехватило дыхание.

Первый снег

Снег в этом году выпал позднее обычного — всего за несколько дней до рождества. Должно быть, поэтому люди так обрадовались ему, точно с неба падало серебро.

Дети восторженно кричали и с азартом играли в снежки, женщины вносили снег в комнаты, рассыпали его по полу и потом подметали, мужчины подвешивали к сбруе звонкие колокольчики.

По лесной дороге весело мчались сани, а по шоссе, ведущему в город, точно паломники, бесконечной вереницей тянулись люди. И никто не мог удержаться от того, чтобы не почтить любого встречного — пусть даже совсем чужого человека — веселым приветствием и не перекинуться с ним несколькими словами о первом снеге.

Вечерело.

Олави только что вернулся из лесу с работы и сидел в маленькой каморке, в которой он квартировал. Дверь открылась, и в каморку вошел пожилой человек, один из крестьян этой деревни.

— Добрый вечер! Привет из города! — приветствовал гость.

— Добрый вечер! Присаживайтесь.

— Да некогда… я вам просто приветец из города привез. Остановился позавчера лошадь покормить в Вялимяки, там мне вот это и вручили.

Человек вытащил из-за пазухи маленький сверток и протянул его Олави.

Юноша вспыхнул до корней волос и с трудом пробормотал что-то благодарственное.

Гость и виду не подал, что заметил его смущение. Ласково улыбаясь, он продолжал:

— Мне, правда, сказали, что говорить ничего не надо, просто передать сверток — и все. Но, если хотите, я могу рассказать, как я его получил…

— Да, да, я с удовольствием… — закивал юноша, все еще смущенный.

— Пока я кормил лошадь и пока снова собрался в путь, наступили уже сумерки. Доехал я до луга, слышу: кто-то за мной бежит. Наверное, думаю, что-нибудь забыл, и остановил лошадь.

Смотрю, бежит девушка, ладненькая такая, щеки разрумянились, платок даже, видно, накинуть не успела.

«Забыл что-нибудь?» — спрашиваю.

«Забыли, — говорит она, а сама глаз поднять не смеет. — Я слышала, вы рассказывали, что Олави теперь в вашей деревне?»

«Верно, — говорю. — И что же?»

«Я его знаю, и у меня, — говорит, — дело вот есть…»

«Понятно», — киваю я ей с усмешечкой. Тут она уж совсем смешалась. «Всего только привет», — говорит. «Ну что ж, — говорю, — можно отвезти, дорога хорошая».

«А на вас можно положиться?» — спрашивает она у меня.

«Боишься, что по дороге потеряю?»

«Да, — говорит, — или посмеетесь надо мной».

«Зачем же мне, старому человеку, смеяться?»

«Вот и я так думаю, — говорит девушка. — Возьмите». И дала мне этот пакетик.

«Из рук в руки передать?» — спрашиваю.

«Да! — говорит. — Только не разворачивайте, вы и так поймете, что в нем».

«Да зачем же мне разворачивать?» — успокоил я ее.

«Отдайте ему с глазу на глаз. И ничего не говорите».

«Нет, нет, сделаю как положено», — хотел было я сказать, а она уже бежит от меня во весь дух, только коса развевается. Вот так я этот привет и получил. А теперь мне пора. Счастливо оставаться!

— До свиданья! Большое спасибо… за все.

Олави сел к столу, продолжая держать сверток в руках. Он не спешил его разворачивать и представлял себе, как все произошло.

В избе сидела темноволосая ясноглазая девушка, похожая на ребенка, здесь же, на боковой скамье, устроился проезжий. Он подкреплялся, доставая что-то из дорожной сумки. Проезжий говорил о первом снеге, о хорошей санной дороге, о том, что и в его деревне можно наконец приниматься за лесные работы, о том, что работы в лесу нынче больше прежнего, даже со стороны пришлось человека нанять, молодого такого наняли — Олави зовут.

«Олави!» — воскликнула девушка, и щеки ее вспыхнули. Чтобы лучше слышать, она прекратила свою работу. Но проезжий рассказывал уже о всякой чепухе и ни слова не сказал о том, о чем ей так хотелось услышать. Девушка не знала, что и делать. Она внимательно разглядывала лицо проезжего, а тот сидел себе на скамье и курил. «Он кажется честным и добрым человеком, — думала девушка. — Пожалуй, можно ему довериться».

Потом девушка тихонько вышла в спаленку и достала из комода что-то такое, что она долго там хранила. Она завернула свое сокровище, перевязала его ниткой, сделала крепкий узел и коротко остригла концы, чтобы узел нельзя было развязать.

Потом девушка улыбнулась, положила сверточек в карман и вернулась в кухню. Проезжий собирался в путь.

«Пойти корове пойло приготовить!» — сказала девушка и ушла в кухоньку возле хлева. Оттуда она смотрела в окно, как проезжий отвязывает лошадь, как выезжает из ворот и, выбравшись на дорогу, пускает лошадь рысью. «Пора!» — решила девушка и побежала за ним.

Олави точно и впрямь видел, как она бежит, как колотится ее сердце, как она останавливается, догнав путника, как начинается их разговор. Вот она покраснела, подняла глаза, просияла, когда удалось вручить сверток, и, забыв от радости сказать «спасибо», помчалась прочь. Вернувшись во двор, она оглянулась вокруг — не видел ли кто ее — и скрылась на скотном дворе…

Олави бережно развернул сверток. Большое ярко-красное яблоко! Казалось, девушка специально выбрала яблоко такого же цвета, как рябина, но Олави знал, что оно было у нее единственным.

И оттого, что девушка все еще помнила его, сердце юноши переполнилось радостью и гордостью. «Ну и девушка, ну и привет!»

Вспоминая о чудесной осени, он ласково поглаживал яблоко.

Вдруг ему показалось, будто что-то оцарапало его руку. Он внимательно пригляделся к яблоку и увидел, что кожица его в одном месте поднялась и вокруг этого утолщения вырезан круг. Олави с любопытством приподнял край, и кусочек яблока, точно крышка, отделился — под крышкой показалась белая бумажка.

Дрожащими от радости руками Олави вытащил бумажку и развернул ее. На крошечном обрывке торопливым неумелым почерком было написано:

«Теперь я знаю, что значит тосковать. Не забыл ли ты еще свою Гроздь рябины? Каждый вечер я засыпаю с мыслями о тебе».

Яблоко скатилось к Олави на колени, записка дрогнула у него в руках.

Потом он долго сидел у окна и смотрел в вечереющее небо. С неба падали крупные белые хлопья. Олави продолжал сидеть и тогда, когда за окном уже совсем стемнело. И хотя он уже ничего не мог разглядеть, он знал, что хлопья — крупные и белые — все еще продолжают падать.

Анютины глазки

На подоконнике цвели анютины глазки — на маленьком подоконнике в маленькой комнатушке.

Анютины глазки цветут весной и летом, а эти расцвели зимой.

— Я-то знаю, и вы сами знаете, почему цветете зимой, — задумчиво проговорила девушка. — Чтобы на его окне улыбалась радость.

Анютины глазки цветут всего несколько месяцев в году — эти же расцвели еще на рождество, цвели всю весну и теперь день ото дня становятся краше.

— Я-то знаю, да и вы сами знаете, сколько вы еще процветете. Вы расцвели тогда, когда я перенесла вас сюда из кухни, и отцветете, когда уйдет тот, на радость которому я вас сюда принесла.

Девушка все ниже наклонялась над цветами.