Белый тапир и другие ручные животные - Ян Линдблад

С первой минуты голубые глаза Кая неотрывно следили за мной. Сторонник антропоморфизма сказал бы, что Кай раздумывает, не заблуждался ли он до сих пор относительно того, как должны выглядеть родители галки; этолог возразил бы, что происходит запечатлевание галкой человека.[5] Кай оперился, начал летать и совсем уверился, что это большое бескрылое создание, хоть и не летает, принадлежит к его роду-племени. Сам Кай, как и положено галкам, мастерски передвигался в воздушном океане, однако не терял меня из виду. Когда я садился в лодку и отчаливал от островка, он по примеру робинзонова попугая пристраивался у меня на плече. И если я затем пересаживался на велосипед, чтобы проехать три километра до почтового ящика, Кай летел следом, присаживаясь на деревья и делая надо мной лихие виражи.

Мы были очень счастливы — галка, я и пес; впрочем, у Фигаро бывал иногда повод возмущаться выходками Кая. Одно из самых чувствительных мест у пуделя — волоски вокруг подушечек на лапах. И когда пес сладко спал на солнышке после обеда, Кай тихонько подходил, прицеливался клювом в лениво простертую заднюю лапу — и дергал. Вызываемый этим истошный визг и яростный лай доставляли Каю невыразимое удовольствие, он готов был слушатьихснова и снова. Твердо зная, что Фигаро его никогда не тронет, он полагал, что такова природа всех собак.

Насколько далек он был от истины, Кай убедился в один прекрасный день, когда стащил лакомый кусок из миски Фигаро, а гостивший у нас рослый эрдельтерьер решил постоять за товарища и наказать наглеца. Не успели мы опомниться, как незадачливый озорник был стиснут в собачьих челюстях, словно апорт. К счастью, мой возглас заставил эрделя выпустить птицу, и Кай заметался в воздухе над обидчиком, издавая сердитое «каа». Он на всю жизнь запомнил урок. И эрделя тоже запомнил: стоило тому, явившись к нам с визитом, прилечь и задремать, как его сладкие сновидения, в которых, надо думать, далеко не последнее место занимали сахарные кости, грубо нарушались. Спикировавший на него лиходей злорадно кружил в воздухе, держа в клюве шерстинки, а оскорбленный и негодующий пес, хромая, гонялся за ним, Кай заманивал эрделя все дальше и дальше. Сядет на землю поблизости, подпустит вплотную и взлетит. Уведя пса на несколько сот метров от места происшествия, Кай издавал напоследок презрительное «каа-каа» и улетал, а злой, запыхавшийся эрдель уныло брел обратно.

Галки очень «преданные» птицы, они всю жизнь верны супругу, которого выбирают себе среди образующейся под конец лета стаи странствующего молодняка. И Кай сделал выбор. Поскольку я, увалень этакий, упорно не желал летать, он тоже осел на острове, и пролетавшие над нами стаи его ничуть не занимали. Он реагировал только на меня. Если к нему протягивал руку кто-то другой, Кай поражал ее клювом мгновенно, метко и беспощадно. Когда же к нему приближался я, он топорщил перья на загривке и опускал голову, предоставляя мне возможность почесать ему шею. Тогда я не знал, что речь идет о типичном поведении, которое Конрад Лоренц позднее подробно описал в своей книге «Кольцо царя Соломона»:

«… Она время от времени чистит те участки оперения супруга, которые он сам не в состоянии достать клювом. Этот взаимный уход за одеянием друг друга, столь характерный для многих общественных видов птиц, представляет собой товарищескую обязанность и лишен каких-либо скрытых эротических мотивов. Но я не знаю других животных, которые вкладывали бы в эту несложную операцию столько душевной привязанности, как истомленная любовью молодая галочка. Минуту за минутой, — а это очень много для этих существ, подвижных, как шарики ртути, — самочка перебирает клювом прекрасные, длинные шелковистые перышки на шее супруга, а он, чувственно полузакрыв глаза, подставляет подруге свой серебристый загривок. Даже вошедшие в пословицу голуби или неразлучники не проявляют столько нежности в своей супружеской любви, как эти будничные врановые. И что особенно прекрасно — это усиление взаимной привязанности, которая становится прочнее с годами, вместо того чтобы сходить на нет».

Преданность Кая глубоко трогала мое мальчишеское сердце. Бывало, зажмет мой палец и сидит так с блаженным видом. Когда я зубрил математику, Кай требовал, чтобы я держал одну руку под столом, а он по часу и больше, пока длились мои мытарства, сидел на перекладине, сжимая клювом мой указательный палец.

В сильный ветер мы обычно ходили на плоский утес, где воздушный поток теребил мои волосы и перья сидящего на моей руке Кая. Вот он расправляет крылья, я все слабее ощущаю его вес. Поджал одну лапку, крылья трепещут, колышатся на ветру… Уже и второе «шасси» убрано, Кай висит неподвижно в воздухе, будто какой-нибудь шедевр авиаконструктора в аэродинамической трубе, чутко отзываясь на малейшие изменения ветра. И вдруг — бросок, бумерангом описывает в воздухе широкую петлю и возвращается на мою руку. Снова и снова он повторял этот маневр, и будь я галкой, непременно последовал бы за ним, до того меня подмывало броситься в воздух с утеса.

Несколько лет спустя другая ручная птица заставила меня вновь испытать это головокружительное чувство, и опять я с большим трудом подавил порыв. Виновником был ворон, местом действия — обрывистые скалы в горных районах Даларна.

Из всех врановых ворон, конечно же, первейший мастер высшего пилотажа. Сделать «бочку», «падающий лист», «мертвую петлю» для него пустяк. Когда сапсан, выведенный из себя наглостью этих прихлебателей, со скоростью до 220 километров в час (измерена по снятым мной кинокадрам) пикирует на спокойно парящего ворона, так и кажется, что сейчас божья кара обрушится на черную мишень. Но ворон мгновенной «бочкой» уходит в сторону и, презрительно «крукая», летит себе дальше.

Или вот еще упоительное чувство… Выйдешь все там же, в Даларна, рано утром, часиков в шесть, в огород и, закинув голову назад, пошлешь в голубое небо воронов клич. Из поднебесья чуть слышно доносится ответ, а саму птицу почти и не видно, тем более когда она, что твой сокол, сложив крылья, устремляется вниз, влекомая силой тяжести, чтобы в последнюю минуту с громким хрустом расправить несущие плоскости и приземлиться на руке. И озорная «улыбка» на лице, присущая всем врановым, когда они довольны или когда чувствуют свое превосходство.

Эту же улыбку можно видеть у пары, расхаживающей по крохотным, десять-пятнадцать метров в поперечнике, островкам на тамошних озерах. Но совсем другое выражение на «лице» несчастного чирка, который семенит следом за воронами, точно владелец багажа во время досмотра. Что-то будет с бабушкиной настойкой?.. Увы, пернатые таможенники работают на совесть. Вороны находят гнездо, и вот уже конфискация свершилась.