Шикша (СИ) - Фонд А.

А в столовке народ уже позавтракал и заканчивал пить чай. За столом собрались человек девять, если не считать Аннушки. Некоторых я уже знала — на пример, Нину Васильевну, «дона Педро» и Бармалея. Остальных мужиков видела впервые (точнее раньше я-то их стопроцентно знала, но теперь вообще не помнила).

— Ты почему на завтрак опаздываешь, Горелова? — язвительным тоном спросил «дон Педро». Он пил чай из большой алюминиевой кружки, совершенно по-жлобски оттопыривая мизинчик.

— А ей особое приглашение, видать, надобно, — поддакнула Нина Васильевна, смерив меня тяжелым взглядом исподлобья.

Прошелестели осторожные смешки, но под взглядом Бармалея моментально стихли. А Нина Васильевна с видом победителя пододвинула к себе банку сгущёнки и принялась макать прямо туда огрызок мятного пряника.

Сейчас я ее хорошо рассмотрела: это была невысокая, пухловатая шатенка, в народе на таких говорят «широкая кость», но скорее всего причиной была неуёмная страсть к сладкому. Даже в полевых условиях она тщательно подкрашивала глаза и щеголяла в блестящих клипсах «с камушками». Её можно было бы назвать красивой, если бы не хищное выражение лица и большая некрасивая родинка на подбородке.

— Титаническое самоуважение теперь у товарища Гореловой, — выдав такой вердикт, она откусила от пряника, зажмурившись от удовольствия. На подбородке повис длинный «ус» от сгущёнки.

— Да ей же вчера Колька всю голову зашил. Без анестезии, — сказала Аннушка, неодобрительно взглянув на Нину Васильевну. — Натерпелась девка, всю ночь, небось, от боли спать не могла, вот и припозднилась.

Все взгляды вновь переместились на меня, но теперь уже градус настроения от едкого сарказма ощутимо сменился на жалостливость.

— Держи! — Аннушка сунула мне алюминиевую миску, почти доверху наполненную исходящей паром рассыпчатой гречневой кашей с тушёнкой, жаренной морковкой и луком.

Я села за стол, взяла алюминиевую ложку и уставилась на кашу.

— Ешь, давай, — поторопила меня Аннушка, вытирая на другом конце стола.

— Так, — хлопнул рукой по столу Бармалей, — все на сегодня всё знают?

Мужики согласно загудели.

— Пусть Митька сперва воды в бочку наносит, — веско заявила Аннушка, сгружая грязную посуду в большой таз.

— Так я же вчера наносил! — возмутился мужик, что сидел с краю.

Я присмотрелась — это был тот, в тельняшке, что утром напугал меня рындой. Только сейчас он был в свитере, вот я и не признала его. Митька был выше среднего роста, очень худой, с обветренным и загорелым практически до черноты узким лицом, с бородой и длинными нечёсаными волосами, которые он перевязал повязкой на манер индейцев. Лет ему навскидку было около сорока-сорока пяти.

Увидев, что я его разглядываю, он вдруг заговорщицки подмигнул мне.

Я покраснела и отвернулась.

— Так вы же всю воду на баню вчера выляпали! — рассердилась Аннушка, наливая в кружку крепкий чай из закопченного сажей чайника. — Я пошла бельё замачивать, гляжу, а там на самом донышке осталось.

— Да там же больше половины было! — аж подскочил Митька, задохнувшись от столь нелицеприятных наветов.

— Поди сам глянь!

— И гляну! — моментально вскипел Митька под смешки окружающих.

— Вот и глянь, — спокойно парировала Аннушка и подсунула кружку с чаем мне, а также банку с сахаром, — а потом наноси туда воды и приходи на кухню — я тебе еще работу дам.

— Иван Карлович! — завопил уязвлённый от такой несправедливости Митька, — Возьмите меня на отмывку породы! Я даже готов все ямы в одиночку копать. Сам! Только прошу — не отдавайте меня этой Анне Петровне! Она же эксплуататор самый настоящий!

— Ну, сам подумай, Дмитрий, разве я могу? — с донельзя огорчённым видом развёл руками Бармалей, — вот ты меня сейчас на что подбиваешь? Если я тебя заберу, Анна Петровна меня же потом без обеда оставит. Нет, и не проси даже! Аннушкиным обедом я пожертвовать не готов. Даже ради тебя!

Все засмеялись, но по-доброму. Очевидно, к таким «концертам» здесь уже давно привыкли.

— Понял? — погрозила Митьке половником Аннушка, — так что иди и наноси воды!

То, что это был именно ежеутренний спектакль, стало понятно по тому, как Митька расплылся в довольной улыбке и, допив одним глотком остатки чая, выскочил из столовки наружу.

— Иван Карлович! — подала голос Нина Васильевна, шелестя фантиком от конфеты, — уже начинается третья декада и укосы брать надо. Нужно же успеть до разгара вегетации. Пусть Горелова на третью площадку сходит. А то мне в камералке реестр образцов писать надо.

— Иван Карлович! — не дала ответить Бармалею Аннушка, — ну куда ей в такую даль идти⁈ Сами гляньте на нее — она же зеленая вся сидит. Даже кашу не ела. Упадёт где-нибудь, что мы потом делать будем?

Бармалей внимательно посмотрел на меня, потом перевёл взгляд на Аннушку и медленно кивнул.

— Иван Карлович! — решила не сдавать позиции Нина Васильевна, наградив Аннушку недобрым взглядом, — так что, в отчёте потом так и напишем «работа не выполнена в связи с тем, что лаборант находился на особом положении и укосы брать отказался»?

Так я узнала, что я — лаборант.

— Э-э-э… — начал Бармалей, но Аннушка опять влезла:

— Иван Карлович! У нас же полмешка хлеба еще осталось. Он уже цвести, между прочим, начал. Нужно на сухари срочно резать. Сушить прям сегодня буду. А то пропадёт же.

— Ну и суши себе! — пренебрежительным тоном заявила Нина Васильевна, — кто тебе не даёт?

Бармалей, по всей видимости, счёл аргументацию Нины Васильевны достаточно веской и убедительной, потому что согласно кивнул ей, и я с грустью поняла, что мне придется-таки идти на дальний участок в мокрых носках и без куртки с антикомариной сеткой.

— Иван Карлович! — Аннушка так просто своих позиций сдавать не собиралась, — да я бы с радостью, но я же ландорики жарить хотела. Зоя пусть бы резала хлеб, а я в это время как раз ландорики к обеду состряпаю.

Волшебное слово «ландорики» окончательно и бесповоротно решило ситуацию в мою пользу. В результате я осталась в лагере помогать Аннушке на кухне, а Нине Васильевне пришлось самой идти на дальний участок брать укосы фитомассы.

Когда все разошлись на работу, Аннушка уставилась на меня:

— Зоя! — сказала она, — что это с тобой происходит?

Хм… мне бы и самой хотелось это знать…

— Не знаю, — пожала плечами я, — я ничего не помню, ничего не понимаю, никого не узнаю. И вот как ты думаешь — что со мной происходит? Ужас, вот что со мной происходит. Мне очень страшно, Анна Петровна.

Я всхлипнула.

— Ну будет тебе, будет, — обняла меня за плечи Аннушка. — Не переживай, Зоя. Пройдёт время — вспомнишь всё. Остальное спрашивай — я расскажу, что знаю. А если эти дурни будут тебя задирать — говори мне, уж я им задам!

— Спасибо… — прошептала я сквозь слёзы, обнимая добрую Аннушку.

И в это время раздалось требовательное мяуканье.

— Кошка пришла! — обрадовалась Аннушка, отстранившись.

— Кошка? — удивилась я. — Дикая что ли?

— Да какая там дикая, — усмехнулась Аннушка, насыпая в небольшую мисочку гречневой каши с тушёнкой.

Мисочку она поставила в углу и туда гордо продефилировала самая настоящая серая домашняя кошка, с высоко поднятой головой и хвостом трубой.

— Иди ешь, — пригласила Аннушка, и только после этого кошка снисходительно соизволила подойти к мисочке.

— Это Бармалея нашего кошка, — пояснила она мне, наливая в другую кошкину мисочку воды, — он её всегда в экспедиции с собой берет.

— Оставить не с кем? — догадалась я, наблюдая как жадно кошка поедает кашу. Кошка, ощутив мой взгляд, недовольно блеснула глазами-крыжовниками и демонстративно стала есть медленно, словно нехотя, через силу.

— Не смотри на неё, — хмыкнула Аннушка, — оголодала она, бедняга, а гонору, как у самого Бармалея.

Я хихикнула и отвернулась. Послышалось торопливое чавканье — кошка опять накинулась на кашу.

— Так зачем он её в тайгу возит? — мне было прям любопытно, — зачем мучить животное? Она же домашняя.