Тысяча и одна минута. Том 4 - Иван Ваненко

«Чур вместе!» закричал цыган; «что ты честный Еврей нашел?.. давай, поделимся.»

– Урывай, душа моя, я один нашел, мне одному и следует.

«Нет брат, это не ладно, мы вместе ехали, покажи, что такое?»

– Да ничего там, пустошь, право дрянь, Урывай, сердце мое, не стоит и говорить про это.

«А, зверье какое-то,» сказал цыган объехавши но другую сторону Иоськиной лошади. «Покажи-ко сюда! Ба! заяц да лисица, только застреленные, видно охотник обронил… Ну, как хочешь честный Иоська, давай делить: мне же надо теперь ехать в другую сторону; я хотел-было уже так проститься с тобой, без магарыча, ан вот Бог нам находку послал.»

– А разве ты хочешь ехать от меня? спросил хитрый жид обрадовавшись.

«Да, надо разъехаться, делать нечего: мой путь лежит в другую сторону.»

– Ну, коли так, уже на прощаньи зайца возьми, Бог с тобой.

«Да чтож это за половинный дележ? заяц не стоит лисицы, дело известное.»

– Да Урывай, душа моя, как же нам иначе разделить, рассуди ж: ведь тут видишь два зверя и нас двое, так как же иначе?

«Да что долго толковать, давай опять бросать жеребий, вот и кончено.»

– Ты опять обманешь меня, Урывай, душа моя, право лучше зайца возьми!

«Как обману?… я разве тебя когда обманывал?.. Да вот гляди: я напишу две записки, и положу в шапку, а ты вынимай, и что ты себе вынешь, то и будет твое, а что у меня оставишь, то мое…»

Подумал-подумал жид и согласился; что долго перекоряться, лишь бы поскорей от цыгана отделаться. – Ну, говорит, давай на счастье, видно делать нечего.

«Вот и ладно; вот две записка я и напишу: в одной – лисица мне, а заяц тебе, а в другой – заяц тебе, а лисица мне.… Ну, вынимай же, давай смотреть… что? вишь: лисица мне, а заяц тебе!.. Ну, скажешь и тут я обманываю?»

Взял, вздохнувши, зайца хитрый жид и махнул рукой. – Экой, думает себе, навязался непутный цыган; и продувной такой плут и счастливый, ни в чем ему неудачи нет!

После этой дележки и разъехались наши сопутники-товарищи. Если им придется опять когда съехаться, то и я опять еще что нибудь расскажу про них вам, люди добрые; а теперь пока довольно и этого.

«А к чему ты лам, дядя Пахом, рассказал это про жидка и цыгана? какой тут толк есть?» спросил, выслушавши сказку, молодой парень, который во всем до толку добирался.

– Да тут только в том и толк, – отвечал Пахом, – что если хочешь быть кому товарищем, то не ищи, что бы обмануть-провести его, не то навернется такой, что тебя самого обделает в четверо!

XII. Сказка о мужичке-простачке, что учил других смышлености

В некоем селе, али в деревне чтоль, вы чаи ее и видывали: в ней почти все избы крыты соломою, а заборы из плетня улажены; мужички ходят в лаптях с онучами, бабы носят кички с низаными подзатыльниками, а ребятишки и летом и в жары, и зимой и в мороз, ходят зачастую по улице в чем мать родила. Управитель там такой строгой, что без кнута в поле не выедет, а барин такой ласковый, что когда принесут ему оброк, то он не только без крику возьмет, а еще иногда и спасибо вымолвит.

Ну так в этой-то самой деревне жил мужичек Мирон, а кто говорит, что его Макаром звали, да для вас, я думаю, все равно, положим хоть он и Мирон был.

Был он не то, что бы глуп совсем, для деревенского обиходу туда и сюда, годился бы, да случись на беду, что пожил он года с два на барском дворе и нагляделся как бояра живут, как они по утрам в постеле еще, не умывшися-не помолившися, пьют воду теплую-сыченую, с молоком да с сухарями сдобными, видал, как обедают, не просто-де едят руками, аль только ложками, ан у них на это и другие разные инструменты есть, и железные и серебряные, и хлеб бояре не просто едят, все только себе в рот кладут, а наделают разных катышков, да собак, что около стола ходят, и потчивают, и прочее боярское житье-бытье повидал Мирон; так вот он, принявшись опять за соху, после житья в боярских палатах, стал себе думать-раздумывать: что это-дескать я в деревне живу, толкусь между олухами?.. Да дай же лучше я в город пойду; малой я смышленый и знающий, хоть давненько в боярских хоромах жил, а немногое позабыл, сумею еще и пол подмести и с тарелки слизнуть, буде лакомый кусок останется; а в городе, слыхал я, ловким-смышленым житье-раздолье, да в городе тоже и дурней много небойсь, так мне не будет накладно, я же их поучу уму-разуму, а ума у меня-таки, чтож, нечего сказать, не обидел Бог!..

Дядя Мирон видно не слыхивал, что вишь овсяная каша хвалилась, будто с коровьим маслом уродилась, да люди плохо этому веру имут.

Покалякавши так раз-другой, а может пятый-десятый и более, порешился Мирон в город идти, учить православный люд смышлености; и стал собираться в путь-дорогу, не помолясь порядком Богу, не попросивши советов у старых людей, не разведавши, как живут в городе. Да куда ему и разведывать: сам все знает, сам всему горазд… Эх, эх, не при нас-то сказано, часто так: иной что поросенок в мешке, света не видит, а визжит на всю улицу.

А ведь что в дяде Мироне было и смышлености?.. только то одно, что не хотел уступить ни кому, не хотел сознаться ни в чем, буде и сделает что глупое, так наровит уверить разными манерами, что он все-таки прав и что его дело хорошо сделано… IIосадил он раз картофелю четверик, да верно с толком умел посадить, что на другой год собрал его тоже четверик не более… «Ну что ты, глупая голова,» говорят ему, «что ты себе достал?..» – Как что? – отвечал Мирон, – достал новый наместо старого! – Вот поди и толкуй с ним, он и тут таки-нрав.

Так собрался наш Мирон в город идти. И пошел все готовить к пути.

«Куда ты?» спрашивают деревенские знакомцы его.

– В город иду.

«Зачем?»

– Вот, зачем?.. что мне в деревне жить; я там покрайности других поучу, чему сам горазд.

«Останься-ко лучше дома, изладь-ко свою борону, да плетень поправь; видишь развалился весь; а не неси свою бороду на посмешище городу… где тебе других учить!.. Скинь-ко свою шапку, да постучи-ко себя в голову, не пустаяль она?..»

Наш Мирон замахал и руками и ногами, не слушает. То-то обычай-то бычий, а ум телячий, ну да пусто его! сказали люди добрые, пусть идет глупая голова учить других премудрости, авось принесет и себе домой сколько нибудь ума-разума.

Наш Мирон, что бы показать людям что идет он в город не попусту, заложил в телегу клячу свою и взвалил туда четверти три овса, да и тут поумничал: каждую четверть в особый куль зашил, дескать горожане будут дивиться: экой-де смышленый мужик!

Идучи дорогой и вспомнил Мирон, что бара-де, иногда в пути, когда едут, то не все сидят, а встанут иногда да и пройдутся. Вот и наш Мирон, вышедши из телеги, заломил шапку, запрокинул голову, поднял нос к верьху и пошел с ноги на ногу покачиваясь, да думая, что вот только в город явится, то его там чуть не со звоном станут встречать. Идет он и думает, что бы ему такое увидать в городе неразумное да указать на это, или бы выдумать что нибудь, чего люди сделать не догадаются да поучить их тому…

Увидал Мирон на дороге ворону, которая сидела, клевала да каркала, и говорит: вот бы я эту ворону в цех записал: сидит-долбит, дело делает, а небось в ремесленную управу не платит, билета не имеет!.. А Мирон слыхал на барском дворе, что в городе всякий мастеровой должен непременно в цех записываться, так вспомнивши это и сказавши про ворону такое слово умное, инда усмехнулся Мирон: экой-де малый смышленый я! И еще больше вздернул голову, и начал еще больше раскачиваться.

Шедши так время немалое, поднялся он на горку и увидал город вдали (а надобно сказать, что он города никогда в глаза не видывал), выпучил очи наш Мирон, увидавши столько церквей и разного строения…

– Что это за город? – спрашивает он у одного прохожого.

«Разве не знаешь? Москва.»

– Гм! Москва!.. А что стоит Москва? сказал Мирон, ухватившись за пазуху, где у него лежал кошель с деньгами.

«Да ты спятил что ли с ума, али от роду помешанный?» спросил прохожий на Мирона уставившись.

– Чтож такое, – отвечал Мирон, – уж будто ей и цены нет?

«Может и есть, да не нам с тобой ее высчитывать,» прибавил прохожий смеючись.

– Гм! – бормотал Мирон, – так это Москва? – и хотевши похвастаться перед прохожим, что на свете видал-таки многое, сказал, с важностью глядя на город:– да, селенье порядочное!.. чуть не больше того, что от нашей деревни верстах в десяти стоит.

«А как то селенье прозывается?»

– Да кто его знает, позабыл; имя мудреное.

«Не село ль Повиранье, что на речке Вралихе стоит?.»

Как ни глуп был Мирон, а смекнул, что прохожий над ним подтрунивает, замолчал и пошел от него в сторону.

Чем ближе подходит Мирон к городу, тем большее его диво берет; а все-таки другим ему этого показать не хочется: он так и думает, что каждый прохожий и проезжий на него глядят: будет ли-де он дивиться, ай нет; и от этого он прямо и не глядит на город, а взглянет мельком да и отворотится.