У стен церкви - Сергей Фудель

«Святым Духом всяка душа живится и чистотою возвышается, светлеется Троическим единством сященнотайно» (Антифон гл. 4).

Тем молодым христианам, которые по религиозной молодости бросаются искать внешнее, например, акафисты, хочется сказать: «Ищите прежде Царства Божия», а тогда может быть, приложатся вам и акафисты. Акафисты найдут и на этом успокаиваются, а нам заповедано искать общения с Господом и общения с людьми.

Преподобный Ефрем Сирин говорил: «Монашество это не одежда, (даже!), не пострижение, но божественное желание и небесное житие».

Такое житие нам и во сне не приснится, но «божественное желание» мы все должны иметь, желание божественного веяния Святого Духа. Только это и есть цель христианства, и беседа преп. Серафима «о цели христианской жизни» раскрывает нам эту истину, зовет, сметает с пути обман внешности и холодного самозамыкания в себе, утверждает единственную и постоянную нашу задачу: соединение с Господом, богообщение.

Сейчас многие люди пишут стихи, технически гораздо более совершенные, чем стихи Пушкина или Блока. И в то же время все знают, что у нас нет ни Пушкина, ни Блока.

В богословии происходит примерно то же: многие стали грамотно богословствовать, умело и профессионально, т. е. совершенно бесстрашно говорить о «гнозисе» [4] и «аскезе», «энергиях» и «преображении», «соборности» и «уединенности», «катафатической» [5] и «апофатической» [6] традиции. Все слова вроде бы правильные, но иногда так томительно бывает их послушать. Богословие можно ввести в салон, а его надо вводить в подвиг молитвы и в простоту любви.

«Чтение тонких исследователей о Боге иссушает слезы и прогоняет от человека умиление» («Патерик»).

«Ищи Господа, но не испытуй, где Он живет» (преп. Серафим Саровский).

Отцы учили, что молитва — это богословие, а богословие — молитва. Практически это нам надо понимать так, что только то богословие необходимо людям, как–то уже стоящим около церковных стен, которое может быть переходом к молитве.

После всей математики Флоренского легко переходить к молитве. Он о ней почти не писал, но он строил для нее, иногда неумело, благоухающий храм. Его метафизика всегда тоскует и стремится к реальному русскому древнему храму.

То же чувство от богословских работ митрополита Антония (Блюма). У некоторых других современных богословов очень много религиозного рационализма, будет ли он гностический [7], общефилософский или ортодоксальный [8]. За множеством их слов не слышно их молчания, а ведь это молчание богослова нужнее всего.

«Я рассудил быть у вас, — говорит апостол, — не знающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого» (1 Кор. 2:2).

Вот тот центр, как от камня, брошенного в воду, от которого расходятся круги апостольского богословия. Я, помню, видел когда–то древнюю икону Спасителя, которая называлась «Иисус Благое Молчание», Спаситель был на ней изображен как «Великого Совета Ангел», как средоточие Божественной премудрости и Ведения.

Благодатное видение — познание есть самый воздух Церкви. Если мы в Церкви, т. е. если мы любим, то мы познаем и богословствуем, ибо «любовь рождает знание» Церкви.

Церковному человеку можно, а некоторым и даже нужно насыщать свой ум также и общечеловеческими знаниями, если только они при этом сумеют так жить умом и сердцем, чтобы быть «не знающими ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого».

О сочетании общечеловеческого знания, или «мирской премудростью», с премудростью Божественной лучше всего сказано у Варсонофия Великого, подвижника VI века и апостольской веры.

«Ты не должен обращать внимания на одну только мирскую премудрость, ибо если человек не имеет данной свыше духовной премудрости, то бесполезна ему первая. Если же имеет и ту и другую, то таковой блажен» (Ответ 822). Как мало таковых «блаженных», сумевших войти в тайну сочетания.

«Молитва Иисусова вселила меня в пути, и люди все стали для меня добрее, — точно они обновились в любви… Когда встречался с ними, все без изъятия казались мне так любезны, как будто родные, хотя и не знакомился с ними… И когда при сем начинал молиться сердцем, все окружающее меня представлялось мне в восхитительном виде: древа, травы, птицы, земля, воздух, свет — все как будто говорило мне, что существует для человека, все свидетельствовало Божию неизреченную любовь к человеку… И я понял, что такое «ведение словес твари», и как «всякая тварь воспевает Бога» (из рассказов странника о благодатных действиях молитвы Иисусовой. Изд. З. М., 1893).

Вхождение в духовность дает человеку осознание условности времени. В духовности начинается тропа Вечности, где «времени больше не будет». Снимаются какие–то стены, стена, отделяющая и закрывающая мое настоящее от моего прошлого, от любимых умерших, от совместной с ними жизни, от детства, от, казалось бы, давно потерянных сокровищ.

И еще возникает новое: возможность как–то изменить что–то в своем прошлом, в себе, давно бывшем, что–то в темном осадке падений и измен Богу. Нам сказано: «Все возможно верующему». Старец Серафим (Батюгов), помню, говорил: «Наступит время в вашей жизни, когда вы начинаете залечивать прошлое».

«Побеждаются естества уставы в Тебе, Дева Чистая» (служба Успению). Бог хочет нашего спасения, а «идеже бо (там где) хощет Бог, побеждается естества чин» (служба 7 гласа). Тот несомненно выше — естественный мир, в котором христианин должен переходить не «когда–то там», «на том свете», а уже теперь, на земле, среди современной цивилизации, называется «духовный мир», а состояние человека, в него как–то вступающего, состояние «духовное». Почему так? Только потому, что это состояние божественное. Духовность — синоним стяжания божественности, так как «Бог есть Дух». Эти слова сказаны Христом именно тогда, когда Он открыл перед человечеством, в лице Никодима, всю реальность существования иного, божественного мира и всю трудность перехода в него. Духовность есть Царство Божественного Духа, а христианство — учение об этом Царстве и вход в него.

Вот почему призывом «ищите Царствия Божия» наполнено Евангелие. Никодим, как мы знаем, ужаснулся, поняв реальность нового рождения в духовность и его выше–естественность для земных людей. И мы ужасаемся при мысли о духовности и прячемся от нее в любую внешность: философскую, экуменистическую, типиконическую.

Матушка Смарагда говорила: «Невозможно вам объяснить — что такое духовная жизнь; но хорошо если вы знаете, что она существует».

На сто человек, стоящих в храме, хорошо если есть двое–трое мужчин и две–три женщины моложе 50 лет. Раньше, в 20–х годах, мы говорили: «Церковь оставлена на женщин», и вспоминали при этом верных Христу мироносиц: тогда в храмах еще много было молодых женщин и девушек. Сейчас надо менять формулу: Церковь оставлена на старух, хорошо, если не очень злых. И некоторые молодые христиане не отдают себе отчета в этом страшном процессе дехристианизации России и, имея счастье жить в Москве, около кучки верующей молодежи, уверяют себя, что «все в порядке». У таких людей нет осознания жизни многих десятков миллионов людей, и они не видят пустующих храмов. В процессе отпадения от христианства город соревнуется с деревней, и, кажется, деревня побеждает. По какой–то закономерности христианство возвращается в первохристианство не только духовно, но, так сказать, и географически: из деревень в большие города: «Рим» и «Эфес», «Антиохию» и «Коринф». Там будут создаваться новые последне–христианские общины, окруженные миллионами неверующих.

Бог Сам ищет сейчас Своих учеников и тогда, как говорили и Паскаль и Флоренский, к человеку приходит не Бог философов и ученых, но Бог Авраама, Исаака и Иакова, и берет его за руку и ведет.

Все мы знаем картину Иванова «Явление Христа народу». Явление Христа душе совершается в каждом человеке, призываемом Богом, в меру сердца призываемого. Душа получает как бы толчок, — иногда через случайно найденное Евангелие, среди выброшенных в мусор книг соседа, иногда через сон, иногда через искусство иконы, иногда через живого носителя святости и любви. Как сказал преподобный Симеон Новый Богослов, если не будет явления Христа в нас, то мы не можем ни веровать в Него, ни любить Его, как должно.

Недавно рассказывали об одной девушке (неверующей еврейке), увидевшей сон: она бежала в смертном страхе от кого–то и вдруг припала к Распятию и обняла его с явным чувством, что спаслась. Проснувшись, она пошла искать Церковь Распятого.

Явление Христа — это зарождение в душе Его чудотворного образа, это личное услышание слов: «Се человек!» Только полюбив, можно поверить.