Автобиография - Порфирий Кавсокаливит

Тогда моторных лодок совсем не было. Не было ни мулашек, ни техники. Если надо было что–либо отнести наверх, подвижники носили на своих плечах, на спине. Итак, мы приехали в Дафни. Я не мог стоять. Меня положили в комнате, где располагалась почта. Вскоре у меня страшно заболели почки. От боли я заплакал. Плакал и отец Иоанникий. Я же, несмотря на сильную боль, нашел в себе силы, чтобы утешать его:

— Не плачь, Геронда. Я выздоровею, нет у меня ничего…

А он, плача, утешал меня:

Не плачь, детка мое, ты выздоровеешь. Пришел корабль, он меня посадил, поцеловал в лоб….

Так старец Порфирий уехал с Афона.

Эвбея (1925–1940)

Их сердца смягчились, они сами хотели поститься, подвизаться и желали познать Христа.

Я даже в мыслях не допускал, что когда–либо вернусь в мир, — вспоминал старец Порфирий. — Моя родина была в Кавсокаливии. Я, конечно, просил Бога, чтобы Он дал мне болезнь. И Он дал мне болезнь. Но я говорил:

— «Хорошо, Боже мой, Ты дал мне ее. Но не так же, чтобы высылать меня со Святой Горы…».

Но Он выслал меня.

Я уехал по болезни. То есть Господь выгнал меня. Бог услышал меня, но сделал не так, как я хотел. Он дал мне то, чего я просил, но и то, чего я не хотел. Потому что из–за болезни я уехал со Святой Горы. И таким образом после стольких лет вернулся в свой дом!..

На корабле время тянулось бесконечно. Все для меня было странным: дети, женщины, которых я не видел годами.

В свою деревню я поехал через Халкиду. Проехал через Аливери, добрался до Святого Иоанна, своей деревни. Сначала пошел в сады. Встретил своего зятя, Николая, отца Елены. Я спрашиваю его:

— Кто здесь есть еще?

— Э, — говорит он, — вот там недалеко — Леонид БаирактарИС (это был отец мой), — а там другие. — Он назвал их имена.

С гулко бьющимся сердцем пошел я встречать своего отца. Я много лет не видел его. Как я уже сказал, он годами работал в Америке. Увидев его, я сразу его

узнал. А ему куда было меня узнать! Монах, длинные волосы и очень длинная борода. Я стеснялся этого и спрятал все в подрясник. Из–за болезни остались только кожа да кости!

Я поздоровался с ним. Он спрашивает:

— Ты кто? И откуда?

— Монах, — отвечаю. — Есть у тебя семья, дети? Сколько у тебя детей?

— Было четверо, но один мой сын пропал много лет назад. Мы его потеряли. Он работал в Пирее и пропал.

— В Пирее? Как его звали?

— Евангел.

— Евангел? Он был моим другом.

— Скажи, ты знаешь, где он?

— К сожалению, он умер…

— Как, умер?

Сердце отца моего не выдержало. Он начал плакать. Тогда не выдержал и я. Я бы растаял, даже если бы был железным. Стал плакать и я. Сердце мое сильно билось. Я больше не мог видеть, как разрывается сердце моего отца, и я открылся ему:

— Это я, отец! Евангел.

Что тут произошло! Радость и слезы смешались. Мы обнялись и, растроганные, пошли домой, чтобы найти мою мать. Но мать у меня была суровой. Увидев меня, она стала сильно на меня ругаться. Она считала большим оскорблением для себя, что ее сын стал монахом.

Все село пришло меня повидать

Все село узнало, что я вернулся, и люди приходили на меня глянуть, — вспоминал старец Порфирий. — Я был молодым парнем. До своей болезни я был очень красивым и розовощеким. Но лицо мое было прекрасно не мирской красотой, а Божественной. И теперь, когда я вернулся в мир, все говорили обо мне и о моих волосах. Они отросли ниже пояса.

В деревне поднялся большой шум. Поэтому я, чтобы не стричь их, вскипятил воду в кастрюле, сунул их туда и долго варил. Тогда волосы испортились и выпали. Образовалась лысина.

Люди в деревне приходили, как я сказал, просто глянуть на меня. Разошлась молва, что сын Леонида Баирактариса, который пропал и которого считали умершим, вернулся с Афона, где подвизался. И народ от любопытства приходил на меня посмотреть.

Я не разговаривал, еще очень стеснялся. Пошел я в деревенскую церковь. Все смеялись надо мной. Мать моя смущалась, плакала и рыдала. Она не хотела даже видеть меня и, бедная, выгнала меня из дома…

Вначале меня взяла к себе моя тетка. В ее доме я начал хорошо питаться: ел сыр, яйца, мясо, молоко, чтобы поправиться от болезни. Но я не смог там жить, потому что желал другой обстановки. Что мне было делать дома? Да еще я смущался, что с тех пор, как уехал, ничем не помог своим родным… Как же тут желать, чтобы они ухаживали за мной? — Удивлялся старец Порфирий…

Как только я почувствовал себя лучше — сразу отправился на Святую Гору

В четырех–пяти часах ходьбы от нашей деревни был монастырь Святого Харалампия, — вспоминал старец Порфирий. — Однажды я попросил отца, чтобы он проводил меня туда, но не для того, чтобы я там остался. Я не знал, как там и примут ли меня там. Между тем в Аливери случайно мы встретили отца Иоанна Папавасилиу. Он позвонил владыке — тогда была телефонная линия из Аливери в Кими — и сказал, что приехал один монах со Святой Горы. Владыка города Кими, Пантелеймон Фостинис, очень любил монахов и говорит ему:

— Отец Иоанн, береги его, чтобы он не уехал от нас!

Отец и я отправились в монастырь. На прощание я хотел поцеловать у матери руку, но она, бедная, отдернула ее, не дала мне поцеловать.

Итак, мы с отцом пошли в монастырь Святого Харалампия. В монастыре игумен принял меня с радостью и любовью, поговорил со мной. Когда я рассказал ему о своих трудностях, он предложил мне:

— Оставайся здесь. У нас есть и яйца, и молоко, и куры, — все есть.

И я остался там. Игумен полюбил меня так сильно, что готовил для меня специально. Сначала у меня не было даже аппетита, но постепенно я пришел в себя. Вначале отец жил со мною, чтобы ухаживать за мной. Отец мой был псалтом и сподобился познакомиться со святым Нектарием. Он был очень верующий и благоговейный.

Когда я почувствовал себя хорошо, тогда снова поспешил на Святую Гору. Приехал туда. Как обрадовались мои старцы! Но через десять–тринадцать дней все началось сначала. У меня пропал аппетит, я стал бледным, худым, отощал на вермишели и тому подобной пище. Представляете, как тяжело я был болен.

Тогда я еще раз получил благословение на отъезд в монастырь Святого Харалампия. Там снова яйца, сыр, масло и прочее, как и прежде. Я снова приходил в себя, укреплялся. Через три месяца возвращался на Святую Гору. Три раза я уезжал и приезжал, но через десять–тринадцать дней все повторялось.

В третий раз старцы говорят мне:

— Мы ответственны за твое здоровье и не можем тебя оставить. Мы любим тебя, хотим, чтобы ты был здесь, но Бог показывает, что ты должен уехать, чтобы не умереть.

Еще они добавили:

— Мы любим тебя, и если когда–нибудь Бог сподобит тебя, а мы верим, что Он поможет, и ты станешь здоров, если захочешь приехать, найди такого же юношу, как ты, и приезжай. Мы хотим, чтобы ты был с нами.

И, дав свое благословение, отослали, сказав на прощание:

— Мы боимся, как бы братия не стала нас осуждать, если ты умрешь здесь в столь юном возрасте. Мы не хотим посылать тебя в мир, но иначе поступить не можем. Видишь, что и мы очень переживаем. Но мы сделали все, что от нас зависит, что только может сделать любящее сердце. Ты три раза уезжал и возвращался, но не смог удержаться здесь.

Они дали мне на дорогу толстое шерстяное одеяло, которое я сохранил. Это мое лучшее одеяло. Оно было в моей келий, я лежал на нем. На этом одеяле я совершал все свои духовные подвиги. Я делал земные поклоны и спал, бодрствуя.

Так я окончательно уехал со Святой Горы, — скорбно добавил старец Порфирий. — Приехал в монастырь Святого Харалампия. Там все ждали меня, любили и радовались моему возвращению. Я снова начал питаться молоком, маслом и яйцами.

Я вспомнил одну важную деталь, и сейчас хочу дополнить: Один монах со Святой Горы, звали его отец Иоаким, — он жил на келий святого Нила, послушники его живы до сих пор — написал моей матери письмо, в котором сильно ее отругал, очень сильно. Он написал ей, что даже дикие звери любят своих детей… Он написал в этом письме много,

— много прекрасного, но и еще больше укоряющего и тяжелого. Тогда мать моя пришла в большое сокрушение.

Бедная, позже она изменилась, и обратилась к Церкви. Когда я служил, она сидела напротив, складывала руки крестообразно и молилась. Все время смотрела на меня, не оставляла меня ни на минуту и с гордостью говорила; «Батюшка мой!»

В одной деревне, в Цакеях, где я немного послужил после хиротонии, ее называли попадьей. Ей целовали руку, а она, бедняжка, гордилась. Она и умерла при мне. «Детка, надо было всех сделать монахами! — говорила она мне. — Сначала я неправильно понимала это. Вот бы все мои дети стали монахами! »

Епископ Порфирий рукоположил меня во священника