Записки от скуки - Ёсида Кэнко-Хоси

— Однако же вы изволили вести себя крайне досадным образом. Я вовсе не пьян. Я желал прославить свое имя, а из-за вас мой меч оказался обнаженным всуе! — и в порыве безрассудства ударил священника мечом, а когда тот рухнул наземь, заорал: «Караул, разбойники!»

Когда же на крик его сбежались всполошившиеся сельские жители, он вдруг заявил: «Это я разбойник!» — и, кидаясь из стороны в сторону, принялся размахивать мечом и очень многих поранил, но в конце концов был схвачен и связан.

Залитый кровью конь священника по той же дороге примчался домой, в Удзи. Домашние перепугались и срочно послали на розыски пропавших большую группу мужчин. Гугакубо нашли на заросшей кустами гардении равнине. Он лежал и тихонько стонал. В Удзи его принесли на руках.

Хотя пострадавшего и спасли от близкой смерти, но ударом меча у него была сильно повреждена поясница, и он остался калекой.

LXXXIV

У одного человека был «Сборник японских и китайских песен», переписанных якобы рукой Оно-но Тофу.[134] Кто-то сказал владельцу:

— У меня, разумеется, нет никаких сомнений относительно вашей семейной реликвии, однако вот что странно: по времени не получается, чтобы Тофу мог переписать сборник, составленный Сидзё-дайнагоном,[135] который жил после него.

— О, значит, это действительно редчайшая вещь! — ответил тот и стал беречь рукопись пуще прежнего.

LXXXV

Как-то заговорили, что в глубине гор водится такая тварь — называется кот-оборотень. Он пожирает людей. Один человек сказал по этому поводу:

— Да вот здесь хоть и не горы, а тоже, говорят, будто кошки с годами становятся оборотнями и случается, что хватают людей.

Эти слухи дошли до некоего Амида-буцу[136] — монаха, сочинявшего стихотворные цепочки рэнга, — он жил поблизости от храма Гёгандзи.[137]

«Я же все время брожу в одиночестве, — подумал он, — надо быть настороже!»

Как-то раз сей монах до поздней ночи сочинял где-то рэнга и возвращался домой один-одинешенек, и вдруг, на берегу речки — кот-оборотень, о котором все толковали, — ну конечно! — кинулся к монаху и готов был уже наброситься на него и впиться в горло!

Обомлев от ужаса, монах вздумал было защищаться — нет сил, не держат ноги. Бултыхнувшись в речку, он завопил:

— Помогите!!! Кот-оборотень! Ой-ой! Ой!!!

На крик с зажженными факелами в руках выскочили из домов люди. Подбегают к речке, смотрят — хорошо известный в округе бонза.

— Что, — говорят, — случилось?

Когда вытащили его из воды, веер и коробочка, которые он получил как призы на стихотворном состязании и спрятал себе за пазуху, исчезли под водой.

С видом человека, спасенного чудом, монах еле притащился домой.

На деле же оказалось, что это прыгнула к нему его собственная собака: она узнала хозяина, несмотря на темноту.

LXXXVI

Отодзурумару, прислуживавший дайнагон-хоину, знался с человеком по имени господин Ясура и постоянно ходил к нему. Однажды, когда послушник вернулся от своего знакомца, хоин спросил его:

— Куда ты ходил?

— Я ходил к господину Ясура, — ответил тот.

— Этот Ясура мирянин или монах? — последовал новый вопрос, и мальчик, смиренно разглаживая рукав, произнес:

— Кто же он такой?… Головы-то его я и не видел.

Он почему-то не видел одной только головы…

LXXXVII

В учении о темном и светлом началах нет никаких наставлений по поводу Дней красного языка.[138] Древние не питали к ним неприязни. Не в наши ли дни из-за чьих-то высказываний возникла к ним нелюбовь?

Говорят, будто дело, начатое в эти дни, не достигает счастливого завершения; будто нельзя в такие дни ничего толком ни сказать, ни сделать; что найдешь — то потеряешь, что задумаешь — не сотворишь. Это глупости.

Стоит попытаться сосчитать дела, окончившиеся несчастливо, хотя исполнение их и было приурочено к благоприятному дню, получится то же самое. Причина этого в том, что безмерны границы изменчивости: кажется, вещь существует, а ее нет, у того же, что имеет начало, нет конца.

Цели недостижимы, стремления безграничны. Сердце человека непостоянно. Все сущее призрачно. Так чему же застыть хотя бы на мгновение?

Причины этого неизвестны. Конечно, плохо, когда в благоприятный день творят зло, и, конечно же, хорошо, когда в неблагоприятный день совершают добро, — так можно сказать. Добро и зло зависят от самого человека, а не от выбора дня.

LXXXVIII

Некто, обучаясь стрельбе из лука, встал перед целью, держа в руке две стрелы. Наставник заметил ему:

— Новичок, не держи две стрелы! Понадеявшись на вторую стрелу, ты беспечно, отнесешься к первой. Всякий раз считай, что другого выхода у тебя нет и попасть ты должен этой единственной стрелой!

Но разве в присутствии наставника можно помыслить о небрежном обращении с одной стрелой, когда их у тебя две? О нет: пусть даже сам ты не знаешь о своем нерадении, знает о нем твой учитель.

Это наставление надо отнести ко всякому занятию. Человек, обучающийся чему-либо, вечером полагается на то, что наступит утро, а утром — на то, что настанет вечер, и при этом каждый раз рассчитывает прилежно позаниматься. Ну а за один миг разве можно распознать в себе нерадение? Неужели это слишком трудно — то, что задумал, исполнить теперь же?

LXXXIX

Однажды какой-то мужчина рассказал:

— Один человек продавал быка. Покупатель сказал ему: «Завтра уплачу за быка и заберу его».

Ночью бык пал. Это было на руку тому, кто хотел его купить, и в убыток тому, кто вздумал продавать его.

Выслушав это, сосед рассказчика возразил:

— Владелец быка действительно потерпел убыток, однако, с другой стороны, он оказался и в большом выигрыше. Дело вот в чем: живое существо приближения смерти не ведает — именно так было с быком, так бывает и с человеком. В неведении пал бык, в неведении остался жив хозяин. Но один день жизни дороже десяти тысяч золотых. А бык — дешевле гусиного перышка. Так нельзя же считать потерпевшим убыток того, кто, получив десять тысяч золотых, потеряет один сэн!

Все посмеялись над ним:

— Но это-то правило не ограничивается одним только владельцем быка!

Но сосед не унимался:

— Значит, всякий человек, раз он ненавидит смерть, должен любить жизнь. Глупый человек, забывая о каждодневном наслаждении радостью жизни, с нетерпением жаждет иных услад; забывая о сокровище жизни, с опасностью ищет иных сокровищ, и нет предела его желаниям. Значит, это рассуждение несправедливо для того человека, который не наслаждается жизнью, пока живет, и боится смерти, когда видит смерть. А люди все же наслаждаются жизнью потому, что не боятся смерти. И не то чтобы они не боялись смерти, просто о приближении смерти забывают. Ежели мы говорим, что человек незаметно пересек рубеж жизни и смерти, мы должны признать, что он постиг истинный принцип.

Над ним посмеялись еще больше.

XC

Прибыв ко двору, первый министр Токиваи[139] был встречен стражником, державшим в руках высочайшее послание. При виде вельможи стражник сошел с коня. После этого первый министр велел уволить стражника, заявив: «Такой-то страж северной стены императорского дворца есть тот самый человек, который спешился, имея на руках высочайшее послание. Как же может подобный человек всеподданнейше служить государю?!»

Высочайшее послание следует и вышестоящим показывать, сидя верхом. Спешиваться недопустимо.

XCI

У одного знатока старинных обычаев спросили: «К куриката[140] на коробке прикрепляют шнурки. С какой стороны их положено прикреплять?!» И он ответил так:

— Существует два мнения: одно — это прикреплять их слева, другое — справа, поэтому, куда их ни приладь, ошибки не будет. Если это коробка для бумаг, шнурок большей частью прикрепляют справа, если это шкатулка для безделушек, обычно его прилаживают слева.

XCII

Есть такая трава — мэнамоми.[141] Если человек, ужаленный гадюкой, разотрет эту траву и приложит ее к ране, он сразу исцелится. Необходимо уметь распознавать ее.

XCIII

Не перечислить того, что, пристав к чему-либо, вредит ему. Для тела это вши; для дома — крысы; для страны — разбойники; для ничтожного человека — богатство; для добродетельного — сострадание; для священника — законоучение.

XCIV

Это — мысли, которые вызвали отклик в моей душе, когда я увидел записки под названием «Немногословные благоуханные беседы»,[142] где собраны высказывания почтенных мудрецов.

1. Если ты раздумываешь, делать это или не делать, то, как правило, бывает лучше этого не делать.