Встречи на берегах Ёдогавы - Анатолий Мамонов

И вот это:

И в утренней мгле, и в вечернем туманеМеняется мир —Если кольцо украсило руку!

Или это:

Внимает зимняя ночьПечальной судьбе ракушки,Растящей дитя — жемчужину…

Величаво и строго держится г-жа Накамура. Высокая, седовласая, стройная, в элегантном кимоно, если так возможно охарактеризовать этот национальный костюм; кимоно — эстетический синоним элегантности, олицетворение национального вкуса. Поэтесса — почетный гость Советского павильона. Ее встречают, как всех почетных гостей. Около двух часов я знакомлю поэтессу с достопримечательностями павильона. Ей нравится здесь. Она сдержанна и немногословна, как сдержанны, но полны скрытой жизни ее трехстишия. Молодежь почтительно сопровождает г-жу Накамура. День ее строго расписан. Но как не задержаться у этих необычных экспонатов — черновиков великих творений, ручки Толстого, которой писались страницы «Анны Карениной», бумажника Достоевского, пенсне Чехова, фильмов о живом Толстом, о Маяковском, о Шолохове?..

Ждут новые встречи, новые павильоны. Поэтесса тронута любезностью советских людей и, видимо, поражена увиденным, но сдержанность — ее вторая натура — не дает воли чувствам. Поэтесса благодарит, и я, пожалуй, впервые замечаю, как легкая тень человеческой теплоты меняет ее холодный, недоступный облик. Я вижу ее такой, как на портрете в «Трехстишиях Накамура Тэйдзё» — ласковая улыбка, добрые огоньки в черных глазах, проникающие сквозь стекла очков. Эту книгу и письмо с выражением благодарности поэтесса прислала мне вскоре после посещения павильона.

Современные хайку понравились мне своим изяществом и традиционной неожиданностью ассоциаций. Поправились при беглом знакомстве с ними, при повторном же, внимательном чтении — покорили:

У межи на рисовом поле,Где застыла луна в воде,Замер голос лягушки…

Некоторые стихи я перевел тогда же на берегах Едогавы. Первое из них открывает книгу:

Ах, как пахнет ячменное поле!А споткнешься — и выпорхнет ройИскорок-светлячков.

Стихотворение датировано 8-м годом эры Тайсё, т. е. 1919 годом. Как известно, в Японии летосчисление ведется на свой манер, в соответствии с годами жизни правящего императора (хотя существует параллельно и отсчет от «рождества Христова»), Император Муцухито начал эру Мэйдзи (1868–1911), следующий император — эру Тайсё (1912–1925), а нынешнее правление — эра Сёва — ведет начало с 1926 г. Поэтесса Накамура родилась при императоре Мэйдзи, писать начала в эру Тайсё. Создавая произведения в традиционном жанре, она неукоснительно блюдет национальные традиции во всем. Отсюда и японская датировка: 8-й год Тайсё.

Читаю автокомментарий к первому стихотворению и ловлю себя на мысли, что это тоже своеобразный поэтический жанр, хотя проза лишена свойственных хайку непременных чередований слогов в строгом порядке. Да и размера нет, и строки длинны, и ритм более плавный, но аромат поэзии есть!

«В местах, где я родилась, у озера с искрящейся голубой водой летали огромные светлячки. В ночной тиши среди цветущих овощей мерцали светлячки, зажигая свои яркие фонарики. В ту пору косили ячмень, отливающий золотом, и до самого берега тянулись сохнущие колосья. И в самом деле, споткнешься, бывало, и обдаст тебя ароматом созревших колосьев. А вспугнутые шумом и мчащиеся к бамбуковым зарослям светлячки красиво взлетят ввысь и укроют себя в спасительном мраке над голубеющим озером.

То было началом моего поэтического творчества, и эти несовершенные строки — воспоминания, милая сердцу память о далеких днях».

Следующее стихотворение написано сорок четыре года спустя, в 38-м году эры Сёва:

Как сердце, ты сжалась печально,Слушая шум дождя, —Веточка вишни…

Комментарий к трехстишию краток: «Дождь, идущий всю ночь, так и хочется назвать осенним… Застывшее от холода сердце шум дождя поминутно распарывает — шов за швом. Забыла даже, что рядом со мной в цветочном горшке — вишневое деревце».

Осень — не только пора унылых дождей. Осенью заготавливают дрова, сжигают опавшие листья. По соседству с домом, в котором когда-то жила поэтесса, часто жгли собранные в желтые кучи отжившие свое листья. Белый дымок тех костров до сих пор струится в немеркнущей памяти:

Не могла наглядеться осенней поройНа белый дымокСжигаемых листьев!

«Почти Басё!» — повторил бы и я с гордостью за поэта-мужчину, но что-то останавливает меня, и, повинуясь зову сердца, я произношу: «Накамура Тэйдзё!»

«Красная сосна» из Кобэ

Есть у меня на книжной полке две книги: одну подарил мне автор девять лет назад в Осака, другую — прислал он же недавно… Книги эти стоят рядом с другими, привезенными из Японии. И когда я просматриваю их, перед мысленным взором проходят чередой осакские встречи…

…Многолюдный, забитый транспортом и залитый неоновым светом рекламы центр Осака. Универмаги, отели, кинотеатры, кабаре… Все, что можно придумать, чтобы выманить деньги. На улице то там, то здесь попадаются большие жаровни — на горящих углях, словно грешники в адском котле, жарятся, потрескивая, каштаны. Продавец каштанов с деревянной мешалкой в руке, завлекающий в основном тех, кто не спешит домой, напоминает мне в вечерних сумерках Мефистофеля…

Сборник с дарственной надписью, в голубом переплете — стихи Акамацу Токудзи. Поэт родился в 1935 г. в 1959-м окончил русский факультет Института иностранных языков в Кобэ. Акамацу — член Общества изучения современной поэзии и Общества изучения советской литературы — в 1965 г. приезжал в Москву на Международный семинар переводчиков. Печататься начал еще студентом.

Год спустя после окончания института Акамацу женился на девушке по имени Сидзу. Жена — парикмахер. Малышу дали имя Рю, что в переводе означает «дракон».

— Какое страшное имя!

Акамацу смеется:

— Вырастет, станет сильным, как дракон, — И добавляет, не оставаясь в долгу: — Кстати, у нас с вами взаимная тяга к необычным именам! Ведь по-японски слово «мамо́но» — привидение, дьявол.

— И «Акамацу» звучит символично — «Красная сосна!»

Мы сидим в прилепившейся к громаде универмага «Ханкю» маленькой закусочной, на высоких круглых сиденьях, облокотясь о стойку. Все заведение в глубину — от стойки до выхода — около метра. За спиной колышутся на ветру три коротенькие занавески, отгораживая нас от прохожих. Сюда пригласил меня Акамацу-сан в ту далекую теплую осень…

Рядом черно-серый гигант — недавно выстроенный отель «Синханкю», где я прожил месяц и где впервые встретился с Акамацу. Уже немолодая хозяйка закусочной внимательно следит, чтобы глиняные рюмки величиной с наперсток не были пустыми и чтобы не остывало сакэ — рисовая водка, которую она греет в кувшинчике на спиртовке.

Акамацу Токудзи прочно связал свою судьбу с борьбой за мир, против засилья американцев на родных островах, за лучшую жизнь трудового народа.

В 1960 г. по всей Японии прокатилась волна протеста против японо-американского «договора безопасности», отводящего Японии роль атомного плацдарма США на Дальнем Востоке. Был сметен кабинет премьер-министра Киси. В борьбе участвовал и вчерашний студент Акамацу.

И еще эпизод: на угольных шахтах в Миикэ вспыхнула забастовка. Акамацу и здесь в первых рядах — член исполкома компартии района Западного Кобэ (Хигаси-Кобэ) префектуры Хёго, он ведет большую пропагандистскую и организаторскую работу.

И вместе с тем Акамацу — поэт, вопросы литературные волнуют его не меньше, чем общественно-политические проблемы.

Первое стихотворение Акамацу Токудзи, «Летний полдень», датировано 1956 годом. Я видел его стихи, его переводы из Вознесенского и Рождественского.

О чем же пишет поэт? О бастующих шахтерах Миикэ («Ночь в Омута»), о положении рабочих («Зимнее море»), о борьбе против ненавистного народу «договора безопасности» («Смерть девушки»). Есть стихи об Алжире, о расизме, стихи антивоенные.

Романтикой борьбы за светлые идеалы пронизана книга поэта «Во гневе…».

Счастлив сражающийся за правое дело на баррикадах, под алым стягом, трепещущим на ветру. Но поэт, пищущий о революции, испытывает не только радость победы, но и боль поражения, горечь потерь и страданий.

…Воздушные налеты, эвакуация, бесконечные передвижения, тревоги и страхи, еда — горстка бобов или пара картофелин. Таким запомнилось моему собеседнику детство. Учеником четвертого класса он встретил весть о конце войны. А потом — демобилизация, возвращение отца, хаос разрухи, голод, смерть старшей сестры, а вскоре и старшего брата… «С тех пор я стал размышлять о человеческой жизни и обществе», — пишет поэт в послесловии к своей книге.