…Вот, скажем (Сборник) - Линор Горалик

…Вот, скажем, очень юный человек строго выговаривает своей очень юной подруге, сидя на скамейке у мертвого фонтана в пыльном московском сквере: «Нет, я понимаю, если бы ты была пятнадцатилетним мальчиком, но ты же зрелая опытная женщина – почему штаны?..»

…Вот, скажем, два влюбленных представителя средневозрастной интеллигенции собираются отпраздновать в Иерусалиме Ту бе-ав (нечто вроде Дня святого Валентина) походом в какое-нибудь кафе. Оба наряжены, оба чувствуют себя немножко подростками, оба хихикают, вечер идет прекрасно. Решают спиртного не пить, потому что вечером детей укладывать, а завтра на работу. Официант говорит, что в честь праздника ресторан дарит каждой влюбленной паре двойной десерт на выбор. «Ой! – радостно говорит средневозрастной интеллигентный мужчина. – Любой безглютеновый, если можно». – «И без сахара, – добавляет его дама. – Я, простите, плохо переношу сахар». – «И лучше обезжиренный, – смущенно говорит мужчина. – Извините». Официант говорит, что сейчас пойдет спросит. «Подождите! – говорит женщина. – Йони, ну чего ты смущаешься? Не смущайся! Ему еще яиц нельзя, он от яиц чешется». Официант тихонько наклоняется над столом и участливо спрашивает: «Хотите, я вам просто молочка принесу?» Средневозрастной интеллигентный мужчина меняется в лице и говорит: «Катя, мне надо выпить».

…Вот, скажем, Игорь Померанцев, говорящий, что сейчас он прочтет подборку эротических стихотворений, и слушательница, тут же бессознательно поправляющая чуть завернувшийся подол юбки.

…Вот, скажем, фотопродюсер К. и ее муж мучительно пытаются решить, надо ли делать УЗИ беременной кошке. Решают, что надо, чтобы узнать, сколько там котят: «Вот они полезут – а мы даже не будем знать, это уже все или еще нет». «Поздравляю, – говорит на УЗИ ветеринар, – у вас мальчик, мальчик, девочка и мальчик». Вернувшись домой, вдохновленная фотопродюсер К. красит коробку для будущих котят в голубой, голубой, розовый и голубой цвета.

…Вот, скажем, книгоиздатель Г. объясняет поэту А., почему литературного критика Х он ценит, а литературного критика Y – нет. «С мнениями Х я не согласен никогда, но зато он исключительно последователен в своих суждениях, – говорит Г. – Его инструментарий – линейка. А когда мне предлагают нормальную прямую линейку, я, по крайней мере, могу ею что-нибудь измерить. Да, меня бесит, когда на линейку нанесены вместо сантиметров пяди, или мили, или скачущие белочки. Но измерить ей что-нибудь – можно. А если линейка цилиндрическая и на нее нанесена сложная гамма чувств, ею нельзя ничего измерить». – «Зато ею можно многих укатать», – уныло замечает поэт А.

…Вот, скажем, в вагоне поезда Москва – Магнитогорск маленький стриженый мальчик хорошо себя ведет на радость своей строгой, но ласковой бабушке. Мальчик тихо рисует звездочки по трафарету, потом тихо ест печенье, потом тихо смотрит в окно, потом учится писать под бабушкиным руководством. Мальчик пишет «маму», потом «папу», потом, после некоторых усилий, связанных с буквой «Ф», – «бабу Фиру», потом «бабу Таню». Наступает творческая пауза.

– Я хочу написать Настю! – говорит мальчик.

– Зачем Настю? – говорит бабушка. – Давай напишем Катю.

– Нет, Настю! – настаивает мальчик.

– Ты так хорошо с Катей играл! – говорит бабушка. – Катя тебе зайчика подарила. Пиши лучше Катю!

– Настю! – говорит мальчик и начинает медленно выдвигать обиженную нижнюю губку.

– Одни нервы от твоей Насти, – со вздохом говорит бабушка. – Ладно, пиши свою Настю.

…Вот, скажем, очень пожилой, очень чисто выбритый человек умывает первым снегом очень молодого, очень бородатого щенка терьера, сильно перемазанного селедкой из ближайшего мусорного бака, и строго выговаривает: «Василий! Кто из нас бывший боцман – вы или я?»

…Вот, скажем, приехавшая в гости к своей израильской подруге молодая дама, наслышанная про чудеса здешней спа-индустрии, выбирает, куда бы сходить в выходной. Находит профильный сайт на английском, читает отзывы, гуглит, то-се.

– О, – говорит она наконец, – вот это прямо отлично звучит. Полный день, бонусный маникюр, халатики такие красивые. И дешево, реально. Прямо сильно дешево. Это где находится?

Израильская подруга заглядывает даме через плечо.

– Это, котик, палестинские территории, – говорит она.

– А, – говорит дама, – То-то здесь написано: «Массаж горячими камнями».

…Вот, скажем, продавщица очень элитного гастронома тихо говорит другой продавщице очень элитного гастронома в довольно оживленном полуночном торговом зале: «Утром жрут, днем жрут, ночью вон тоже жрут… Сильно, видно, нервничают богатые люди».

…Вот, скажем, официантка в ресторане при гостинице наклоняется к уху одного из участников спора о том, как следует переводить на русский словосочетание happy hooker («бойкая блядь»?, «шаловливая шалава»?) и тихонько говорит: «Вы простите, но всякие такие слова можно потише? У нас тут не все гости поэты».

…Вот, скажем, в ходе очередной кухонной беседы про пораужевалитьиличто московская творческая интеллигенция интересуется друг у друга, какие конкретно гонения со стороны кровавого режима могли бы давать творческим людям право на политическое убежище. Ну, скажем, обмахивание выставки казацким кадилом – это уже да или еще нет? Непринятие статьи в региональную режимную газету – это уже нет или еще да? Ну и другие важные примеры. И главное, интересуется друг у друга московская творческая интеллигенция, как в наши времена просят политического убежища? Не вопят же «Остановите самолет и т. д.», пролетая над территорией ФРГ? А что делают? Идут в посольство? И тут художник М. говорит, что у него есть история про успешный запрос политубежища, очень воодушевляющая. Про кота.

Кот, как положено, шакалил у посольства одной европейской страны. Последовательно так шакалил, каждый день. Сначала вокруг забора отирался. Потом проник в калитку, стал по двору ходить. Потом, пару месяцев спустя, стал припадать к ступеням иностранного государства. С достоинством, но страдальчески мяучил про творчество, режим. Ну, его сначала не очень замечали, а потом начали подкармливать («Грантоед», – понимающе говорят сидящие у холодильника). И в результате один посольский иностранный чиновник, ласковая душа, решил этого кота взять к себе. То есть дать ему политическое убежище окончательно и официально. И получилось очень хорошо: коту, во-первых, предоставили небольшое, но персональное жилье на территории иностранного государства, то есть коробку от принтера с детским одеяльцем. Вылечили ему за счет новой родины зубы. Сделали прививки. Приняли у него экзамен на знание местных законов – то есть убедились, что он ходит в лоток. И наконец, выдали, реально, иностранный ветеринарный паспорт.

– И стал кот порядочным европейским гражданином, – заканчивает художник М. со значением.

Московская творческая интеллигенция под впечатлением и даже готова прямо сейчас начать приучаться к лотку. Но чувствуется, что художник М. хочет что-то добавить, однако смущается.

– Понимаете, – говорит он наконец, – есть нюанс.

– Ну? – спрашивает московская творческая интеллигенция.

Художник М. вздыхает и честно говорит:

– Кота кастрировали.

…Вот, скажем, очень красивая и очень худая девочка-модель просит у официанта «спагетти болоньез, чизкейк, чай, сахар, милкшейк и мороженое», а потом звонит кому-то и говорит совершенно счастливым голосом: «Все! Все! Мой последний показ закончился!»

…Вот, скажем, стриженный «под газончик» израильский мэн в потертой военной форме и с загипсованной рукой рассказывает своему пожилому соседу по автобусу Тель-Авив – Иерусалим:

– …а она мне говорит: «Ну что ты плачешь, как девочка? Ты же плачешь, как девочка! Тебе сказали – тридцать дней. Тридцать дней – это тьфу! И вообще – знаешь, что? Не считай дни, считай сексы. Я тебе обещаю: с сегодняшнего дня и пока не снимут гипс ни одной ночи не будет, чтобы ты лег спать без секса. Честное слово тебе даю. Ты еще не захочешь снимать этот гипс, я тебе обещаю». Так вот, брат: я хочу снять этот гипс. Она лучшая жена на свете, брат, но я тебе говорю: мне сорок два года, и я уже очень хочу снять этот гипс.

…Вот, скажем, совершенно непонятно, как расценивать тот факт, что в питерском фольклоре нет, кажется, шутки про необходимость поставить Наполеону памятник «За сожжение Москвы». Да, не дожег. Но и чижик-пыжик же не всю водку выпил.

…Вот, скажем, в небольшой дружеской компании молодые родители говорят о страхе совершить какие-нибудь непоправимые родительские ошибки, которые навсегда искалечат ребенку психику. В разговор вступает девушка М. и трезво замечает, что ошибки, увы, неизбежны, так что не надо бояться. Главное, всегда иметь добрые намерения. «Вот когда мне было шесть лет, – говорит девушка М., – моя мама очень переживала, что у меня молочные зубы какие-то черные. И в один прекрасный день сказала: «Доченька, пойдем к стоматологу, а я за это куплю тебе хомячка». «А когда я проснулась, – говорит девочка М., – у меня во рту не было ни одного зуба. Вообще». В наступившей неприятной тишине девушка М. поспешно добавляет: «Но у нее были добрые намерения! Это история про добрые намерения!» – «А хомячка-то мама купила?» – осторожно спрашивают из угла. «Она собиралась!» – обиженно отвечает М.