Заветы жизни. Из жизни и учения архимандрита Епифания Феодоропулоса - Епифаний Феодоропулос

Не знаю, вознаградит ли меня Бог за что‑нибудь, но уверен, что за две вещи я не лишусь награды.

Первое — за несребролюбие. Если ты положишь передо мной две бумажки: пятьсот драхм и простую салфетку, то я смогу различить их только по цвету и размеру. К обеим я отношусь равно. Но когда идешь к бакалейщику, тогда понимаешь, что на одну можно что‑то купить, другая же не имеет ценности.

Второе — за любовь. Не делая над собой какого‑либо усилия, я люблю людей. Я чувствую, что две эти добродетели свойственны мне еще с детских лет и преуспеть в них мне не составило никакого труда. Как дар они в избытке были даны мне самим Богом.

Возможно, поэтому я имею дерзновение в час, когда предстану пред Господом, сказать Ему: «Господи, пусть и немного, но я трудился во имя Твое, пребывал во бдениях, пощениях, молитве, различных лишениях, болезнях». Однако я не осмелюсь сказать Ему о том, что никогда у меня не было ни привязанности к деньгам, ни ненависти к людям.

— Неужели Вы ничего не испытываете к тому, кто Вас огорчает? — спросил батюшку один брат.

— Нет, дитя мое. Я лишь скорблю о таком человеке, но не испытываю к нему ненависти.

В другой раз этот же монах спросил батюшку:

— Геронда, почему Вы ничего не ответили на оскорбление в Ваш адрес?

— Оставь это, дитя мое, пусть у меня что‑то будет и для будущей жизни!

На мне лежит груз всех, как духовных, так и житейских, проблем моих духовных детей, а не просто тяжесть одного прихода. Мои долги уже давно перевалили за миллион…

У меня никогда не было необходимости каяться в зависти или недоброжелательстве к кому‑либо.

С раннего возраста я привык, выходя из дома, осенять себя крестным знамением. Но после землетрясения 1981 года[22] я стал креститься и входя в дом.

Когда батюшка участвовал в совместном служении литургии, он всегда уступал место предстоятеля младшим священникам, своим духовным чадам. Когда его спросили, почему он так делает, отец Епифаний ответил:

— Мне доставляет большую радость чем‑то послужить своим духовным чадам.

Отказ от епископской хиротонии

Некто спросил отца Епифания:

— Батюшка, может быть, Вы поступаете эгоистично, постоянно избегая епископской хиротонии?

Отец Епифаний ответил:

— Чадо мое, мне сейчас тридцать семь лет. Итак, я еще весьма молод… Если бы мне пришлось стать епископом и Бог дал бы мне возможность семьдесят или восемьдесят лет восседать на кафедре облаченным в порфиру и виссон, приемлющим каждения от диаконов, властно повелевающим священниками (у которых часто бывают большие семьи), читающим в церкви Святое Евангелие, поддерживаемым диаконами, слушающим «многолетия» певчих, предстоящему пред Святым Престолом в окружении десятков иереев… как ты считаешь: разве не подвергался бы я тогда несомненно большей, чем сейчас, опасности самолюбия?

Собеседник умолк…

В другой раз на исповеди один человек сказал батюшке:

— Геронда, я думаю, что из Вас не выйдет владыка.

Его лицо просияло, и он ответил:

— Господь да благословит тебя, дитя мое, за эти слова.

— Геронда, если бы Вы были епископом, то смогли бы еще больше помогать людям. Почему Вы не соглашаетесь на хиротонию?

— Послушайте, что я вам скажу: народ обычно требует от своих начальников хлеба и зрелищ. Не знаю, смогу ли я предложить людям хлеб (очевидно, отец Епифаний имел в виду хлеб духовный), что же касается зрелищ, то их уж я точно не смогу дать никому.

— Геронда, неужели Вы совсем не испытываете никакого чувства ущемленности, когда епископами становятся более молодые и менее одаренные священники, чем Вы?

— Ничуть, дитя мое. Почему я должен испытывать нечто подобное? Чего мне не хватает? Митры на голове? Я для этого не подхожу и никогда этому не завидовал. У меня есть все. Будучи священником, я совершаю Таинства: благословляю хлеб и вино, и они становятся Телом и Кровью Христовыми; читаю над верующими разрешительную молитву, и их грехи прощаются; соединяю супругов для совместной жизни. У меня нет лишь права рукополагать. Но это скорее преимущество, чем недостаток. Вы знаете, какую ответственность несут епископы и какой ответ они должны будут дать за совершенные хиротонии? Для меня слишком много значит уже то, что я — священник.

«…во всем я старался и постараюсь не быть вам в тягость» (2 Кор. 11, 9)

После своей пресвитерской хиротонии отец Епифаний заметил, что он хотел бы, избегая известности, безвозмездно проповедовать Евангелие. Поэтому он решил, что не будет официально числиться в штате прихода.

— Я сказал батюшке, — вспоминает его духовный сын, который и пересказал нам эту беседу, — что ему все‑таки лучше где‑нибудь числиться официально, если не ради зарплаты, то ради того, чтобы обеспечить себе получение пенсии. Но батюшка, многозначительно покачав головой, спросил:

— Известен ли тебе случай, чтобы какой‑нибудь хороший хозяин не платил своему толковому работнику?

— Нет, Геронда, — ответил я. — Хороший хозяин всегда хорошо платит своим работникам.

— А кто у нас хозяин?

— Господь.

— На этом пока и остановимся. Ты еще увидишь, сколько раз вы, получающие зарплату, будете просить деньги у заштатного Епифания.

Эти пророческие слова исполнились в точности.

Батюшка по–настоящему радовался тому, что он, пользуясь своим священным саном, не получил ни одной драхмы, как и мечтал с детства. Однажды поздно вечером, возвращаясь из церкви Трех Святителей после ночной Божественной литургии, батюшка взял себе две невынутые просфоры, так как дома у него не было хлеба. Немного отъехав от храма, отец Епифаний попросил остановиться и послал одного юношу положить в церковную кружку пятьсот драхм за две просфоры.

— Геронда, что это значит? — спросил юноша.

— Чадо мое, прости меня, но я не хочу, «чтобы кто уничтожил похвалу мою» (1 Кор. 9, 15).

Однажды архимандрит Агафангел Михаилидис, тогда еще игумен монастыря Пендели[23], пригласил к себе отца Епифания, чтобы посоветоваться с ним по одному вопросу. Когда они закончили разговор, было уже поздно и отец Агафангел настоял, чтобы батюшку отвезли домой на монастырской машине. Батюшка долго отказывался, но, наконец, согласился. Однако, когда они подъехали к дому, он велел водителю заехать на бензоколонку и за свой счет заправил машину, залив бензина больше, чем было израсходовано. Водитель был поражен. Батюшка не хотел, чтобы монастырь понес из‑за него расходы.

Замечательно, что, когда батюшке потребовалось взять из основанного им исихастирия для своего дома в Афинах пять тарелок из нержавейки, он заплатил за них в монастырскую кассу. Он платил даже за просфоры, которые брал из монастыря на литургию, когда служил в Афинах. Когда батюшке приходилось ездить в столицу, он всегда возмещал монастырю расходы на бензин.

Как‑то раз духовник отца Епифания дал ему сберкнижку, в которой на имя Старца была записана некая сумма, чтобы, «если он заболеет, у него были какие‑то деньги на врачей и лекарства». Отец Епифаний взял книжку, вежливо поблагодарил духовника, но не скрыл от него своего смущения. После этой встречи, с полудня и до позднего вечера, батюшка, никогда раньше лично не участвовавший в банковских операциях, звонил по телефону своим духовным чадам, работающим в банках. Он узнавал, как можно изъять свое имя из банковских бумаг, и успокоился только тогда, когда на следующий день утром все деньги со сберкнижки были переведены на счет исихастирия Благодатной.

Позже, когда все эти хлопоты остались позади, батюшка сказал:

— Увидев сберкнижку и осознав, что в банке на мое имя открыт счет, я сразу почувствовал, что виноват в самом большом грехе, какой только может совершить священник. По дороге мне стыдно было встречаться с людьми.

Духовное чадо батюшки, врач, вспоминает:

— После первой батюшкиной операции, незадолго до того как его выписали из больницы, я зашел к нему в палату. Он попросил:

— Чадо мое, сходи в бухгалтерию, скажи, чтобы они подготовили мой счет.

Когда я спросил у него о страховом полисе, он ответил:

— Как ты знаешь, я не получаю зарплату, а следовательно, у меня нет полиса.

Тогда я с удивлением спросил:

— Ну тогда почему бы Вам, как монаху, не получить полис Сельскохозяйственной страховой компании[24]?

Он ответил:

— Послушай, чадо мое, это будет несправедливо. Чтобы иметь право пользоваться страховкой, монах должен постоянно находиться в своем монастыре, а я этого не делаю.