Папин домашний суд - Исаак Башевис-Зингер

— Папа, можно узнать из кабалы, с кем будешь обручен?

Отец остановился.

— Зачем тебе это знать? Достаточно того, что это знают на небесах.

Некоторое время мы шли молча. Потом отец обратился ко мне с вопросом:

— Сынок, что с тобой случилось?

Глаза мои наполнились слезами, все фонарные столбы закачались, и все огни затуманились.

— Папа, я не знаю.

— Ты растешь, сынок. Вот оно что. — И отец неожиданно сделал нечто совершенно необычное: наклонился и поцеловал меня.

ТРЕЙТЛ

Был летний вечер. В открытые окна и с балкона легкий ветерок нес с собой запах дыма: пекари уже разогревали печи для ранней утренней работы. Отец вернулся из синагоги, ел обычный летний ужин — молочную рисовую кашу. Вдруг кто-то постучал в дверь кухни. Мама, которая сидела в комнате отца (летом наше хозяйство велось как-то проще, чем зимой), послала меня открыть дверь. Вошел высокий человек с седой бородой и диким взглядом. На нем были длинный халат и сапоги, на голове — меховая шапка. Я испугался.

— Ты Ицик, а? — обратился он ко мне. — В точности бабушка Темерл. Тебя назвали в честь прадеда, раввина Иче-Герша. Ах! То же лицо! Он был прекрасным евреем, цадиком. Как бежит время!

Пройдя в дом, он приветствовал папу.

— Пинхас-Мендл, ты не узнаешь меня? Я Трейтл.

Папа всплеснул руками.

— Трейтл! Я глазам своим не верю!

— Да, я Трейтл. Постарел, да? Я и не знал, что ты теперь живешь в Варшаве.

Мне никогда не приходилось слышать, чтобы папу звали по имени и говорили с ним так фамильярно, как этот человек в длинном халате, сапогах и теплой шапке в разгар лета. Он обращался к отцу, как если бы тот был простым парнем. Мама ушла на кухню.

— Ты приехал из Томашова? — папин голос звучал дружески и непринужденно.

— Нет, я не был в Томашове уже много лет.

— Где же ты был все это время?

— Где я не был! Всю Польшу исходил вдоль и поперек! Доходил даже до Литвы. Я путешествовал.

— А почему ты путешествовал?

— Что значит — почему? Нужно выдавать замуж дочерей. У меня было семеро детей, но двое умерли. Мойше женился на девушке из Ижбицы. Хава, ее назвали в честь бабушки, вышла замуж и уехала в Ионев. Остальные три дочери, Сара-Миндл, Бейле-Броха и Ителе, еще дома. Как их прилично выдать без приданого? Проклятые доносчики разорили меня. Они — чтоб имена их стерлись из памяти людей! — обвинили меня в присвоении чужих денег. Саре-Миндл, бедняжке, уже под сорок. Старая дева! Но я собираю приданое для каждой и не уйду на тот свет, пока не увижу каждую из них под брачным балдахином.

Папа задумался. Я видел глубокую складку на его лбу и догадался, что он прикидывает в уме возраст Сары-Миндл. Да, видимо, ей далеко за сорок. Он начал подергивать бороду.

— Иди умойся, поужинаешь со мной, — предложил папа.

— Я не голоден. Ем один раз в день, в четыре часа. Уже много лет.

— Понимаю. Но где ты остановился?

— Переночую у тебя.

— Ну, это очень хорошо. Может, чай выпьешь? Немного риса? Только перекусить.

— Я не пью чая. И не ем молочного. После четырех не ем ничего. Но как это ты переехал в Варшаву? Я, понимаешь, стал бродячим нищим. Думаешь, у меня был выбор? Сначала они донесли на меня властям, потом подослали воров ограбить мою лавку. Все взяли, оставили пустые полки. Я думал найти место шойхета, но конкуренты стали болтать, что у меня руки дрожат. Все они мои враги, все утопили бы меня в ложке воды. Это потому, что я хоть и немного, да ученый, а они все невежды. Убедившись, что дела мои плохи, я проглотил свою гордость и ушел. Приданое для невесты — важная вещь. Сваты предлагали браки с неучами, но я и слышать не хотел. Ты, конечно, помнишь стих из Талмуда: «Лучше продать свой дом, чем выдать дочь за невежду».

— Но на праздники ты вернешься домой?

— Нет, в праздники я буду в Ровно, а может быть, в Людмире или где-нибудь еще. Как я могу вернуться без денег? Пока у меня не будет приданого для каждой, я не вернусь.

Мама принесла чай и печенье. Но странный гость ни до чего не дотронулся.

— Я иду по миру. Был даже в России, в одной из восточных губерний. Я не знал, что ты живешь в Варшаве, но встретил земляка, и тот сказал мне. Как его звали? А? Я уже забыл. Память немного ослабла. Что ты можешь знать о моей несчастной судьбе? Есть по пути телега — я еду. Нет — иду. Как твоя мать?

— Дай ей Бог здоровья на долгие годы.

— Святая женщина, но все же ей далеко до твоей бабушки Хинды-Эстер. Та носила талес-котн прямо как мужчина. Когда она приходила в Белз, ребе Шолом сам предлагал ей стул. Редкая была женщина, мудрая и благочестивая. Покупала и продавала драгоценности, имела дело со знатными людьми. А твой отец, да почиет он в мире, семь лет не ел мяса, и никто, кроме твоей матери, не знал об этом обете. Он был кабалист, цадик. Среди литваков совсем нет таких. И у них тоже есть святые люди, но совершенно не те. Есть «великий ученый» реб Юзя. Здесь бы мы так пренебрежительно никогда не называли мудреца. А у Любавичского ребе, перед тем как поблагодарить Бога за пасхальную трапезу, не смачивают рта! Такой обычай. В Туриске я видел девушку, одержимую бесом. Обычно она вела себя спокойно, но неожиданно начинала лаять и говорить мужским голосом. Потом пела как кантор, мощным, как львиный рык, голосом. Все молитвы она знала наизусть. Турискский ребе дал ей амулет, но он ей не помог. Нынче и святые не те, что прежде. Мне все-таки везде помогают. Мир велик, и в каждом уголке есть, слава Богу, набожные евреи. В Варшаве море людей, и все куда-то спешат, летят. Ни у кого нет времени. Я хочу попросить тебя об одолжении.

— О чем именно?

— Можно оставить у тебя немного денег? Я всегда ношу их с собой, а в Субботу обычно доверяю их раввину города, в котором нахожусь. Меня как-то ограбили. Я остановился в бесплатной ночлежке, деньги спрятал в сапоги. А там в эту ночь оказался вор. Рано утром он исчез со своим мешком и моими деньгами. Что толку гнаться за ним — как бы я узнал его? Обычный еврей с бородой и пейсами. В Пиоске даже воры носят бороды. Так что я оставлю деньги у тебя, после Субботы возьму их.

Папа нахмурился.

— Честно говоря, я боюсь. Это Варшава, здесь много воров…

— Чего же ты боишься? Ты не платный сторож и не отвечаешь за пропажу.

— Верно, но я не хочу, чтобы, не дай Бог, из-за меня кто-то подвергся искушению.

— Не беспокойся, все идет, как предписано Провидением. Меня с самого детства обманывали и обворовывали. Если б они не сделали меня нищим, моя Сара-Миндл была бы уже бабушкой. Но так угодно Небу. Ты можешь где-нибудь спрятать деньги?

— Куда их спрятать? Я могу только положить их в шкаф.

— Ну…

Гость быстро вытащил из кармана на груди пачку денег. Папа посмотрел на них и сказал:

— Ты хоть посчитай их.

— Я доверяю тебе без счета.

— Нет, посчитай.

Трейтл принялся считать деньги. Делал он это очень быстро и, по-моему, несколько раз посчитал две бумажки за одну. Не помню точно, сколько он насчитал, кажется, несколько сот рублей, и протянул их отцу:

— Положи их в шкаф.

— Но еще не пятница. Приходи вечером в пятницу.

— Нет. Я завтра пойду в баню. В пятницу баню не топят.

— Но… я на самом деле боюсь.

— Не бойся. Евреи щедры — когда слышат, что деньги нужны для приданого, они не отказывают. В одном городе я встретил сапожника, который наверняка был одним из тридцати шести неизвестных праведников. Его восемь сыновей тоже сапожники. Он сам дал мне порядочную сумму да еще пошел по городу собирать для меня. Это лучший сапожник во всей округе. Все неевреи обращаются только к нему. Он немного разбирается в Талмуде. А в Лудмире есть мясник, который все раздает бедным. Или это во Владове? Память меня немного подводит. И там же есть один богач, такой скупой, что жена его печет хлеб на три недели: черствый медленнее съедается. Он-то никогда ничего не даст! Когда путешествуешь, встречаешь самых разных людей. И всегда найдется такой, что поможет. Как только мне удастся собрать на приданое всем трем дочкам, я выдам их замуж и перестану бродяжничать. Сколько мне самому нужно? Я могу жить на хлебе и борще. Могу стать учителем или шойхетом.

Беседа продолжалась далеко за полночь. Составив скамьи, мы устроили для него постель. Уснул он часа в два, а в пять поднялся и ушел.

Когда мама узнала, что у нас оставлены на хранение деньги, она отругала папу за то, что тот взял на себя такую ответственность. Что мы будем делать, если, упаси Бог, что-то случится с деньгами? С деньгами для приданого бедным девушкам! Она нашла где-то ключ, заперла ящик и сама уже не выходила из дому.

Прошла неделя. Мы ожидали в субботу вечером, что Трейтл вернется и освободит нас от бремени. Но он не пришел ни в субботу, ни в воскресенье, ни в понедельник, ни во вторник. Он исчез так же внезапно, как появился.

Кто мог сказать, что с ним сталось? Может быть, когда-нибудь он явится за своими деньгами? Из ящика шкафа мы перепрятали их в матрас, но этот тайник тоже не казался маме достаточно надежным, и она изобрела новый план: спрятать деньги среди пасхальной посуды на шкафу.