Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 1 - Пантелеймон Кулиш

Перед Зеленою неделею.....................10

Перед каникулами................................5

Итого 70" (р. асс.) Замечательны, в письме от 17-го января 1836 года, следующие слова:

"Я теперь сделался большим хозяином: умею различать хлеба и на каникулах покажу вам, где сено, овес, жито и прочее".

После этого он часто осведомлялся о хозяйственных занятиях матери и предлагал ей разные советы.

Родственник и сосед родителей Гоголя Д.П. Трощинский очень интересовался им, читал его письма, делал об них свои замечания и вообще имел влияние на его понятия и чувства. Маленький Гоголь проникнут был глубоким к нему почтением и благодарностью, как это видно из следующих мест переписки его с матерью:

Сентября 10-го, 1826 года: "Уведомьте, когда его высокопревосходительство Дмитрий Прокофьевич будет у нас (т.е. в Васильевке). Что он найдет там хорошего? что ему понравится? Мне с нетерпением хочется знать мнение великого человека даже о самых маловажностях".

Октября 15-го, 1826: "Писали вы, чтобы я прислал его высокопревосходительству какое-нибудь сочинение. Думал и я было сперва то сделать, но после рассудил, что поднесши какую-нибудь эфемерную мелочь, я мало принесу себе пользы и мало хорошего дам о себе мнения, решился, что лучше приуготовить себя к занятиям гораздо важнейшим и сделать что-нибудь достойное внимания просвещенного вельможи, благодетеля Малороссии... Не хочу, ежели благодарность моя будет слаба и не покажет сердечных моих чувствований. Лучше пусть она будет сокрыта до времени и после выявит сердце, чувствующее благодеяния, средством, хотя менее достойным сих благодеяний".

Но не для представления только Трощинскому желали дома видеть сочинения Гоголя-гимназиста: ими занимались с особенным вниманием и придавали всю важность занятиям его словесностью. В одном письме к матери (от 10-го сентября, 1826 года) он говорит:

"Вы пишете, чтобы я вам к Рождеству привез что-нибудь из сочинений своих. Время еще далекое, однако ж постараюсь заготовить".

В другом (от 23-го октября, 1825):

"В рассуждении же сочинения скажу вам, что я его не брал (из дому), но оно осталось между книгами в шкафу. Но это не большая беда, ежели оно и точно пропало: я постараюсь вас вознаградить новым и гораздо лучшим".

В третьем (от 23-го ноября, 1826):

"Думаю, удивитесь вы успехам моим, которых доказательства вручу лично вам. Сочинений моих вы не узнаете: новый переворот настигнул их; род их теперь совершенно особенный. Рад буду, весьма рад, когда принесу вам удовольствие".

Следующее письмо было помещено в "Опыте биографии Гоголя", но в него вкралось несколько ошибок, происшедших не от моей вины [26]. Теперь оно сверено, как и другие, с подлинником.

"1827-го года, февраля 26. Нежин.

К числу замечательностей своих, иногда желаю быть ясновидцем, знать, что у вас делается, чем вы занимаетесь; и верите ли, почтеннейшая маменька, с каким удовольствием я занимаюсь отгадыванием всего того, что вас занимает. Как вы проводили масленую? весело ли? были ли у вас собрания? Извините, что закидал вас кучею вопросов. Обыкновенно человеку, как говорят, порядком повеселившемуся, всегда хочется сделать участником других, особливо ближайших к нему. Кто ж ближе к моему сердцу, как не вы, почтеннейшая маменька? ваша радость, ваше удовольствие - и я счастлив.

Посмотрите же, как я повеселился. Вы знаете, какой я охотник до всего радостного. Вы одни только видели, что под видом иногда для других холодным, угрюмым, таилось кипучее желание веселости (разумеется не буйной), и часто, в часы задумчивости, когда другим казался я печальным, когда они видели или хотели видеть во мне признаки сентиментальной мечтательности, я разгадывал науку счастливой, веселой жизни, удивляясь, как люди, жадные счастья, немедленно убегают его, встретившись с ним.

Ежели об чем я теперь думаю, так это все о будущей жизни моей. Во сне и наяву мне грезится Петербург, с ним вместе и служба государству. До сих пор я был счастлив; но ежели счастие состоит в том, чтобы быть довольну своим состоянием, то не совсем, - не совсем, до вступления в службу, до приобретения, можно сказать, собственного постоянного места.

Масленицу, всю неделю, мы провели так, что желаю всякому ее провесть, как мы: всю неделю веселились без устали. Четыре дня сряду был у нас театр, и, к чести нашей, признали единогласно, что из провинциальных театров ни один не годится против нашего. Правда, играли все прекрасно. Две французские пьесы, соч. Мольера и Флориана, одну немецкую, соч. Коцебу; русские: "Недоросль", соч. Фон-Визина; "Неудачный Примиритель", Княжнина; "Лукавин", Писарева, и "Береговое Право", соч. Коцебу. Декорации были отличные, освещение великолепное, посетителей много, и все приезжие, и все с отличным вкусом. Музыка тоже состояла из наших: восемнадцать увертюр Россини, Вебера и других были разыграны превосходно. Короче сказать, я не помню для себя никогда такого праздника, какой провел теперь. Дай Бог, чтоб вы провели его еще веселее. Ожидают у нас директора Ясновского со дня на день. Не знаем его характера. Говорят, что слишком добр, даже до слабости, чего мы боимся.

Позвольте вас, почтеннейшая маминька, потрудить одною просьбою: сделайте милость, пришлите мне холста самого толстого штуки две и, ежели можно, более. Нам необходимо нужен [27]. Вы этим много, много одолжите меня. А до того остаюсь с сыновним почтением и самою жаркою преданностью и любовью, остаюсь навсегда послушнейшим сыном

Николаем Гоголем".

Когда, в эпоху своей литературной славы, Гоголю случалось написать задушевное слово о своих чистых стремлениях к общему благу, или заговорить языком юноши, идеально-великодушного, некоторые из людей, весьма близких к нему, принимали его слова недоверчиво, считая их аффектацией. Но надобно знать историю семьи, в которой он родился и получил первые понятия о жизни, чтобы поверить, как мог образоваться в нем этот мечтательно-благородный характер, который выказывается в его интимной переписке и в некоторых из его посмертных сочинений. Еще рано входить в подробности семейной истории покойного поэта; но вот как он изображает своего отца, в письме к матери от 24-го марта 1827 года.

"Весна приближается - время самое веселое, когда весело можем провесть его" Это напоминает мне времена детства, мою жаркую страсть к садоводству. Это-то время было обширный круг моего действия. Живо помню, как было с лопатою в руке глубокомысленно раздумываю над изломанною дорожкою... Признаюсь, я бы желал когда-нибудь быть дома; в это время я и теперь такой же, как и прежде, жаркий охотник к саду. Но мне не удастся, я думаю, долго побывать в это время. Несмотря на все, я никогда не оставлю сего изящного занятия, хотя бы вовсе не любил его. Оно было любимым упражнением папеньки, моего друга, благодетеля, утешителя... не знаю, как назвать. Это небесный ангел, это чистое, высокое существо, которое одушевляет меня в моем трудном пути, живит, дает дар чувствовать самого себя и часто в минуты горя небесным пламенем входит в меня, рассветляет сгустившиеся думы. В сие время сладостно мне быть с ним, я заглядываю в него, т.е. в себя, как в сердце друга, испытую свои силы для поднятия труда важного, благородного на пользу отечества, для счастия граждан, для блага жизни (себе) подобных, и, дотоле нерешительный, неуверенный (и справедливо) в себе, я вспыхиваю огнем гордого самосознания, и душа моя будто видит этого незваного ангела, твердо и непреклонно все указующего в мету жадного искания... Через год вступлю я в службу государственную".