Лекарство от зла - Мария Станкова

Я стою пять тысяч левов. Это мало. Некоторые цыганки стоят тридцать — сорок тысяч. Я не цыганка. Я злая. Я жила с цыганами. Они не злые.

Семь голов

Я злая. У меня нет настоящего, у меня нет будущего, у меня нет работы. Как я могу быть доброй? Все вокруг чиновники. Они сидят на своих чинах и тупо смотрят на меня. Чин-Ов-Ник. Очень похожи на овец. Их выводят и заводят в определенное время. Они живут в состоянии скуки, плодятся тоже в апатии. Или, может быть, немного оживают, когда размножаются? Вряд ли… Я не могу стать чиновником. Я не смогу войти в чин, я не ношу часов и не знаю, когда выходить из дома. Мне предлагают работать чиновником. Не могу. Неужели все, что я сделала, было для того, чтобы влиться в ряды ожидающих пенсии и угасать, лузгая семечки за протертым локтями письменным столом?

Я рассматриваю фотографии. Нехорошо смотреть на собственные снимки. Они похожи на сорок. Крадут блестящие мгновения жизни и складывают их в альбомы. Дети всегда пугаются, когда видят своих бабушек и дедушек маленькими. Это шокирует и смущает. И я пугаюсь. Это мое. И это я. Обычно снимки разложены на «Раньше» и «Сейчас». Мои перемешаны. Нужно привести их в порядок.

Здесь я грудная. Почему все снимают попки своих детей? Мягкий, как попка ребенка, гладкий, как попка ребенка, розовый, как попка ребенка, «ох какая сладкая мамочкина попка!». Похоже, что самое лучшее, что есть у родившегося человека, — это попка. Никто не смотрит на человека. Смотрят на его попку. Я тоже родилась с попкой.

Каждый человек рождается без предубеждений. Пред-убежде-ния. Перед своими убеждениями. Перед тем как у тебя появятся убеждения, ты всего лишь розовая сладенькая попка. А когда ты вырастаешь, то становишься задницей с убеждениями. У новорожденного нет ожиданий. А его создатели переполнены ожиданиями. Они ожидают, что он их осуществит, что он их продолжит, что будет жить вместо них, что он преодолеет вместо них чиновничью стену, которая их раздавила. Столько ожиданий от одной едва дышашей попки.

Вот тут видно, что я не хотела выходить из закрытого темного места. Я сердита. Меня вытащили насильно. Посиневшая, скорчившаяся от страха. А сейчас я буду жить. Уж раз начала, то дойду до конца. Здесь какая-то неловкая тетка меня уронила. Я упала на голову. Наверное, с тех пор я не могу мыслить синхронно. И теперь я брошена. Мне все это говорят. Брошенный человек гибок и умеет приспосабливаться. Он часто падает, но всегда поднимается. Тут я хожу! Глупенькая. Если бы была умней, настояла бы, чтобы меня носили на руках. Я всегда пыталась делать что-то не то. Здесь я маленькая, злая, с доброй собакой у ног.

Другие девчонки избегали общаться со мной. Во дворе я играла одна. Это было одно из «домой». У нас во дворе был сеттер. Добродушный черный пес, умирающий от желания поиграть с кем-нибудь. Кто знал о том, что это слишком добрая собака? Только я. Другая девочка этого не знала. Она подсмеивалась надо мной. Я показала ее сеттеру. Новая игрушка. Он бросился к ней, я бросилась к стеклянной веранде и закрыла дверь на ключ. Она кричала и даже описалась. Я представляла, как черный зверь разрывает на части предательницу. Я даже не подумала отпереть веранду. Напряженное удовольствие, пугающее наслаждение. Жестокость? Нет. Это реальность. Просто вновь взбунтовалось мое чувство справедливости.

Вот еще один дом из многих тех, в которых я жила. Ни один из них не был моим. Человек говорит «Мой дом». Этого ты не можешь делать, пока находишься в моем доме. Понимаешь? В моем доме так заведено! Хорошо. Ты сразу начинаешь искать собственный дом, чтобы говорить другим, что ты находишься на своей территории. Выходишь замуж и… Я в своем доме! Жила на всех этажах от подвала до крыши. На севере, на юге, еще раз на севере, на западе, на северо-западе. А родилась я у моря. Есть те, кто родились в воздухе, на земле, на поле, в телеге, запряженной буйволом, есть те, кого выбросили в помойку, и те, кто родился в Шотландии. Я — не из их числа.

Это мой брат. Он родился, и последовали ожидания. Только одно мне непонятно. Раз ты хочешь еще одного ребенка, значит, первый ребенок неудачный. Или тебе мало? А может быть, второй ребенок дает право выбора. Смотришь, какой получше, а другого забываешь в школе. С тех пор как родился мой брат, я постоянно следила за тем, чтобы меня нигде не забыли, потому что я злая. Я знаю, что плохая, но не могу вернуться домой с завязанными глазами. Всегда предпочитала быть Гензелем и Греттель, чем Красной Шапочкой. И мой брат не теряется… Он неплохой.

А тут я совсем толстая. Всезнающая и всемогущая, с красным галстуком, в белой блузке и черной плиссированной юбке. На фотографии на вечные времена запечатлены прилежность, старание и очевидное желание выпятиться. Довольная физиономия, маленькие лицемерные глазки, длинный нос. Я лиса. Вишу на шведской стенке и реву. Не могу слезть. Вообще-то могу, но меня всегда снимает учитель по физкультуре, а это так приятно. Не умею лазать по канату. Все смеются надо мной. Пока они смеются, я первая в очереди в буфет и жую пончики с кремом. Когда смеющиеся слезут с каната и забросят мяч, перед прилавком буфета будет такая очередь, что и пончики закончатся, и сухих булок не останется.

Здесь я уже раздвоилась. Это заметно. Одна моя половинка медлительная, неловкая, все смеются над ней. А другая —